у де Кондамен.
     - С ней еще не совсем примирились, - объяснила она аббату,  -  несмотря
на кокетливые манеры хорошенькой женщины, она очень умна. Вы можете  быть  с
ней откровенны; она увидит в вашей победе способ  окончательно  закрепиться;
она вам будет  чрезвычайно  полезна,  когда  вам  нужно  будет  распределять
должности и ордена... У нее остался в Париже верный друг,  который  посылает
ей столько красных ленточек, сколько она попросит.
     Так как сама г-жа  Ругон  из  хитрости  держалась  в  тени,  прекрасная
Октавия стала самой деятельной союзницей аббата Фожа. Она привлекла  на  его
сторону своих друзей и их знакомых. Каждое утро она отправлялась в  поход  и
вела весьма  энергичную  пропаганду  единственно  только  с  помощью  легких
приветствий, посылаемых кончиками затянутых в  перчатки  пальцев.  Особенное
внимание она обратила  на  жен  буржуа,  удесятерив  таким  образом  женское
влияние, безусловную необходимость которого священник почувствовал с  первых
же своих шагов в тесном мирке Плассана. Это она заткнула рот супругам Палок,
нападавшим на дом Муре; она бросила подачку этим двум уродам.
     - Вы все еще на нас сердитесь,  дорогая?  -  сказала  она  жене  судьи,
встретившись с ней. - Напрасно! Ваши друзья не забывают о  вас,  они  о  вас
хлопочут и готовят вам сюрприз.
     - Хорошенький сюрприз!.. Наверно,  какой-нибудь  подвох!  -  язвительно
воскликнула г-жа Палок. - Нет уж, довольно насмехаться над нами; я поклялась
не вылезать из своей норы.
     Г-жа Кондамен улыбнулась.
     - А что сказали бы вы, - спросила она, - если бы господин Палок получил
орден?
     Жена судьи не могла выговорить ни слова; кровь прихлынула  к  ее  лицу,
она посинела и стала еще более страшной.
     - Вы шутите, - запинаясь, пролепетала она.  -  Это  опять  какая-нибудь
каверза против нас... Если это неправда, я до конца жизни вам не прощу.
     Прекрасной  Октавии  пришлось  поклясться,  что  это  истинная  правда.
Награждение орденом было дело решенное;  только  оно  будет  опубликовано  в
"Правительственном вестнике" после  выборов,  потому  что  правительство  не
желает, чтобы это имело вид подкупа чиновников. И она тут  же  дала  понять,
что аббат Фожа имеет  некоторое  отношение  к  этой  столь  долго  ожидаемой
награде; он говорил об этом с супрефектом.
     - В таком случае мой муж был прав, - в смятении проговорила г-жа Палок.
- Он уже давно устраивает мне ужасные сцены и требует,  чтобы  я  извинилась
перед аббатом. Но я упряма и скорее дала бы себя убить... Но раз  аббат  сам
захотел сделать первый шаг... Разумеется, мы ничего лучшего не  желаем,  как
только жить в мире со всеми. Завтра же мы пойдем в супрефектуру.
     На следующий день чета Палок проявила большое смирение.  Жена  отчаянно
поносила аббата Фениля. С удивительным бесстыдством рассказала  она  о  том,
что как-то пошла его навестить и что будто бы в ее  присутствии  он  заявил,
что вышвырнет из Плассана "всю клику аббата Фожа".
     - Если хотите, - сказала она священнику, отводя его в сторону, - я  вам
покажу записку, написанную под диктовку старшего викария. В ней говорится  о
вас.  Мне  кажется,  это  какие-то  гнусные  сплетни,  которые  он  старался
напечатать в "Плассанском листке".
     - Как же эта записка попала к вам? - спросил аббат.
     - Она попала, и этого достаточно, - ответила она, нимало не смутившись;
затем, улыбнувшись, продолжала: - Я ее нашла.  Припоминаю  теперь,  что  над
одним зачеркнутым местом два или три слова  были  вписаны  старшим  викарием
собственноручно... Надеюсь, я могу положиться на вашу скромность? Не  правда
ли? Мы честные люди и дорожим нашей репутацией.
     Перед тем, как принести записку, она три дня  прикидывалась,  будто  ее
мучат  угрызения  совести.  Г-же  де  Кондамен  пришлось   торжественно   ей
поклясться,  что  в  ближайшее  время  будет   возбуждено   ходатайство   об
освобождении Растуаля от занимаемой им должности, для того чтобы  Палок  мог
наконец занять  пост  председателя.  Только  тогда  она  согласилась  отдать
бумагу. Аббат Фожа не пожелал хранить ее у себя; он отнес ее к  г-же  Ругон,
чтобы та сделала из нее должное  употребление,  сама  оставаясь  в  тени,  в
случае если старший викарий попробует вмешаться в выборы.
     Г-жа де Кондамен, со своей стороны, дала понять Мафру, что император не
прочь  наградить  его  орденом,  а  доктору  Поркье  категорически   обещала
подыскать подходящее место для его оболтуса-сына. Особенной  же  любезностью
отличалась она во время  интимных  послеобеденных  собраний  в  садах.  Лето
подходило к концу; г-жа де Кондамен появлялась в  легких  нарядных  платьях,
чуть ежась от  холода,  рискуя  простудиться,  чтобы  только  показать  свои
обнаженные плечи и победить последние остатки совести у друзей  Растуаля.  В
сущности говоря, вопрос о выборах решался в тенистой аллее сада Муре.
     - Ну что же, господин супрефект, - с улыбкой сказал однажды аббат Фожа,
когда оба кружка были в сборе, - близится генеральное сражение.
     В своей компании они часто посмеивались над политической борьбой.
     Обмениваясь в саду или где-нибудь в закоулках дружескими рукопожатиями,
они на людях готовы были растерзать друг друга.  Г-жа  де  Кондамен  бросила
выразительный   взгляд   на   Пекера-де-Соле,   который,   поклонившись   со
свойственным ему изяществом, выпалил единым духом:
     - Я не выйду из своей палатки, господин кюре. Мне удалось  убедить  его
превосходительство, что в прямых интересах  Плассана  правительству  следует
воздержаться от вмешательства. Официального кандидата не будет.
     Де Бурде побледнел. Он заморгал  глазами,  и  руки  его  затряслись  от
радости.
     -  Официального  кандидата  не  будет!  -  повторил  Растуаль,   сильно
взволнованный этой неожиданной новостью и совершенно забыв об  осторожности,
которую он до сих пор соблюдал.
     - Нет,  -  продолжал  Пекер-де-Соле.  -  В  городе  имеется  достаточно
почтенных людей, и  он  достаточно  вырос,  чтобы  сам  мог  избрать  своего
представителя.
     Он  слегка  наклонился  в  сторону  де  Бурде,   который   поднялся   и
пробормотал:
     - Конечно, конечно...
     Тем временем аббат  Сюрен  затеял  игру  в  "горящую  тряпку".  Барышни
Растуаль, сыновья Мафра, Северен с  увлечением  принялись  искать  "тряпку",
которую изображал  свернутый  в  комочек  носовой  платок  молодого  аббата,
куда-то им запрятанный. Молодежь  стала  кружиться  вокруг  группы  солидных
особ, в то время как аббат Сюрен фальцетом выкрикивал:
     - Горит! Горит!
     Анжелина нашла "тряпку" в оттопыренном кармане доктора Поркье, куда  ее
ловко засунул аббат Сюрен. Все долго смеялись,  найдя  выбор  этого  тайника
преостроумной шуткой.
     - У Бурде теперь появились шансы на успех, -  сказал  Растуаль,  отводя
аббата Фожа в сторону. - Это крайне досадно. Я  сам,  конечно,  сказать  ему
этого  не  могу,  но  мы  за  него   голосовать   не   будем;   он   слишком
скомпрометировал себя как орлеанист.
     - Посмотрите-ка на вашего Северена, -  воскликнула  г-жа  де  Кондамен,
врываясь в разговор. - Какой он еще ребенок! Он  спрятал  платок  под  шляпу
аббата Бурета.
     И тут же, понизив голос, она добавила:
     - Кстати, поздравляю вас,  господин  Растуаль.  Я  получила  письмо  из
Парижа, в котором меня уверяют,  будто  видели  имя  вашего  сына  в  списке
чиновников министерства юстиции; кажется, его назначают помощником прокурора
в Фаверол.
     Председатель поклонился, покраснев  от  удовольствия.  Министерство  не
могло ему простить избрания маркиза де Лагрифуля. С этого времени он, словно
преследуемый злым роком, никак не мог ни пристроить своего сына,  ни  выдать
замуж дочерей. Он не жаловался, но так поджимал губы, что все  было  понятно
без слов.
     - Итак, - продолжал он, стараясь скрыть свое волнение, - я говорил  вам
о том, что Бурде опасен; с другой стороны, он  не  уроженец  Плассана  и  не
знает наших нужд. В этом отношении он ничем не лучше маркиза.
     - Бели господин де Бурде  будет  настаивать  на  своей  кандидатуре,  -
заявил аббат Фожа, - республиканцы соберут значительное количество  голосов,
что приведет к самым неприятным последствиям.
     Г-жа де Кондамен улыбнулась. Заявив,  что  она  ничего  не  понимает  в
политике, она отошла. Между тем аббат увел председателя в конец аллеи,  где,
понизив голос, продолжал с ним беседовать. Когда они не  спеша  возвращались
обратно, Растуаль говорил:
     - Вы правы, это вполне подходящий кандидат;  он  не  принадлежит  ни  к
какой партии, и ни одна не будет возражать против него... Я не больше вашего
люблю Империю, вы это знаете. Но,  в  конце  концов,  посылать  в  парламент
депутатов  с  единственной  целью  раздражать  правительство  -  это  просто
ребячество. Плассан от этого страдает; ему нужен  деловой  человек,  местный
житель, способный отстаивать его интересы.
     - Горит! Горит! - послышался тонкий голосок Аврелии.
     Вся компания, во главе с аббатом Сюреном, принялась обыскивать беседку.
     - В воде! В воде! - кричала девушка, забавляясь напрасными поисками.
     Но в эту минуту один из  сыновей  Мафра,  приподняв  цветочный  горшок,
обнаружил под ним платок, сложенный вчетверо.
     - Эта дылда Аврелия с успехом могла бы  засунуть  его  себе  в  рот,  -
сказала г-жа Палок. - Места там хватит, и никто бы не стал его там искать.
     Муж заставил ее умолкнуть, бросив на нее бешеный взгляд. Он  теперь  не
разрешал ей ни одного язвительного словца. Боясь, не услышал ли ее Кондамен,
он проговорил:
     - Какая прелестная молодежь!
     -  Дорогой  друг,  -  говорил  главный  инспектор  лесного   ведомства,
обращаясь к де Бурде, - ваш успех обеспечен; только, когда будете в  Париже,
примите некоторые меры предосторожности. Я знаю из  достоверного  источника,
что правительство не постесняется прибегнуть к самым решительным мерам, если
оппозиция станет ему поперек дороги.
     Бывший префект встревоженно посмотрел на него, спрашивая себя, не шутка
ли это. Пекер-де-Соле только улыбнулся, поглаживая усы. После этого разговор
сделался общим, и де Бурде показалось, что все  поздравляют  его  с  будущей
победой в весьма тактичных и сдержанных  выражениях.  В  продолжение  целого
часа он упивался выпавшей на его долю славой.
     - Удивительно, как быстро зреет виноград на  солнце,  -  заметил  аббат
Бурет, который все время сидел, не двигаясь  с  места  и  не  сводя  глаз  с
лиственного свода беседки.
     - На севере, - пояснил доктор  Поркье,  -  созревания  винограда  часто
можно добиться, лишь высвободив грозди из-под окружающих листьев.
     По этому поводу завязался спор. Вдруг Северен закричал:
     - Горит! Горит!
     Но он так нехитро спрятал  платок,  прицепив  его  к  наружной  стороне
калитки, что аббат Сюрен сразу же его нашел.  После  того  как  аббат  Сюрен
снова спрятал платок, компания  более  получаса  тщетно  обыскивала  сад,  и
наконец все признали, что не в состоянии его  отыскать.  Тогда  аббат  Сюрен
указал на грядку цветов: на самой середине  ее  лежал  платок,  так  искусно
свернутый, что он был похож на белый камешек. Это было самой забавной шуткой
в продолжение всей игры.
     Известие  о  том,  что  правительство   отказалось   выставить   своего
кандидата, облетело  весь  город  и  вызвало  сильное  волнение.  Логическим
следствием такого отказа явилась тревога различных  политических  групп,  из
которых каждая рассчитывала на  отвлечение  голосов  в  пользу  официального
кандидата и через это на победу  своей  партии  над  конкурирующими  с  нею.
Маркиз де Лагрифуль, де Бурде и шляпник Морен, вероятно, получили бы  каждый
примерно по трети всех голосов; несомненно, была бы перебаллотировка, и один
бог знает, кто одержал бы верх во втором туре! Поговаривали еще о  четвертом
кандидате, имени которого никто в точности не знал, о человеке доброй  воли,
который, быть может, удовлетворил бы всех. Избиратели  Плассана,  охваченные
страхом с тех пор, как почувствовали на себе узду, только и мечтали  о  том,
чтобы договориться между собой  и  избрать  кого-либо  из  своих  сограждан,
приемлемого для всех партий.
     - Правительство напрасно обращается с нами, как с непослушными  детьми,
- обиженно говорили тонкие политики из Коммерческого клуба. -  Право,  можно
подумать, что наш город - настоящий очаг революции! Если бы власти  проявили
достаточно такта и выставили сносного кандидата, мы  все  бы  голосовали  за
него... Супрефект говорил о каком-то уроке. Ну, так мы не желаем, чтобы  нам
давали урок! Мы сами сумеем найти кандидата, мы им покажем,  что  Плассан  -
город, обладающий здравым смыслом и действительно свободный.
     Стали   искать   кандидата.   Но   имена,   выдвинутые   друзьями   или
заинтересованными лицами, только увеличивали замешательство. За какую-нибудь
неделю  в  Плассане  набралось  больше  двадцати  кандидатов.   Г-жа   Ругон
отправилась к аббату Фожа; встревоженная,  ничего  больше  не  понимая,  она
страшно злилась на супрефекта. Этот Пекер - просто  осел,  щеголь,  манекен,
годный лишь для украшения официальной гостиной; он  уже  допустил  раз,  что
правительство потерпело поражение; и теперь он окончательно  скомпрометирует
его своим нелепым бездействием.
     -  Успокойтесь,  -  улыбаясь,  ответил  священник,  -   на   этот   раз
Пекер-де-Соле только повинуется... Победа обеспечена.
     - Но у вас даже нет кандидата! - воскликнула она. - Где ваш кандидат?
     Тогда он развил свой план. Как умная женщина, она одобрила его;  однако
названное аббатом имя вызвало ее величайшее изумление.
     - Как! - воскликнула она. - Вы выбрали  его?..  О  нем  никто  даже  не
думал, уверяю вас.
     - Охотно верю этому, - ответил священник, снова улыбаясь. - Нам как раз
нужен был такой кандидат, имя которого никому не могло бы прийти  в  голову,
за которого все могли бы подать голос, не боясь себя скомпрометировать.
     Затем,  с  непринужденностью   сильного   человека,   снисходящего   до
объяснения своих поступков, он продолжал:
     - Я должен выразить вам мою  глубокую  благодарность;  вы  мне  помогли
избежать множества ошибок. Я видел перед собой  только  цель  и  не  замечал
расставленных мне сетей, в которых я мог запутаться и  сломать  себе  шею...
Слава богу, эта  мелкая  и  глупая  борьба  закончилась,  и  скоро  я  смогу
действовать свободно... Что же касается моего выбора, то он,  право,  хорош,
смею вас уверить. С самого моего  приезда  в  Плассан  я  искал  подходящего
человека и нашел только его. Он сговорчив, очень способен,  очень  деятелен;
он сумел до сих пор ни с кем не поссориться, а это доказывает  отсутствие  в
нем мелкого честолюбия. Я  знаю,  что  вы  относитесь  к  нему  не  особенно
дружелюбно, и потому я до сих пор не называл вам его имени. Но  вы  неправы,
вы увидите, какую карьеру сделает этот человек, как только  почувствует  под
собой почву, он умрет сенатором... Наконец, что меня окончательно  заставило
решиться - это рассказы о том, как он разбогател. Он три раза  прощал  жену,
пойманную на месте преступления с любовником, и каждый раз брал  за  это  по
сто тысяч со своего простофили тестя. Если он  действительно  таким  образом
сколотил состояние, то это  ловкач,  который  будет  чрезвычайно  полезен  в
Париже для некоторых дел... Ах, сударыня, сколько бы вы ни  искали,  другого
такого человека в Плассане вы не найдете. Все остальные - дурачье.
     - Значит, вы делаете подарок правительству? - смеясь сказала Фелисите.
     Она  дала  себя  уговорить.  И  на  следующий  же  день  имя   Делангра
произносилось во всех концах города.  Рассказывали,  что  друзья  с  большим
трудом заставили  его  согласиться  выставить  свою  кандидатуру.  Он  долго
отказывался, говорил, что он недостоин, что он не политический деятель,  что
Лагрифуль и де Бурде имеют значительно больший опыт в общественных делах. Но
потом, когда ему стали доказывать,  что  Плассану  как  раз  нужен  депутат,
стоящий вне партий, он наконец сдался, изложив при этом самым точным образом
свои политические убеждения. Было решено, что он  войдет  в  Палату  не  для
того, чтобы противодействовать  правительству,  но  и  не  для  того,  чтобы
безоговорочно во всем его  поддерживать,  что  он  будет  смотреть  на  себя
исключительно как на представителя интересов города;  что  он,  кроме  того,
всегда будет голосовать за свободу при условии  порядка  и  за  порядок  при
условии свободы; наконец, что он останется мэром Плаесана,  показывая  этим,
что  роль,  которую  он  согласился  взять  на   себя,   есть   роль   чисто
примирительная,  административная.  Все  эти  речи  показались   чрезвычайно
разумными. Тонкие политики из Коммерческого клуба в тот же  вечер  наперебой
твердили:
     - Я же говорил, что Делангр именно  такой  человек,  какой  нам  нужен.
Хотелось бы мне знать, что скажет супрефект, когда из урны вынут  имя  мэра.
Надеюсь, нас не обвинят в том, что мы голосовали, как капризные школьники, и
не смогут упрекнуть в том, что мы заискиваем перед правительством... Если бы
Империя получила еще несколько подобных уроков, дела пошли бы лучше.
     Это была пороховая нитка. Мина была заложена, и достаточно было  искры.
Всюду - сразу во всех трех кварталах города, в каждом доме, в каждой семье -
имя Делангра произносилось среди единодушных похвал.  Это  был  долгожданный
мессия, новоявленный спаситель, появившийся утром и  уже  к  вечеру  ставший
предметом всеобщего поклонения.
     В ризницах,  в  исповедальнях  тоже  произносилось  имя  Делангра;  оно
отдавалось эхом под сводами собора, звучало с  кафедр  пригородных  церквей,
передавалось с благоговением из уст в уста,  проникало  в  самые  отдаленные
набожные дома. Священники носили его в складках  своих  сутан;  аббат  Бурет
придавал ему почтенное благодушие своего округлого  живота,  аббат  Сюрен  -
привлекательность своей улыбки,  монсиньор  Русело  -  женственную  прелесть
своего пастырского благословения. У дам не хватало слов, чтобы выразить свое
восхищение  Делангром;  они  восхваляли  его  прекрасный  характер,  изящную
наружность, тонкий ум. Г-жа  Растуаль  слегка  краснела,  г-жа  Палок  почти
хорошела от воодушевления; что же касается г-жи де Кондамен, то  она  готова
была драться из-за него веером; она завоевывала ему сердца  той  манерой,  с
которою нежно пожимала  руки  избирателям,  обещавшим  голосовать  за  него.
Наконец, Клуб молодежи воспылал к нему страстью; Северен объявил  его  своим
героем, а Гильом и братья Мафр завоевали ему расположение во всех  городских
притонах. Даже молоденькие негодницы из Приюта пресвятой девы, и те, играя в
"пробки" с учениками местных дубильщиков в пустынных переулках у  городского
вала, превозносили достоинства г-на Делангра.
     В день выборов на его стороне оказалось подавляющее  большинство.  Весь
город словно сговорился. Маркиз де Лагрифуль, а за ним и де Бурде с  яростью
кричали об измене и  сняли  свои  кандидатуры.  Таким  образом,  у  Делангра
остался единственный соперник в  лице  шляпника  Морена.  Последний  получил
полгоры тысячи  голосов  непреклонных  республиканцев  предместья.  За  мэра
голосовали деревни, бонапартисты, клерикальные буржуа нового города,  мелкие
торгаши старого квартала, даже несколько простодушных роялистов из  квартала
св. Марка,  аристократические  обитатели  которого  воздержались  от  подачи
голоса. Таким образом, Делангр собрал тридцать три тысячи голосов. Дело было
обставлено так ловко, победа была одержана  так  стремительно,  что  вечером
после выборов Плассан был ошеломлен,  обнаружив  в  себе  такое  единодушие.
Город решил, что ему пригрезился героический сон, что какая-то могучая  рука
одним ударом по земле вызвала из нее тридцать три  тысячи  избирателей,  эту
несколько даже пугавшую армию, силы которой никто до тех пор не  подозревал.
Политики из Коммерческог