таньте же изображать из себя язычника, подите поскорее и  пожмите  руку
аббату Фожа... Вы поймете позже, если не догадываетесь сейчас.
     Пекер-де-Соле  сидел,  повесив  нос,  немного  сконфуженный  полученным
наставлением. Со свойственным ему  фатовством  он  улыбнулся,  показав  свои
белые зубы, и попытался выйти из неловкого положения, нежно прошептав:
     - Если бы вы только захотели, Октавия, мы с вами  вдвоем  управляли  бы
Плассаном. Я уже предлагал вам вернуться к нашей прежней прекрасной жизни.
     - Вы просто глупец, - сердито прервала она его. - Вы  меня  раздражаете
своими "Октавия". Я для всех  без  исключения  госпожа  де  Кондамен,  милый
мой... Вы что же, ничего не понимаете? У меня тридцать тысяч франков  ренты,
я властвую над всей супрефектурой. Я везде принята,  меня  повсюду  уважают,
чествуют, любят. А те, которые догадались бы о моем прошлом, были бы со мной
еще любезнее... Бог мой, что бы я стала с вами делать?  Вы  бы  меня  только
стесняли. Я порядочная женщина, мой милый.
     Она встала и подошла к доктору Поркье, который по привычке после  своих
визитов зашел провести часок в  саду  супрефектуры,  чтобы  побеседовать  со
своими аристократическими пациентками.
     - Ах, доктор, у меня ужаснейшая мигрень, - произнесла она с  кокетливой
гримаской. - Она сидит у меня вот здесь, над левой бровью.
     - Со стороны сердца, сударыня, - галантно ответил доктор.
     Г-жа  де  Кондамен  улыбнулась  и  этим  закончила   свою   медицинскую
консультацию. Г-жа Палок наклонилась к своему мужу, которого  она  ежедневно
приводила сюда, чтобы прочнее закрепить за ним покровительство супрефекта.
     - Он только так их лечит, - шепнула она.
     Тем временем Пекер-де-Соле, присоединившись к де Кондамену и  Делангру,
ловко маневрировал, стараясь направить их к воротам. Когда они  очутились  в
нескольких  шагах  от  ворот,  он   остановился,   будто   заинтересовавшись
разыгрывавшейся в тупичке партией в  волан.  Аббат  Сюрен  с  развевающимися
волосами, засучив рукава сутаны, так что обнажились его тонкие и белые,  как
у женщины, руки, только что увеличил дистанцию, поставив Аврелию в  двадцати
шагах от себя. Чувствуя, что на него смотрят, он особенно блистал.  Аврелия,
заражаясь примером такого мастера, тоже была в  ударе.  Волан,  подброшенный
рукой, описывал мягкую, очень длинную дугу,  до  такой  степени  правильную,
что, казалось, он сам собою ложился на ракетки, перелетая с одной на  другую
все тем же упругим, послушным полетом, а сами игроки не двигались  с  места.
Аббат Сюрен, слегка запрокинув стан, щеголял стройностью своего торса.
     - Прекрасно! Прекрасно! - кричал восхищенный  супрефект.  -  Поздравляю
вас, господин аббат.
     Потом, обернувшись к г-же де Кондамен, доктору Поркье и супругам Палок,
добавил:
     - Подойдите же сюда, я никогда не видел ничего подобного. Вы  позволите
нам полюбоваться вашим искусством, господин аббат?
     Все гости из супрефектуры собрались в  конце  тупичка,  образовав  одну
группу. Аббат Фожа не сдвинулся с места, ответив легким движением головы  на
поклоны Делангра и де Кондамена. Он все считал  очки.  Когда  Аврелия  опять
промахнулась, он добродушно заметил:
     - У вас теперь  триста  десять  очков,  с  тех  пор,  как  вы  изменили
дистанцию, а у вашей сестры всего сорок семь.
     Делая вид, будто он с живейшим интересом следит за воланом,  он  бросал
беглые взгляды на оставленную распахнутой калитку, ведущую в сад  Растуалей.
До сих пор оттуда появился только один Мафр. Кто-то окликнул его из  глубины
сада.
     - Чего они там так заливаются? - спросил Мафра  Растуаль,  беседовавший
за садовым столиком с де Бурде.
     - Там играет секретарь епископа,  -  ответил  Мафр.  -  Он  проделывает
изумительные вещи; весь квартал на него любуется... Господин  кюре,  который
тоже там, в полном восторге.
     Де Бурде взял крупную понюшку и пробормотал:
     - Как! И аббат Фожа там?
     Взгляд его встретился со  взглядом  Растуаля.  Обоим  как  будто  стало
неловко.
     - Мне рассказывали, - несмело начал председатель, - будто  аббат  снова
вошел в милость у епископа.
     - Да, это случилось  как  раз  сегодня  утром,  -  подтвердил  Мафр.  -
Произошло  полнейшее   примирение.   Мне   передавали   очень   трогательные
подробности. Епископ плакал... Надо полагать, что аббат Фениль действительно
кое в чем виноват.
     - Я считал вас другом старшего викария, - заметил де Бурде.
     - Вы не ошиблись, но я также друг аббата Фожа, - с живостью  проговорил
мировой судья. - Благочестие его, слава богу, так велико, что он  посрамляет
всех клеветников! Разве не дошло до того, что стали сомневаться даже  в  его
нравственности? Это просто позор!
     Бывший префект бросил на нового председателя какой-то странный взгляд.
     - А разве не старались запутать аббата в политику? - продолжал Мафр.  -
Говорили, будто он приехал сюда с целью перевернуть все вверх дном,  направо
и  налево  раздавать  места,  добиться  торжества   парижской   клики...   О
разбойничьем атамане, пожалуй, говорили бы не  хуже!..  Словом,  целые  кучи
самой недобросовестной лжи!
     Де Бурде кончиком трости рисовал на песке чей-то профиль.
     - Да, да, до меня доходили такие слухи, -  вскользь  проговорил  он.  -
Мало вероятно, чтобы служитель церкви  согласился  на  такую  роль...  Кроме
того, к чести Плассана, я хочу надеяться, что он потерпел бы полный  провал.
Здесь никого не подкупишь.
     - Сплетни! - воскликнул председатель, передернув плечами. - Разве можно
целый город вывернуть наизнанку, как старую жилетку?  Париж  может  посылать
нам сколько угодно своих шпиков, Плассан все равно останется легитимистским.
Помните беднягу Пекера? Мы проглотили его одним духом!..  До  чего  все-таки
люди глупы! Воображают, будто какие-то таинственные личности  разъезжают  по
провинции, кому попало раздавая места.  Признаюсь,  мне  бы  очень  хотелось
взглянуть на одного из этих господ.
     Он сердился. Мафр, встревоженный, счел нужным оправдаться.
     - Позвольте, - прервал он его, - я вовсе не утверждаю, что аббат Фожа -
агент бонапартистов. Наоборот, я считаю это обвинение просто бессмысленным.
     - Речь идет вовсе не об аббате Фожа, я говорю вообще. Да кто же это так
продается,  чорт  возьми?..  Во  всяком  случае,  аббат  Фожа  выше   всяких
подозрений.
     Наступило молчание. Де  Бурде  заканчивал  чертить  на  песке  профиль,
пририсовывая ему длинную острую бородку.
     - Аббат не имеет политических убеждений, - сухо проговорил он.
     - Совершенно верно, - подхватил Растуаль. - Мы в свое время ставили ему
в вину равнодушие к вопросам политики; а сейчас я вполне  одобряю  его.  Вся
эта болтовня только нанесла бы ущерб религии...  Вы  знаете  не  хуже  меня,
Бурде, что его нельзя обвинить ни в малейшем сомнительном поступке. Ведь  вы
никогда не видали его в супрефектуре,  не  правда  ли?  Он  вполне  достойно
занимает свое место... Будь он бонапартистом, он не стал бы этого  скрывать,
чорт возьми!
     - Несомненно.
     - Добавьте еще,  что  он  ведет  примерный  образ  жизни.  Жена  и  сын
рассказывали мне о нем такие вещи, которые меня прямо умилили.
     В эту минуту в тупичке усилились взрывы  смеха.  Донесся  голос  аббата
Фожа, хвалившего Аврелию за действительно замечательный удар.
     Растуаль, остановившийся на полуслове, продолжал с улыбкой:
     -Слышите? Что это их так забавляет? Слушаешь,  и  самому  хочется  быть
молодым.
     Потом добавил серьезно:
     - Да, жена  и  сын  заставили  меня  полюбить  аббата  Фожа.  Мы  очень
сожалеем, что скромность мешает ему примкнуть к нам.
     Де  Бурде  сочувственно  закивал  головой.  В  эту  секунду  в  тупичке
раздались  аплодисменты.  Послышались  топот,  смех,  восклицания,   веселая
суматоха школьников, вырвавшихся из классов  в  большую  перемену.  Растуаль
поднялся с садового кресла.
     - Что ж, - благодушно промолвил он, - пойдем и  мы  посмотреть;  право,
это прелюбопытно.
     Двое остальных последовали за ним. Они все трое остановились у калитки.
Председатель и префект впервые отважились забраться сюда.  Заметив  в  конце
тупичка группу,  состоявшую  из  завсегдатаев  супрефектуры,  они  состроили
серьезные физиономии. Пекер-де-Соле в свою очередь выпрямился и принял  позу
сановника, между тем как г-жа де Кондамен, смеясь от души, пробиралась вдоль
забора, наполняя тупичок шелестом своего розового платья. Обе группы  искоса
наблюдали друг за другом, и ни одна  не  желала  уступить  место  другой;  а
посреди, между двумя группами, около калитки Муре, по-прежнему  стоял  аббат
Фожа с требником под мышкой и невинно тешился игрой, как будто бы ни чуточки
не сознавая щекотливости создавшегося положения.
     Все присутствующие  затаили  дыхание.  Аббат  Сюрен,  видя,  что  число
зрителей увеличилось,  захотел  сорвать  аплодисменты  последним  мастерским
ударом. Он стал изощряться, нарочно сам создавал себе трудности, вертелся во
все стороны, играя, не глядя на волан, как бы угадывая  его  присутствие,  с
математической точностью через  свою  голову  отбрасывая  его  к  мадмуазель
Аврелии.  Он  сильно  раскраснелся,  растрепался,  вспотел;  нагрудник   его
окончательно съехал на сторону и сбился на правое  плечо.  Но  он  оставался
победителем - неизменно веселый  и  обворожительный.  Обе  группы  не  могли
оторвать от него восторженных взоров; г-жа де Кондамен унимала слишком  рано
раздававшиеся аплодисменты, помахивая  кружевным  носовым  платочком.  Тогда
молодой аббат, желая щегольнуть еще больше, стал делать маленькие прыжки  то
вправо, то влево, меняя положение так, чтобы  принимать  волан,  всякий  раз
стоя в новой позиции.  Это  был  главный  заключительный  номер.  Аббат  все
ускорял движения, но вдруг, подпрыгнув, оступился и чуть не  упал  прямо  на
грудь г-же де Кондамен,  которая,  вскрикнув,  протянула  вперед  обе  руки.
Присутствующие бросились к аббату, думая, что он ушибся; но  он,  шатаясь  и
оттолкнувшись руками и коленями от земли,  отчаянным  прыжком  выпрямился  и
отбросил обратно к мадмуазель Аврелии волан, который еще не успел  коснуться
земли. Затем, с торжествующим видом, он поднял вверх ракетку.
     - Браво! Браво! - крикнул, подходя ближе, Пекер-деСоле.
     - Браво! Великолепный удар! - повторил Растуаль, подошедший тоже.
     Игра прекратилась. Оба  кружка  столпились  в  тупичке;  они  смеялись,
окружив аббата Сюрена, который, едва переводя дыхание, прислонился к забору,
рядом с аббатом Фожа.
     - Мне казалось, что он разбил себе голову, - взволнованно говорил Мафру
доктор Поркье.
     - Да, эти игры всегда плохо кончаются, - произнес де Бурде, обращаясь к
Делангру  и  супругам  Палок  и  пожимая  руку  де  Кондамену,  которого  он
обыкновенно обходил на улице, чтобы с ним не раскланиваться.
     Г-жа де Кондамен переходила от супрефекта к председателю, соединяла  их
своим разговором, повторяя:
     - Поверьте, я себя чувствую гораздо хуже, чем  он;  мне  казалось,  что
вот-вот мы оба упадем. Вы видели, какой большущий камень?
     - Да, вот он, смотрите, - сказал Растуаль, - аббат, наверно, об него  и
споткнулся.
     - Вы полагаете, что он споткнулся об этот  круглый  камень?  -  спросил
Пекер-де-Соле, поднимая с земли камешек.
     До сих пор эти два человека разговаривали только в официальных случаях.
Теперь они оба принялись рассматривать камешек, передавая  его  друг  другу,
отмечая, какой он острый, и находя, что  он  мог  прорезать  башмак  аббату.
Стоявшая между ними г-жа де Кондамен улыбалась обоим, уверяя, что она теперь
лучше себя чувствует.
     - Господину аббату дурно! - вскричали барышни Растуаль.
     Аббат Сюрен, действительно, сильно  побледнел,  услышав  об  опасности,
которой он подвергался. Он зашатался, но  аббат  Фожа,  находившийся  рядом,
подхватил его и на своих мощных руках перенес в  сад  Муре,  где  усадил  на
стул. Представители обоих кружков устремились в беседку. Там  молодой  аббат
окончательно лишился чувств.
     - Роза! Воды, уксусу! - крикнул аббат Фожа, бросаясь к крыльцу.
     Муре, находившийся в столовой, показался у окна, но  увидев  всех  этих
людей в своем саду, попятился назад, словно охваченный ужасом; он  спрятался
и больше не показывался. Через минуту Роза прибежала с  целой  аптекой.  Она
запыхалась и ворчала:
     - Хоть бы хозяйка была дома! Но она в семинарии, у мальчика... Я совсем
одна, и не могу же я разорваться, не правда ли? А хозяин разве  пошевелится?
По нем хоть умирай, он и палец  о  палец  не  ударит.  Сидит  в  столовой  и
прячется, словно сыч. Он и стакана воды вам не  подаст:  подыхайте  себе  на
здоровье.
     Продолжая бормотать, она подбежала к бесчувственному аббату Сюрену.
     - Истый херувимчик! - воскликнула она с жалостливой нежностью кумушки.
     Аббат Сюрен, с закрытыми глазами, бледным лицом,  обрамленным  длинными
белокурыми волосами, был похож на одного из тех сусальных мучеников, которые
так умильно глядят с икон. Старшая из  барышень  Растуаль  поддерживала  его
бессильно запрокинутую голову, ниже которой видна была белая и  нежная  шея.
Кругом засуетились. Г-жа де Кондамен смачивала ему виски полотенцем, которое
окунули  в  уксус.  Все  стояли  встревоженные.  Оба  кружка   пребывали   в
мучительном ожидании. Наконец аббат открыл глаза, но сейчас же снова  закрыл
их. Он еще два раза терял сознание.
     - Вы меня здорово напугали, - учтиво-светским тоном сказал  ему  доктор
Поркье, продолжая держать его руку.
     Аббат Сюрен сидел  сконфуженный  и  благодарил,  уверяя,  что  все  уже
прошло. Заметив, что у него расстегнута сутана и обнажена шея, он  улыбнулся
и надел нагрудник. Невзирая на советы  посидеть  еще  спокойно,  он  захотел
показать, что уже  твердо  держится  на  ногах,  и  отправился  с  барышнями
Растуаль в тупичок кончать партию.
     - У вас здесь очень хорошо, - сказал Растуаль аббату Фожа, от  которого
не отходил.
     - На этом  склоне  воздух  чудесный,  -  добавил  со  свойственной  ему
любезностью Пекер-де-Соле.
     Оба кружка с любопытством смотрели на дом Муре.
     - Не угодно ли господам посидеть у  нас  в  саду?  -  сказала  Роза.  -
Господин аббат здесь у себя дома. Позвольте, я сейчас принесу стулья...
     И несмотря на то, что ее удерживали, сна три раза сбегала за  стульями.
Тогда, после некоторых колебаний,  оба  кружка,  посмотрев  друг  на  друга,
присели  из  вежливости.  Супрефект  расположился  справа  от  аббата  Фожа,
председатель слева. Завязалась вполне дружеская беседа.
     - Вы,  господин  аббат,  очень  спокойный  сосед,  -  любезно  повторял
Пекер-де-Соле. - Если бы вы знали, как мне приятно видеть  вас  ежедневно  в
одни и те же часы в этом маленьком раю! Глядя на вас, я  просто  отдыхаю  от
своих тревог.
     - Хороший сосед - это такая редкость! - подхватил Растуаль.
     - Без сомнения, - вмешался де  Бурде.  -  Господин  аббат  принес  сюда
блаженный покой монастыря.
     Пока аббат Фожа улыбался  и  раскланивался,  де  Кондамен,  который  не
садился, как другие, наклонился к Делангру и прошептал:
     -  Растуаль  уже  мечтает  о  месте  товарища  прокурора   для   своего
лоботряса-сына.
     Делангр метнул на него грозный взгляд, заранее трепеща при  мысли,  что
этот неисправимый болтун может испортить все дело. Это не помешало,  однако,
главному инспектору лесного ведомства добавить:
     - А Бурде воображает, что он уже получил свою префектуру.
     Но г-жа де Кондамен  произвела  настоящую  сенсацию,  с  лукавым  видом
заявив:
     - Что мне нравится в этом  саду  -  так  это  очаровательная  простота,
делающая из него уголок, недоступный для житейских огорчений и забот. Каин с
Авелем, и те здесь помирились бы.
     И она пояснила смысл этих слов, бросив два взгляда, вправо и влево,  на
оба соседних сада. Мафр и доктор  Поркье  одобрительно  кивнули  головой;  а
супруги  Палок   вопросительно   переглядывались,   не   понимая   и   боясь
скомпрометировать  себя  в  глазах  той  или  другой   партии   каким-нибудь
неосторожным словом.
     Минут через пятнадцать Растуаль встал.
     - Моя жена забеспокоится, куда мы девались, - сказал он.
     Все поднялись в некотором замешательстве, чтобы  проститься,  но  аббат
Фожа сделал гостеприимный жест рукой.
     - Мой рай и  впредь  остается  открытым,  -  с  очаровательной  улыбкой
произнес он.
     Тогда председатель обещал время от времени заходить к господину аббату.
Супрефект дал такое же обещание, с еще большим жаром. И оба кружка  постояли
еще минут пять, рассыпаясь друг перед другом в любезностях, между тем как  в
тупичке снова зазвенели веселые возгласы барышень Растуаль и аббата  Сюрена.
Партия возобновилась с прежним увлечением, и волан, так  же  плавно,  как  и
раньше, то и дело перелетал через забор.

XV

     В одну  из  пятниц  г-жа  Палок,  войдя  в  церковь  св.  Сатюрнена,  с
удивлением увидела Марту перед часовней св. Михаила. Исповедовал в этот день
аббат Фожа. "Интересно! - подумала она. - Неужели она в  конце  концов  таки
затронула сердце аббата? Надо остаться. Вот было бы забавно, если бы  пришла
г-жа де Кондамен".
     Она расположилась немного позади  и,  преклонив  колени,  закрыла  лицо
руками, словно углубившись в пламенную молитву; но сквозь раздвинутые пальцы
она стала смотреть. В церкви было очень  темно.  Марта,  склонив  голову  на
молитвенник, как будто спала; ее фигура черным пятном выделялась на  белизне
колонны, и из всего ее  существа  жили  только  плечи,  приподнимавшиеся  от
тяжелых вздохов. Она была так подавлена, что пропускала свою  очередь  после
каждой новой исповедницы, выходившей от аббата Фожа. Аббат  ждал  с  минуту,
потом в нетерпении  стучал  в  деревянную  перегородку  исповедальни.  Тогда
какая-нибудь  из  находившихся  поблизости  женщин,  видя,  что   Марта   не
двигается, решалась занять ее место. Часовня  постепенно  пустела,  а  Марта
оставалась неподвижной и погруженной в забытье.
     "Здорово же она втюрилась! - подумала г-жа Палок. -  Просто  неприлично
выставляться так напоказ в церкви... А вот и госпожа де Кондамен".
     Действительно, вошла г-жа де  Кондамен.  Она  на  минутку  остановилась
перед чашей со святой водой и, сняв перчатку,  перекрестилась.  Ее  шелковое
платье прошелестело в узком проходе между стульями. Когда она опускалась  на
колени, шелест ее юбок заполнил высокий  свод  церкви.  У  нее  был  обычный
приветливый вид,  она  улыбалась  церковному  сумраку.  Вскоре  не  осталось
никого, кроме нее и Марты. Аббат сердился  и  громко  стучал  в  перегородку
исповедальни.
     - Сударыня, ваша очередь; я последняя, - любезно  проговорила  г-жа  де
Кондамен, наклоняясь к Марте, которую она узнала.
     Та повернула к ней свое нервически осунувшееся, бледное  от  необычного
волнения лицо, как будто не понимая, чего от нее хотят. Она словно  очнулась
от экстатического сна; веки у нее вздрагивали.
     - Ну что же вы, сударыня? Я жду, - проговорил аббат,  приотворив  дверь
исповедальни.
     Г-жа де Кондамен поднялась, с улыбкой повинуясь зову священника.  Узнав
ее, Марта стремительно направилась в часовню,  но  тут  же  снова  упала  на
колени, едва сделав три шага.
     Г-жа Палок от души забавлялась; она  ждала,  что  обе  женщины  вот-вот
вцепятся друг другу в волосы. Марта должна была все слышать,  потому  что  у
г-жи де Кондамен был звонкий голос.  Она  весело  выкладывала  свои  грешки,
оживляя исповедальню очаровательной болтовней, смешанной с пересудами.  Один
раз она  даже  засмеялась  тихим,  заглушенным  смешком,  заставившим  Марту
поднять свое страдальческое лицо. Впрочем, г-жа де Кондамен недолго каялась.
Она уже уходила, как вдруг вернулась  обратно,  наклонилась,  все  продолжая
тараторить, но на колени уже не опускалась.
     "Эта бестия издевается над госпожой Муре и над аббатом, - подумала жена
мирового судьи.