ались на крышу председательского дома и
ударами кирки ломали черепицу, чтобы дать выход огню.
     - Пропал домишко, - пробормотал Маккар.
     Засунув руки в карманы, он спокойно стоял  на  противоположной  стороне
улицы, откуда с живейшим интересом следил за разгоравшимся пожаром.
     А на берегу уличной канавки, на открытом воздухе, образовался настоящий
салон. Как будто бы для того, чтобы удобнее было любоваться зрелищем, кресла
были расставлены полукругом. Подоспела и  г-жа  де  Кондамен  с  мужем.  Они
только что вернулись из супрефектуры, когда  услышали  набат.  Прибежали  де
Бурде, Мафр,  доктор  Поркье,  Делангр  в  сопровождении  нескольких  членов
муниципального совета. Все окружили бедных Растуалей, утешали  их,  выражали
свое сочувствие. В конце концов все общество уселось на кресла, и  завязался
разговор, в то время как в, десяти шагах от  них,  пыхтя,  работал  насос  и
трещали пылавшие балки.
     - А ты захватил мои часики, друг мой? - спросила г-жа Растуаль.  -  Они
лежали на камине вместе с цепочкой.
     - Да, да, они у меня в кармане, - ответил  председатель;  лицо  у  него
распухло, он шатался от волнения. - Я  забрал  также  серебро...  Я  бы  все
захватил, но пожарные не позволяют, говорят, что это просто смешно.
     Пекер-де-Соле, по обыкновению, был спокоен и предупредителен.
     - Уверяю вас, что вашему дому не грозит ни малейшей опасности, - сказал
он. - Выход огню расчищен. Вы смело можете отнести свое серебро в столовую.
     Но Растуаль не  соглашался  расстаться  со  своими  вилками  и  ножами,
которые он держал подмышкой завернутыми в газету.
     - Все двери раскрыты настежь, - пробормотал  он,  -  дом  полон  людей,
которых я совершенно не знаю... Они пробили в моей крыше  огромную  дыру,  и
мне дорого обойдется ее заделать.
     Г-жа де Кондамен разговаривала с супрефектом.
     - Но ведь это ужасно! - вскричала она. - Я  была  уверена,  что  жильцы
успели спастись!.. Значит, относительно аббата Фожа ничего не известно?
     - Я сам стучался к  нему,  -  ответил  Пекер-де-Соле,  -  но  никто  не
отозвался. Когда прибыли пожарные,  я  велел  взломать  дверь  и  приставить
лестницы к окнам... Все было напрасно.  Один  из  наших  храбрых  жандармов,
отважившийся пробраться в сени, чуть не задохся от дыма.
     - Значит, аббат Фожа?.. Какая ужасная  смерть!  -  сказала,  вздрогнув,
прекрасная Октавия.
     Мужчины и дамы  переглянулись.  Озаренные  колеблющимся  пламенем,  они
казались ужасно бледными. Доктор  Поркье  разъяснил,  что  смерть  от  огня,
возможно, не так мучительна, как это думают.
     - Огонь  охватывает  человека  сразу,  -  сказал  он  в  заключение.  -
Вероятно, это дело какой-нибудь секунды. Правда, это  зависит  еще  от  силы
огня.
     Кондамен стал считать по пальцам:
     - Если госпожа Муре находится  у  своих  родителей,  как  предполагают,
остается все-таки четверо: аббат Фожа, его мать, сестра и зять... Недурно!
     В эту минуту г-жа Растуаль, нагнувшись к мужу, прошептала ему на ухо:
     - Дай мне мои  часы.  Я  не  совсем  спокойна  за  них.  Ты  все  время
вертишься. Еще, пожалуй, сядешь на них.
     Кто-то  закричал,  что  искры  летят  в  сторону  супрефектуры;   тогда
Пекер-де-Соле извинился и бросился предотвращать эту новую опасность.  Между
тем Делангр потребовал,  чтобы  сделали  последнюю  попытку  спасти  жертвы.
Брандмейстер грубо предложил ему самому  взобраться  по  лестнице,  если  он
считает это возможным; он утверждал, что никогда в  жизни  не  видел  такого
пламени. Должно быть, сам чорт  поджег  этот  дом,  который  загорелся,  как
вязанка хвороста, со всех четырех концов. Мэр,  в  сопровождении  нескольких
добровольцев, отправился в обход через тупик Шевильот. Он надеялся,  что  со
стороны сада можно будет проникнуть в дом.
     - Это было бы очень красиво, если бы не было так  грустно,  -  заметила
г-жа де Кондамен, несколько успокоившись.
     Действительно, пожар  представлял  великолепное  зрелище.  Ракеты  искр
взлетали в широких полосах голубого пламени;  зияющие  окна  превратились  в
огненно-красные отверстия; а между  тем  дым  медленно  поднимался  огромной
фиолетовой тучей, похожей на дым бенгальского огня. Мужчины  и  дамы,  уютно
расположившиеся в креслах, облокачивались, вытягивались,  поднимали  головы,
то замолкая, то перекидываясь замечаниями.  Вдруг  огромный  огненный  столб
взвился вверх. Вдали,  в  свете  колеблющегося  зарева,  показались  головы,
послышался все нарастающий гул толпы, смешанный с шумом падавшей воды.  А  в
десяти шагах от смотревших равномерно  работал  пожарный  насос,  выплевывая
воду из своей ободранной металлической глотки.
     - Посмотрите на третье окно в  верхнем  этаже!  -  воскликнул  вдруг  с
восхищением Мафр. - Слева отлично видна горящая кровать... Желтые  занавески
пылают, как бумага.
     Пекер-де-Соле рысцой подбежал успокоить собравшихся;  это  была  ложная
тревога.
     - Ветром, действительно, относит искры в сторону супрефектуры, - сказал
он, - но они гаснут на лету. Нет никакой опасности, мы справимся с огнем.
     - А известно ли, - спросила г-жа де Кондамен,  -  известно  ли,  отчего
начался пожар?
     Бурде утверждал, что он  увидел  сначала  сильный  дым,  выходивший  из
кухни. Мафр, наоборот, уверял, что огонь прежде всего появился  в  одной  из
комнат второго этажа.  Супрефект  покачивал  головой  с  той  осторожностью,
которая подобает официальному лицу, и наконец сказал вполголоса:
     - Я полагаю, что  дело  тут  не  обошлось  без  злоумышленника.  Я  уже
приказал произвести расследование.
     И он сообщил, что видел человека, поджигавшего дом виноградной лозой.
     - Да, я тоже его видела, - перебила Аврелия Растуалъ. - Это был Муре.
     Все страшно изумились. Это казалось  невозможным.  Муре,  убежавший  из
сумасшедшего  дома  и  собственными  руками  поджегший  свой  дом,  -  какая
потрясающая драма! Аврелию забросали вопросами. Она покраснела  под  строгим
взглядом матери. Неприлично молодой девушке проводить ночи у окна.
     - Уверяю вас, я отлично узнала Муре, - продолжала она. - Я не  спала  и
встала, увидев яркий свет... Муре плясал среди огня.
     Супрефект наконец заявил:
     - Совершенно верно, мадмуазель Аврелия права... Я  теперь  вспоминаю  и
узнаю несчастного. Он был так страшен, что я  просто  растерялся,  хотя  его
лицо показалось мне знакомым... Прошу извинить меня, но это очень важно; мне
нужно отдать кое-какие распоряжения.
     Он  опять  ушел,  а  собравшиеся  принялись   обсуждать   это   ужасное
происшествие - хозяин  дома,  сжегший  своих  жильцов.  Бурде  обрушился  на
сумасшедшие дома; там просто нет никакого надзора. По правде сказать,  Бурде
боялся, как бы в пламени пожара не погибла префектура, обещанная ему аббатом
Фожа.
     - Сумасшедшие очень злопамятны, - простодушно заметил Кондамен.
     Эти слова смутили всех. Разговор  оборвался.  Дамы  слегка  вздрогнули,
мужчины обменялись многозначительными взглядами. Горевший дом  сделался  еще
интереснее  после  того,  как  стало  известно,  кто  его   поджег.   Глаза,
устремленные на огонь, щурились от сладостного трепета при  мысли  о  драме,
которая должна была там разыграться.
     - Если этот несчастный Муре там, то  это  составляет  пять  человек,  -
прибавил  Кондамен,  но  дамы  заставили  его  замолчать,  называя   ужасным
человеком.
     С самого начала пожара супруги Палок смотрели на  него  из  окна  своей
столовой. Оно приходилось как раз над импровизированной гостиной, устроенной
на тротуаре. Жена судьи сошла наконец вниз и любезно пригласила к себе  жену
и дочь Растуаля, а также остальных членов компании.
     - Из наших окон отлично видно, уверяю вас, - сказала она.
     Когда дамы стали отказываться, она прибавила:
     - Но вы простудитесь, ночь довольно прохладная.
     Г-жа де Кондамен улыбнулась и  выставила  из-под  юбки  свои  маленькие
ножки.
     - Да нет, мне совсем не холодно, - заявила она. -  У  меня  прямо  ноги
горят. Мне очень хорошо... А вам разве холодно, мадмуазель?
     - Мне даже слишком жарко, - уверяла  Аврелия.  -  Можно  подумать,  что
сейчас лето. Этот огонь сильно греет.
     Все заявили, что на улице очень хорошо, и г-жа Палок решила остаться  и
тоже села в кресло. Мафр ушел, заметив в  толпе  своих  сыновей  в  обществе
Гильома Поркье; они прибежали все трое без галстуков  из  какого-то  притона
возле вала, чтобы посмотреть на пожар. Мировой судья,  который  был  уверен,
что его Альфред и Амбруаз сидят под замком в своей комнате,  схватил  их  за
уши и потащил домой.
     - Не пойти ли нам спать? - предложил де Бурде, становившийся все  более
и более угрюмым.
     В это время снова появился неутомимый Пекер-де-Соле,  не  забывавший  о
дамах, несмотря на все хлопоты, выпавшие на его долю. Он  быстро  направился
навстречу Делангру,  возвращавшемуся  из  тупика  Шевильот.  Они  заговорили
вполголоса. Должно быть, мэр присутствовал при какой-то  ужасной  сцене;  он
провел рукою по лицу, как бы желая отогнать страшное видение, преследовавшее
его. Дамы слышали только, как он пробормотал: "Мы пришли  слишком  поздно!..
Это ужасно, ужасно!.." Он не захотел отвечать ни на какие вопросы.
     - Только де Бурде и Делангр жалеют аббата, -  сказал  Кондамен  на  ухо
г-же Палок.
     - Они имели с ним дела, - спокойно ответила она. - Посмотрите-ка, вот и
аббат Бурет. Этот-то плачет искренно.
     Аббат Бурет, стоявший в цепи, проливал горькие слезы. Бедняга не  хотел
слушать никаких утешений. Он ни за что  не  соглашался  сесть  в  кресло,  а
продолжал стоять, глядя  затуманившимися  глазами  на  последние  догоравшие
балки. Кто-то видел также и аббата Сюрена; но он скоро исчез, послушав,  что
толкуют в толпе.
     - Пойдем спать, - повторил де  Бурде.  -  Глупо  же,  наконец,  торчать
здесь.
     Все общество поднялось. Было  решено,  что  Растуали  проведут  ночь  у
Палоков. Г-жа де Кондамен оправила свои  измятые  юбки.  Отодвинули  кресла,
постояли еще немного и наконец разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи.
Насос продолжал хрипеть,  огонь  ослабевал,  заволакиваясь  клубами  черного
дыма; слышались только затихавшие шаги расходившейся толпы  и  удары  топора
пожарного, рубившего сруб.
     "Кончено", - подумал Маккар,  все  время  стоявший  на  противоположном
тротуаре.
     Он все же постоял с минуту, прислушиваясь к последним словам,  которыми
Кондамен вполголоса обменивался с г-жой Палок.
     - Ну, никто о нем не пожалеет, - тихонько сказала жена судьи,  -  кроме
разве этого простофили Бурета. Он сделался совершенно  невыносимым,  мы  все
превратились в его  рабов.  Епископ,  должно  быть,  теперь  посмеивается...
Наконец-то Плассан свободен!
     - А Ругоны! - заметил Кондамен. - Они, наверно, в восторге.
     - Еще бы! Ругоны на седьмом небе. Они наследуют завоеванное  аббатом...
Право, они дорого бы заплатили тому, кто решился бы поджечь этот домишко.
     Маккар ушел недовольный. Он начал побаиваться, что остался  в  дураках.
Радость Ругонов огорчала его. Ругоны хитрецы, они всегда ведут двойную игру,
которая неизменно кончается тем, что  они  вас  надувают.  Переходя  площадь
Супрефектуры, Маккар дал себе слово никогда больше не действовать вслепую.
     Поднимаясь в комнату, где умирала Марта, он увидел  Розу,  сидевшую  на
ступеньках лестницы. Вся побагровев от злости, она бормотала:
     - Ну нет, я ни за что не останусь в комнате; я  не  хочу  видеть  таких
вещей. Пусть околевает без меня! Пусть подыхает, как собака! Я не  люблю  ее
больше, я  никого  больше  не  люблю...  Посылать  за  мальчиком,  чтобы  он
присутствовал при этом! И я согласилась! Всю жизнь не прощу себе этого!.. Он
был бледен как полотно, ангелочек. Мне пришлось  нести  его  сюда  от  самой
семинарии. Я боялась,  что  он  отдаст  богу  душу,  так  он  плакал.  Какая
жалость!.. А теперь он там - целует ее. Меня прямо мороз по коже подирает. Я
бы хотела, чтобы дом обрушился нам на голову, чтобы все  сразу  кончилось...
Пойду забьюсь в какой-нибудь угол, буду жить одна... Никого на свете не хочу
видеть, никого, никого! Вся жизнь - одни только слезы да огорчения!
     Маккар вошел в комнату. Г-жа Ругон опустилась на  колени,  закрыв  лицо
руками, а Серж, стоя у кровати, поддерживал голову умирающей; по  щекам  его
струились слезы. Марта все еще не приходила в себя. Последний отблеск пожара
озарял комнату красным светом.
     Тело Марты передернулось в предсмертной икоте. Она  открыла  удивленные
глаза, приподнялась на кровати и осмотрелась кругом. Увидев в красном зареве
пожара сутану Сержа, она  в  невыразимом  ужасе  сложила  руки  и  испустила
последний вздох.