ячься, прячься, голубчик!.. Знаю, что  ты  следишь  за  мной  из-за
своих занавесок, но это тебе нисколько не поможет, если ты только через меня
рассчитываешь выведать что-нибудь о соседях.
     Мысль, что аббат Фожа подсматривает за ним, приводила Муре  в  восторг.
Он напрягал  все  силы,  чтобы  не  попасть  впросак.  Но  однажды  вечером,
возвращаясь домой, он увидел шагах в пятидесяти от  себя  аббатов  Бурета  и
Фожа, стоявших у подъезда г-на Растуаля. Он спрятался за выступом дома.  Оба
священника продержали его там с добрую четверть часа. Они о чем-то оживленно
разговаривали, расставались и опять сходились. Муре послышалось,  что  аббат
Бурет упрашивал аббата Фожа зайти к  председателю  суда.  Фожа  извинялся  и
наконец стал отказываться с некоторой горячностью.  Это  был  вторник,  день
приема у Растуаля. Наконец Бурет вошел к г-ну Растуалю, а Фожа проследовал к
себе своею смиренною походкой. Это озадачило Муре. В самом деле, почему Фожа
не хотел зайти к г-ну Растуалю? Ведь причт церкви св.  Сатюрнена  бывает  на
обедах у Растуаля: аббат Фениль, аббат Сюрен и другие. В Плассане не было ни
одного чернорясника, который не наслаждался бы прохладой у  каскада  в  этом
саду. Отказ нового викария был поистине удивителен.
     Вернувшись домой, Муре сейчас же прошел в сад, чтобы взглянуть на  окна
третьего этажа. Через минуту он заметил, что занавеска во втором окне справа
зашевелилась. Очевидно,  за  нею  скрывался  аббат  Фожа,  высматривая,  что
происходит у г-на Растуаля. По некоторым движениям занавеси Муре показалось,
что тот смотрел также и в сторону супрефектуры.
     На следующий день, в среду, выходя из дома, Муре узнал от Розы, что  по
крайней мере уже целый час аббат Бурет сидит у жильцов третьего этажа.  Муре
вернулся и стал что-то искать в столовой. Когда Марта спросила, что такое он
ищет, он раздраженно заговорил о какой-то нужной ему бумаге, без которой  он
не может уйти из дому. Он поднялся наверх посмотреть, не оставил  ли  ее  во
втором этаже. Простояв довольно долго за дверью своей комнаты, он услышал  в
третьем этаже шум передвигаемых стульев. Медленно спустившись  по  лестнице,
он приостановился в прихожей, чтобы дать время аббату Бурету нагнать его.
     -  Как,  это  вы,  господин  аббат?  Какая   приятная   встреча!..   Вы
возвращаетесь в церковь святого Сатюрнена? Чудесно, Я иду в ту же сторону  и
охотно вас провожу, если это вас не стеснит.
     Аббат Бурет ответил,  что  весьма  рад  этому,  и  они  стали  медленно
подниматься по улице Баланд, направляясь к площади Супрефектуры.  Аббат  был
добродушный толстяк с наивным лицом и большими  голубыми  детскими  глазами.
Широкий шелковый пояс, сильно  перетянутый,  обрисовывал  мягкую  лоснящуюся
округлость его живота, и он шел, тяжело переступая, откинув назад  голову  и
размахивая короткими руками.
     - Ну, что, - сказал Муре, сразу приступая к делу, - вы были у милейшего
господина Фожа?.. Я должен вас поблагодарить: вы доставили мне жильца, каких
мало.
     - Да, да, - пробормотал священник, - он достойный человек.
     - Еще бы! И притом очень спокойный. Мы даже не замечаем,  что  в  нашем
доме чужой человек.  И  вежливый,  воспитанный  к  тому  же...  Знаете,  мне
говорили, что это выдающийся человек,  что  для  нашей  епархии  это  просто
находка.
     Муре вдруг остановился посреди площади Супрефектуры и в упор  посмотрел
на аббата Бурета.
     - Вот как? - удивленно проронил тот.
     - Да, так мне передавали... Наш епископ будто бы имеет виды на  него  в
будущем, а пока что новый викарий  остается  в  тени,  чтобы  не  возбуждать
зависти.
     Аббат Бурет снова зашагал, огибая угол улицы Банн. Он сказал спокойно:
     - Ваши слова  меня  удивляют...  Фожа  -  человек  бесхитростный,  даже
слишком скромный. В церкви, например, он берет на себя такие  мелкие  требы,
которые мы обычно поручаем  простым  священникам.  Это  святой  человек,  но
неопытный в жизни. Я почти его не встречаю у нашего епископа. С  первого  же
дня у него установились неважные отношения  с  аббатом  Фенилем;  но  я  ему
объяснил, что нужно заручиться расположением старшего викария,  если  хочешь
быть хорошо принятым  у  епископа.  Он  не  понял;  боюсь,  что  он  человек
недалекий... Вот возьмите хотя  бы  его  частые  посещения  аббата  Компана,
нашего бедного приходского священника, который уже недели  две  как  слег  и
которого мы,  вероятно,  скоро  потеряем.  Так  вот,  эти  посещения  совсем
неуместны, они принесут ему  много  неприятностей.  Компан  никогда  не  мог
поладить с Фенилем; надо действительно приехать из Безансона, чтобы не знать
вещей, которые известны всей епархии.
     Он разгорячился; теперь уже он остановился перед  Муре  на  углу  улицы
Канкуан.
     - Нет, мой друг, вас ввели в заблуждение: Фожа наивен, как  младенец...
Я ведь не честолюбив, не так  ли?  И  одному  богу  известно,  как  я  люблю
Компана, это золотое сердце! Но все-таки я навещаю его только тайком. Он сам
мне говорил: "Бурет, старый друг мой, я недолго протяну.  Если  хочешь  быть
приходским священником после меня, то старайся, чтобы тебя не слишком  часто
видели у моей двери. Приходи поздно вечером, постучи три раза, и моя  сестра
впустит тебя". Теперь я дожидаюсь сумерек, вы понимаете... Не стоит  портить
себе жизнь, когда и без того столько огорчений!
     Он  расчувствовался.  Сложив  руки  на   животе,   он   пошел   дальше,
растроганный наивным эгоизмом, который заставлял его оплакивать самого себя.
Он бормотал:
     - Ах, бедный Компан, бедный Компан...
     Муре недоумевал. Теперь он решительно не понимал аббата Фожа.
     - Однако мне сообщили довольно определенные сведения, - попробовал было
он вставить. - Речь шла даже о назначении его на очень важный пост.
     - Да нет же, уверяю вас, что ничего подобного! - воскликнул  священник:
- У Фожа нет будущности... Вот еще один факт. Вы знаете, что по вторникам  я
обедаю у господина председателя. На прошлой неделе  он  настоятельно  просил
меня привести к нему  Фожа,  чтобы  познакомиться  с  ним  и,  должно  быть,
составить себе о нем мнение... Вы ни за что не отгадаете, что  сделал  Фожа!
Он отказался от приглашения, мой дорогой Муре, наотрез отказался. Напрасно я
ему доказывал,  что  он  отравит  себе  существование  в  Плассане,  что  он
окончательно восстановит против себя Фениля, совершив такую  неучтивость  по
отношению  к  господину  Растуалю,  -  он  заупрямился,  не  захотел  ничего
слушать... Кажется даже, - господи прости! - в сердцах он выразился, что  не
хочет обязываться, принимая это приглашение на обед.
     Аббат Бурет расхохотался. Они подошли к церкви св. Сатюрнена; у входа в
нее аббат задержал немного Муре.
     - Это ребенок, большой ребенок,  -  продолжал  он.  -  Каково,  обед  у
господина  Растуаля  может  его  скомпрометировать!..  И  когда  ваша  теща,
добрейшая госпожа Ругон, вчера поручила мне передать Фожа ее приглашение,  я
не скрыл от нее, что сильно опасаюсь отказа.
     Муре навострил уши.
     - А! Моя теща поручила вам пригласить его?
     - Да, она заходила вчера в церковь... Чтобы доставить ей  удовольствие,
я обещал сегодня же сходить к этому чудаку. Я был уверен, что он откажется.
     - И он отказался?
     - Нет. Я был очень удивлен: он принял приглашение.
     Муре раскрыл рот и снова  закрыл  его.  Священник  зажмурился  с  видом
полного самодовольства.
     - Надо признаться,  что  я  действовал  весьма  искусно...  Более  часа
объяснял я Фожа положение вашей тещи.  Он  покачивал  головой,  не  решался,
говорил о своей любви к уединению. Я уже совсем выбился из  сил,  как  вдруг
вспомнил  наставления  этой  добрейшей  дамы.  Она  просила  меня   особенно
подчеркнуть характер  ее  салона,  который,  как  всем  известно  в  городе,
представляет нейтральную почву... Как мне показалось, после этих слов  аббат
сделал над собою усилие и согласился. Он решительно  обещал  быть  завтра...
Сейчас напишу несколько строк почтеннейшей госпоже Ругон, чтобы известить ее
о нашей победе.
     Он еще немного постоял, что-то бормоча себе под  нос  и  вращая  своими
большими голубыми глазами.
     - Господин Растуаль обидится, но я  тут  ни  при  чем...  До  свидания,
дорогой Муре, до свидания; привет всем вашим!
     И он вошел  в  церковь;  двустворчатая  дверь,  обитая  войлоком,  тихо
затворилась за ним. Муре посмотрел на эту дверь, слегка пожав плечами.
     - Еще один болтун, - проворчал он, - из той породы, что не дают  вам  и
словечка вставить, а сами трещат без толку... Значит, Фожа  будет  завтра  у
нашей черномазой... Какая досада, что я в ссоре с этим дураком Ругоном!
     Всю остальную часть дня он пробегал по своим делам. А  вечером,  ложась
спать, он как бы невзначай спросил жену:
     - Что же, ты завтра вечером собираешься к своей матери?
     - Нет, - отвечала Марта, - у меня много работы. Я, по всей вероятности,
буду там в следующий четверг.
     Он не настаивал. Но прежде, чем задуть свечу, сказал:
     - Напрасно ты все сидишь дома. Побывай лучше  завтра  у  своей  матери;
все-таки рассеешься немного. Я присмотрю за детьми.
     Марта посмотрела на него с удивлением. Обыкновенно он не выпускал ее из
дому, - она всегда была ему нужна для каких-нибудь  пустяков,  -  и  ворчал,
если она отлучалась хоть на час.
     - Я пойду, если хочешь, - сказала она.
     Он погасил свечу и, положив голову на подушку, пробормотал:
     - Отлично, и ты нам расскажешь, что там будет. Это позабавит детей.

VI

     На следующий день, около девяти часов  вечера,  аббат  Бурет  зашел  за
аббатом Фожа; он обещал представить его и ввести в салон Ругонов. Застав его
уже совершенно готовым  посреди  огромной  пустынной  комнаты  и  надевающим
черные, побелевшие на кончиках пальцев перчатки,  он  посмотрел  на  него  с
легкою гримасой.
     - Разве у вас нет другой сутаны? - спросил он.
     - Нет, - спокойно ответил аббат Фожа. - И  эта,  по-моему,  еще  вполне
прилична.
     - Конечно, конечно, - пробормотал старый священник. -  На  дворе  очень
свежо. Вы ничего не накинете на себя?.. Что ж, пойдем.
     Наступили первые заморозки. Аббат Бурет, облаченный в  шелковое  пальто
на вате, запыхавшись, едва поспевал за аббатом Фожа,  на  котором  только  и
было что его жиденькая, поношенная сутана. Они остановились на углу  площади
Супрефектуры и улицы Банн перед белым каменным домом, одним из лучших зданий
нового города, с лепными украшениями в каждом этаже. В прихожей их  встретил
слуга в синей ливрее; он улыбнулся  аббату  Бурету,  снимая  с  него  ватное
пальто, и, казалось, очень удивился при виде другого аббата, этого высокого,
словно вырубленного топором детины, отважившегося в  такой  холод  выйти  на
улицу без верхнего платья. Гостиная была во втором этаже.
     Аббат Фожа вошел, высоко подняв голову, с достоинством и непринужденно;
но хотя аббат Бурет и не пропускал ни одного из вечеров у Ругонов, он тем не
менее  всегда  очень  волновался,  когда  входил  к  ним,  и  теперь,  чтобы
успокоиться, юркнул в одну из соседних комнагг. Фожа медленно  прошел  через
зал, чтобы поздороваться с хозяйкой дома, которую он угадал среди пяти-шести
других дам. Ему пришлось самому представиться, что он и сделал в  нескольких
словах. Фелисите поспешно поднялась к нему навстречу. Быстро оглядев  его  с
ног  до  головы,  она  стала  рассматривать  его  лицо  и,  впиваясь   своим
пронырливым взглядом в его глаза, проговорила с улыбкою:
     - Очень рада, господин аббат, очень, очень рада...
     Между тем появление священника в зале привело всех  в  изумление.  Одна
молодая дама, быстро повернув голову и увидев  неожиданно  перед  собою  эту
мрачную  фигуру,   невольно   вздрогнула   от   испуга.   Впечатление   было
неблагоприятное: он был слишком высокого роста, слишком широкоплеч,  лицо  у
него было слишком грубое, руки слишком большие. При ярком свете  люстры  его
сутана казалась такой жалкою, что дамам даже стало как бы неловко  при  виде
столь плохо одетого аббата. Они прикрылись веерами и стали  шептаться  между
собой, нарочно отворачиваясь от него. Мужчины обменялись  взглядами,  сделав
многозначительные мины.
     Фелисите  почувствовала  всю  суровость  этого  приема.  Казалось,  это
привело ее в  дурное  расположение  духа.  Она  стояла  посреди  гостиной  и
умышленно  повысила  голос,  чтобы  гости  слышали,  какие   она   расточает
любезности аббату Фожа.
     - Наш милый Бурет, - воркующим голосом  рассыпалась  она,  -  рассказал
мне, как трудно было ему уговорить вас... Я на вас сердита  за  это.  Вы  не
имеете права так прятаться от света.
     Священник  молча  поклонился.  Старуха  продолжала  со  смехом,   делая
особенное ударение на некоторых словах:
     - Я вас знаю больше, чем вы думаете, хотя вы и стараетесь скрыть от нас
ваши достоинства. Мне говорили о вас; вы святой человек, и я хочу  заслужить
вашу дружбу... Мы потом поговорим об этом, хорошо? Потому что теперь вы ведь
принадлежите нам?
     Аббат Фожа  внимательно  посмотрел  на  нее,  как  будто  в  ее  манере
обмахиваться веером он увидал  знакомый  ему  масонский  знак.  Он  ответил,
понизив голос:
     - Сударыня, я весь к вашим услугам.
     - Таково, по крайней мере, мое искреннее желание, - продолжала она, еще
громче смеясь. -  Вы  сами  убедитесь,  что  мы  здесь  печемся  о  всеобщем
благополучии. Пойдемте, я вас представлю господину Ругону.
     Она прошла через всю гостиную, заставив некоторых гостей потревожиться,
чтобы дать дорогу аббату  Фожа,  и  вообще  оказала  ему  такой  почет,  что
окончательно  восстановила  против  него  всех  присутствующих.  В  соседней
комнате были расставлены карточные столы для виста. Она прямо направилась  к
своему мужу, который играл с важностью дипломата, и наклонилась к  его  уху.
Он досадливо поморщился, но как  только  она  шепнула  ему  несколько  слов,
быстро поднялся с места.
     - Отлично, отлично!  -  пробормотал  он  и,  извинившись  перед  своими
партнерами,  подошел  пожать  руку  Фожа.  Ругон  в  ту  пору   был   тучным
семидесятилетним стариком с бескровным лицом; он  усвоил  себе  великолепные
манеры миллионера. В Плассане вообще  находили,  что  своей  красивой  седой
головой и молчаливостью он напоминал политического деятеля.  Обменявшись  со
священником несколькими любезными словами, он  снова  занял  свое  место  за
карточным столом. Фелисите, все еще улыбаясь, вернулась в гостиную.
     Оставшись один, аббат Фожа как будто нисколько не смутился. Он  постоял
немного, словно наблюдая за играющими, на самом же деле рассматривая  стены,
ковер, мебель. Это была небольшая комната, отделанная  под  светлый  дуб,  с
тремя библиотечными шкапами из полированного грушевого  дерева,  украшенными
медным багетом и  занимавшими  три  простенка.  Это  придавало  комнате  вид
кабинета важного чиновника. Священник, видимо задавшийся  целью  досконально
все осмотреть, вернулся опять в  большую  гостиную.  Эта  комната  вся  была
выдержана в зеленых тонах и тоже выглядела очень внушительно, но  с  большим
количеством позолоты, совмещая в себе строгость  апартаментов  министерского
деятеля с кричащей роскошью большого ресторана. По другую  сторону  гостиной
находилось нечто вроде будуара, где Фелисите принимала днем; будуар этот,  с
обоями палевого цвета и мебелью, вышитою лиловыми  разводами,  был  до  того
загроможден креслами, пуфами и диванчиками, что в нем с  трудом  можно  было
передвигаться.
     Аббат Фожа присел у камина, притворившись, будто хочет погреть ноги.  С
его места можно было видеть через большую  растворенную  дверь  значительную
часть зеленой гостиной. Любезный прием г-жи Ругон озадачил  его;  он  сидел,
полузакрыв глаза, словно поглощенный обдумыванием  трудной  проблемы.  Через
минуту его вывел из задумчивости  шум  голосов  за  его  спиной.  Кресло,  в
котором он сидел, своей высокой спинкой совершенно скрывало его,  и  он  еще
плотнее зажмурил глаза. Словно усыпленный жаром камина, он стал слушать.
     - В те времена я был у них в доме всего один раз,  -  продолжал  чей-то
басистый голос: - они жили напротив,  по  другую  сторону  улицы  Банн.  Вы,
наверно, были тогда Париже, потому что все в Плассане знали желтую  гостиную
Ругонов,  эту  убогую  гостиную,  оклеенную  обоями  лимонного   цвета,   по
пятнадцати су за  кусок,  с  мебелью,  покрытою  утрехтским  бархатом,  и  с
колченогими  креслами...  А  теперь  поглядите-ка  на  эту  "черномазую"   в
коричневом атласе, рассевшуюся там на пуфе. Смотрите,  как  она  протягивает
руку коротышке Делангру. Право, она хочет, чтобы он поцеловал ей руку.
     Другой, более молодой голос с едкой иронией заметил:
     - Должно быть, им пришлось немало наворовать, чтобы завести себе  такую
роскошную гостиную: ведь это в самом деле лучшая гостиная в городе.
     - Эта особа, - продолжал первый, - всегда страстно любила приемы. Когда
у них не было ни гроша,  она  пила  только  воду,  чтобы  иметь  возможность
вечером угощать своих гостей лимонадом. О, я их знаю, как свои пять пальцев,
этих Ругонов; я следил за ними. Это люди сильной  воли.  Для  удовлетворения
своей алчности они способны были бы зарезать  человека  на  большой  дороге.
Государственный переворот помог им  осуществить  сладостные  мечты,  которые
мучили их в течение сорока лет. И вкусили же они  зато  всякой  прелести  до
обжорства, до несварения желудка!.. Возьмите  хотя  бы  этот  дом,  где  они
сейчас живут: он принадлежал господину Пейроту,  сборщику  податей,  который
был убит в  схватке  при  Сен-Руре,  во  время  восстания  тысяча  восемьсот
пятьдесят первого года. Да, им повезло, чорт побери: шальная пуля освободила
их от этого стоявшего им поперек пути человека, после которого они  получили
все... Предложи Фелисите на выбор дом или должность сборщика податей -  она,
конечно, предпочла бы дом. Десять лет не сводила она  своих  жадных  глаз  с
этого дома, жаждала его с безумной прихотью беременной женщины, не пила и не
ела, глядя на роскошные занавеси за зеркальными стеклами этих окон. Это было
ее собственное Тюильри, как говорили плассанские  остряки  после  переворота
2-го декабря.
     - Но где они взяли денег для покупки этого дома?
     - Это, милый мой, покрыто мраком неизвестности... Их сын Эжен, тот, что
сделал  в  Париже  такую  блистательную  политическую  карьеру,  -  депутат,
министр, приближенный советник в Тюильри, - без труда выхлопотал и должность
сборщика и крест для своего отца,  который  выкинул  здесь  какую-то  ловкую
штуку. Что же касается дома, то за него, наверно, было  уплачено  с  помощью
какой-то сделки; должно быть, заняли у какого-нибудь банкира... Как бы то ни
было, теперь они богаты, мошенничают вовсю и стараются наверстать  упущенное
время. Думаю, что их сын все еще состоит с ними в переписке, так как они  до
сих пор еще не сделали ни одной глупости.
     Голос умолк и почти тотчас же начал снова сквозь сдерживаемый смех:
     - Как хотите, а мне просто смешно становится при  виде  того,  как  она
корчит из себя герцогиню, эта  проклятая  стрекотунья  Фелисите!..  Мне  все
вспоминается ее желтая гостиная с  потертым  ковром,  грязными  консолями  и
маленькой  люстрой,  завернутой  в  засиженную  мухами  кисею...   Вот   она
здоровается с барышнями Растуаль. Ишь как ловко она играет своим  шлейфом...
Эта старуха, мой  милый,  когда-нибудь  лопнет  от  важности  посреди  своей
зеленой гостиной.
     Аббат Фожа слегка повернул голову, чтобы посмотреть, что  происходит  в
большой  гостиной.  Он  увидел  там  г-жу  Ругон  во  всем  ее  великолепии,
восседавшую среди окружавших ее  гостей;  казалось,  она  выросла  на  своих
коротеньках ножках, и перед ее взором  победоносной  царицы  склонялись  все
спины. Время от времени приступ легкой слабости заставлял ее на миг  смыкать
веки под лившимся с потолка золотым светом, который смягчался тем