о клуба переглядывались  между  собой  с  изумленным
видом людей, которых победа привела в смущение.
     Вечером кружок Растуаля объединился с кружком Пекераде-Соле в маленькой
гостиной супрефектуры, выходившей в сад, чтобы  скромно  отпраздновать  этот
успех. Пили чай. Одержанная  днем  великая  победа  окончательно  слила  оба
кружка воедино. Все обычные гости были налицо.
     - Я не оказывал систематической оппозиции ни  одному  правительству,  -
заявил в конце концов Растуаль, протягивая руку  за  печеньем,  которое  ему
передавал Пекер-де-Соле.  -  Магистратура  должна  держаться  в  стороне  от
политической борьбы. Я  даже  охотно  признаю,  что  Империя  уже  совершила
великие деяния и призвана совершить другие,  еще  более  великие,  если  она
будет твердо идти по пути справедливости и свободы.
     Супрефект поклонился, словно  эти  похвалы  относились  лично  к  нему.
Накануне Растуаль  прочитал  в  "Вестнике"  декрет  о  назначении  его  сына
помощником прокурора в Фавероле. Много также  говорили  о  помолвке  Люсьена
Делангра со старшей дочерью Растуаля.
     -  Да,  это  дело  решенное,  -  тихо  сказал  Кондамен   г-же   Палок,
обратившейся к нему с вопросом по этому поводу. - Он  выбрал  Анжелину.  Мне
кажется, что он предпочел бы Аврелию,  но  ему  дали  понять,  что  неудобно
выдать младшую раньше старшей.
     - Анжелину, вы в этом уверены? - язвительно спросила г-жа Палок. -  Мне
всегда казалось, что Анжелина очень похожа...
     Главный инспектор лесного ведомства с улыбкой приложил палец к губам.
     - В конце концов, это игра в чет-нечет, не правда ли? - продолжала она.
- Связь между обеими семьями от этого укрепится...  Теперь  все  мы  друзья,
Палок ждет ордена... Я нахожу, что все идет отлично...
     Делангр прибыл с большим запозданием. Ему  устроили  настоящую  овацию.
Г-жа де Кондамен только что сообщила доктору Поркье, что  его  сын  назначен
начальником почты. Она всех наделяла приятными  новостями,  -  уверяла,  что
аббат Бурет в следующем году будет старшим викарием епископа, обещала аббату
Сюрену епископство раньше, чем ему исполнится сорок  лет,  а  Мафра  заранее
поздравляла с орденом.
     - Бедный Бурде! - сказал Растуаль со вздохом сожаления.
     - Ну, его нечего жалеть! - весело воскликнула г-жа  де  Кондамен.  -  Я
берусь его утешить. Палата депутатов - не для него. Ему нужна  префектура...
Передайте  ему,  что,  в  конце  концов,  для  него  найдется   какая-нибудь
префектура.
     Общество развеселилось. Любезность  прекрасной  Октавии  и  ее  желание
сделать каждому приятное приводили всех в восхищение. Она положительно  вела
себя как хозяйка супрефектуры. Она царила в ней. И она же, пошучивая,  стала
давать Делангру практичнейшие советы относительно того, как он должен  вести
себя в законодательном  собрании.  Отведя  его  в  сторону,  она  предложила
познакомить  его  с  влиятельными  особами,  что  и  было   принято   им   с
благодарностью. Около одиннадцати часов Кондамен заявил, что хорошо было  бы
устроить в саду иллюминацию. Но супруга его несколько охладила  восторженное
состояние собравшихся, заметив, что это было бы неприлично и имело  бы  вид,
как будто они издеваются над городом.
     - А как аббат Фениль? - вдруг спросила она аббата Фожа,  отводя  его  к
окну. - Я сейчас вспомнила о нем... Значит, он не шевельнул пальцем?
     - Аббат Фениль человек умный, - ответил священник с тонкой  улыбкой.  -
Ему дали понять, что отныне ему не следует заниматься политикой.
     Среди всеобщего, ликования только один аббат Фожа оставался  серьезным.
Победа  далась  ему  нелегко.  Болтовня  г-жи  де  Кондамен  утомляла   его;
самодовольство этих пошлых честолюбцев вызывало его презрение. Прислонившись
спиной к камину, он стоял, устремив  глаза  вдаль,  и,  казалось,  о  чем-то
грезил. Он был теперь властелином; ему уже  не  было  надобности  сдерживать
свои инстинкты; он мог  протянуть  руку,  схватить  город  и  заставить  его
трепетать. Высокая черная фигура аббата заполняла всю гостиную.  Мало-помалу
кресла сдвинулись, образовав  около  него  круг.  Мужчины  ждали,  чтобы  он
высказал хоть слово одобрения; женщины устремляли на него умоляющие  взгляды
покорных рабынь. Но он, грубо  раздвинув  круг  и  сухо  попрощавшись,  ушел
первым.
     Вернувшись в дом Муре через тупичок Шевильот  и  через  сад,  он  нашел
Марту одну в столовой; она сидела на стуле,  погруженная  в  забытье,  очень
бледная, и невидящими  глазами  смотрела  на  коптившую  лампу.  Наверху,  у
Трушей, были гости; сам Труш пел какую-то забавную шансонетку, а  Олимпия  и
гости аккомпанировали, ударяя ручками ножей по стаканам.

XX

     Аббат Фожа положил руку на плечо Марты.
     - Что вы здесь делаете? - спросил он. - Почему  вы  не  пошли  спать?..
Ведь я запретил вам дожидаться меня.
     Она вздрогнула и очнулась.
     - Я думала, что вы вернетесь раньше, - пролепетала она.  -  Я  нечаянно
заснула... Роза, должно быть, приготовила чай.
     Но священник, позвав кухарку, выбранил ее за то, что она  не  заставила
хозяйку лечь. Он говорил властным, не допускающим возражения тоном.
     - Роза, подайте чаю господину кюре, - сказала Марта.
     - Не нужно мне никакого чаю! - рассердившись, крикнул он. -  Сейчас  же
ложитесь спать. Это смешно! Я уже  не  могу  больше  распоряжаться  собой...
Роза, посветите мне.
     Кухарка проводила его до лестницы.
     - Господин кюре хорошо знает, что я не  виновата,  -  говорила  она.  -
Барыня такая странная... При ее-то болезни она и часу не посидит  у  себя  в
комнате. Вечно снует туда, сюда, бегает запыхавшись,  суетится  без  всякого
толку... Поверьте, я страдаю от этого больше всех; она постоянно путается  у
меня под ногами, только мешает мне... А потом если сядет на стул,  выбившись
из сил, то ее уж не сдвинуть. Сидит и смотрит прямо перед собой с испуганным
видом, словно видит что-то  ужасное...  Сегодня  вечером  я  десять  раз  ей
говорила, что вы рассердитесь, если она не уйдет к себе. Но она как будто бы
и не слышала.
     Священник, не отвечая, взялся за перила. Поднявшись  наверх  и  проходя
мимо двери Трушей, он протянул  руку,  как  бы  собираясь  постучать  в  нее
кулаком. Но пение вдруг прекратилось; по шуму отодвигаемых стульев он понял,
что гости расходятся, и поспешил пройти к себе. Действительно, почти  тотчас
же  Труш  спустился  с  двумя  приятелями,  подобранными  им  под  столиками
какого-нибудь грязного кабачка; он кричал на лестнице, что умеет себя  вести
и намерен их проводить. Олимпия свесилась через перила.
     - Заприте дверь на засов, - сказала она Розе. - Он вернется  не  раньше
утра.
     Роза, от которой она не могла скрыть дурного поведения мужа,  очень  ее
жалела. Она задвинула засов, ворча себе под нос:
     - Стоит после этого выходить замуж! Мужья либо вас колотят, либо бегают
за шлюхами... Нет, лучше жить так, как я.
     Вернувшись, она нашла свою хозяйку по-прежнему сидящей на стуле;  Марта
впала в какое-то горестное оцепенение  и  не  сводила  глаз  с  лампы.  Роза
растолкала ее, заставила подняться наверх и лечь в постель. Марта  сделалась
очень боязливой. Она говорила, что по ночам видит  какой-то  яркий  свет  на
стенах спальни, слышит громкие удары у своего изголовья. Роза  спала  теперь
рядом с ней в  маленькой  комнатке,  откуда  прибегала  успокаивать  ее  при
малейшем ее стоне. В эту ночь Роза еще не  успела  раздеться,  как  услышала
хрипение Марты; она прибежала и увидела ее среди сброшенных на пол одеял,  с
вытаращенными от немого ужаса глазами; она прижимала кулаки ко рту, чтобы не
кричать. Розе пришлось уговаривать ее, как ребенка,  отдергивать  занавески,
заглядывать  под  шкафы  и  столы,  клятвенно  заверять,   что   ей   что-то
померещилось,  что  в   комнате   никого   нет.   Эти   страхи   завершались
каталепсическими припадками, во время которых  Марта  лежала,  как  мертвая,
запрокинув голову на подушку и закатив глаза.
     - Она  мучается  из-за  барина,  -  пробормотала  кухарка,  укладываясь
наконец в постель.
     На следующий день должен был прийти доктор  Поркье.  Он  регулярно  два
раза в неделю навещал г-жу Муре. Он  похлопал  ее  по  ладони  и  сказал  со
свойственным ему любезным оптимизмом:
     - Поверьте, дорогая госпожа Муре, все пройдет...  Вы  все  еще  немного
покашливаете, не так ли? Это  просто  запущенная  простуда,  мы  ее  вылечим
микстурами.
     Тогда она пожаловалась на нестерпимую боль в спине и груди, не  спуская
с него взгляда, стараясь в его лице, во всей его фигуре прочесть то, чего он
не договаривал.
     - Я боюсь сойти с ума! - вырвалось у нее среди  рыданий.  Улыбаясь,  он
стал ее успокаивать. Один вид доктора всегда
     вызывал у нее ужас; она страшилась  этого  человека,  такого  учтивого,
такого мягкого. Часто она запрещала Розе впускать его, говоря,  что  она  не
больна, что ей незачем постоянно видеть у себя врача. Роза пожимала  плечами
и все-таки впускала доктора. Впрочем, он и сам перестал заговаривать с ней о
ее болезни, а, казалось, просто навещал ее как знакомую.
     Выходя,  он  встретил  аббата  Фожа,  направлявшегося  в  церковь   св.
Сатюрнена. Священник спросил его о состоянии г-жи Муре.
     - Наука иногда бывает бессильна, - с важностью  отвечал  доктор,  -  но
милость провидения неисчерпаема... Бедняжка перенесла тяжелые потрясения.  Я
не говорю, что нет никакой надежды.  Легкие  не  очень  сильно  поражены,  а
климат у нас хороший.
     И он прочел целую лекцию о  лечении  грудных  болезней  в  окрестностях
Плассана. Он пишет брошюру на эту  тему,  но  не  для  печати,  так  как  не
причисляет себя к ученым, а просто для того, чтобы  прочесть  ее  нескольким
близким друзьям.
     - Вот причины, - сказал  он  в  заключение,  -  которые  позволяют  мне
думать, что ровная температура,  душистая  растительность  и  здоровая  вода
наших  холмов  безусловно  имеют  огромное  значение  при  лечении   грудных
болезней.
     Священник со своим обычным суровым видом выслушал его, не прерывая.
     - Вы ошибаетесь, - медленно возразил он, - госпоже Муре  Плассан  очень
вреден... Почему вы не посоветуете ей провести зиму в Ницце?
     - В Ницце? - встревоженно переспросил доктор.
     С минуту он смотрел на священника; затем любезным тоном проговорил:
     -  Действительно,  ей  было  бы  очень  хорошо  в  Ницце.  В  состоянии
чрезвычайного нервного возбуждения, в котором она находится, перемена  места
может дать очень хорошие результаты. Надо мне  посоветовать  ей  куда-нибудь
съездить... Вам пришла в голову превосходная мысль, господин кюре.
     Откланявшись, он зашел к г-же де Кондамен, легкие головные боли которой
причиняли ему множество забот. На следующий день за обедом Марта  отозвалась
о докторе в очень резких выражениях. Она клялась, что ни за  что  не  пустит
его больше в дом.
     - Это он делает меня больной, - заявила она.  -  Представьте  себе,  он
сегодня посоветовал мне куда-нибудь переехать.
     - Я вполне с ним согласен, - заявил аббат Фожа, сворачивая салфетку.
     Она  пристально  посмотрела  на  него   и,   сильно   побледнев,   тихо
проговорила:
     - Значит, вы тоже отсылаете меня из Плассана? Но я умру  там,  в  чужих
местах, вдали от всего, к чему я привыкла, вдали от тех, кого я люблю.
     Аббат встал, собираясь выйти из столовой. Он подошел к ней и  сказал  с
улыбкой:
     -Ваши  друзья  заботятся  только  о  вашем  здоровье.  Чем  же  вы  так
возмущаетесь?
     - Но я не хочу, не хочу, слышите вы? - вскричала она, отступая.
     Произошла короткая стычка. Кровь бросилась в лицо аббату,  он  скрестил
на груди руки, борясь с искушением ударить ее. Она же прислонилась к стене и
выпрямилась, полная отчаяния от сознания своей слабости. Потом, побежденная,
протянула к нему руки и прошептала:
     - Умоляю вас, оставьте меня здесь... Я буду вам повиноваться.
     Она разрыдалась, а он, пожав плечами, вышел  с  видом  мужа,  боящегося
чувствительных сцен. Старуха Фожа, спокойно доканчивавшая  обед,  с  набитым
ртом присутствовала при этой сцене. Она дала Марте вволю выплакаться.
     - Вы нерассудительны, дитя мое, - сказала она  наконец,  принимаясь  за
варенье. - Кончится тем, что Овидий вас просто возненавидит. Вы  не  знаете,
как надо себя вести с ним... Почему вы отказываетесь  от  путешествия,  если
это  должно  принести  вам  пользу?  Мы  бы  присмотрели  за  вашим   домом.
Вернувшись, вы все найдете на своем месте, будьте спокойны.
     Марта продолжала рыдать, как будто не слыша ее.
     - У Овидия столько забот, - продолжала старуха Фожа. -  Знаете  ли  вы,
что он часто работает до четырех часов утра?.. Когда вы по  ночам  кашляете,
это очень его огорчает и мешает ему  заниматься.  Он  не  может  работать  и
мучается больше вас... Сделайте это ради Овидия, мое дорогое дитя:  уезжайте
и возвращайтесь к нам совсем здоровою.
     Но приподняв свое лицо,  красное  от  слез,  Марта  все  свое  отчаяние
выразила в одном крике:
     - Ах! И небо лжет!
     После этого вопрос о поездке в Ниццу больше не затрагивался. Г-жа  Муре
выходила из себя при малейшем намеке на это. Она с таким страстным отчаянием
отказывалась уехать из Плассана, что священник понял, как опасно  настаивать
на этом проекте. В самом разгаре его победы она начала сильно тяготить  его.
Труш, посмеиваясь, говорил, что в Тюлет надо было бы отправить  сначала  ее.
После  отъезда  Муре  она  вся  ушла  в  строжайшее  выполнение  религиозных
обязанностей, избегая произносить  имя  мужа  и  ища  в  молитве  полнейшего
забвения. Но по возвращении из церкви св.  Сатюрнена  она  снова  испытывала
прежнюю тревогу и еще более сильную потребность забыться.
     - Наша хозяйка заметно сдает, - каждый вечер говорила мужу  Олимпия.  -
Сегодня я ходила с ней в церковь, и мне пришлось поднять  ее  с  пола...  Ты
посмеялся бы, если б я тебе рассказала, чего она наговорила на  Овидия;  она
возмущена, уверяет, что он бессердечный, что он обманул ее,  наобещав  целую
кучу утешений. А послушал бы ты, как она роптала на бога! Только ханжа может
так скверно отзываться о религии. Можно подумать, что господь бог  надул  ее
на крупную сумму денег... Знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, что ее муж при-
ходит по ночам и тащит ее за ноги.
     Труша очень забавляли все эти рассказы.
     - Сама виновата, - ответил он. - Если этот шут Муре в сумасшедшем доме,
то ведь этого она сама хотела. Будь я на месте Фожа, я уже сумел бы  уладить
эти дела; я бы сделал ее счастливой, и она стала  бы  у  меня  кроткою,  как
овечка. Но Фожа глуп: он сломает на этом шею, вот увидишь...  Послушай,  моя
милая, твой брат не так уж  с  нами  любезен,  чтобы  я  стал  помогать  ему
выпутаться из этой истории. Я здоров.о посмеюсь, когда хозяйка его совратит.
Когда мужчина так сложен, чорт побери, он не должен заигрывать с женщиной.
     - Да,  Овидий  относится  к  нам  слишком  презрительно,  -  промолвила
Олимпия.
     Тогда Труш, понизив голос, сказал:
     - Послушай-ка, если бы хозяйка  бросилась  в  колодец  вместе  с  твоим
тупоумным братцем, мы остались бы хозяевами, дом был бы наш.  Тут  есть  чем
поживиться. Вот была бы славная развязка!
     Труши после отъезда Муре и  без  того  завладели  всем  нижним  этажом.
Сначала Олимпия стала жаловаться, что наверху дымят камины; потом ей удалось
убедить Марту, что гостиная, до тех пор запертая, самая здоровая комната  во
всем доме. Розе было приказано хорошенько там протапливать,  и  обе  женщины
проводили в ней все дни в нескончаемых разговорах перед камином, где  пылали
огромные поленья. Мечтой Олимпии было  хорошо  одеваться  и  жить  вот  так,
валяясь на диванах, среди роскоши в уютной  квартире.  Она  уговорила  Марту
переменить обои в гостиной, прикупить мебели и положить  ковер.  Теперь  она
стала настоящей дамой. Она спускалась вниз в домашних туфлях и в пеньюаре  и
распоряжалась всем, как хозяйка.
     - Бедная госпожа Муре! - говорила она. -  У  нее  столько  хлопот,  она
просила меня помочь ей. Я немножко занимаюсь ее делами. Могло ли быть иначе?
Ведь это доброе дело.
     Она действительно  сумела  завоевать  доверие  Марты,  которая,  всегда
чувствуя себя усталой, возложила на нее  все  мелкие  заботы  по  хозяйству.
Ключи от погреба и шкафов хранились у нее; кроме того, она расплачивалась  с
поставщиками. Она долго  думала  о  том,  как  бы  ей  устроить  так,  чтобы
завладеть и столовой. Но Труш ей отсоветовал: они там не смогут есть и  пить
так, как им нравится, не посмеют выпить рюмку чистого  вина  или  пригласить
приятеля на чашку кофе. Олимпия, однако, обещала мужу приносить  наверх  его
долю десерта. Она наполняла  свои  карманы  кусками  сахара,  собирала  даже
огарки свечей. Для этой цели она  сшила  себе  большие  полотняные  карманы,
которые привязывала под юбкой, и по вечерам тратила добрые четверть часа  на
их разгрузку.
     - Посмотри, вот груша, если захочется пить, - говорила она, сваливая  в
беспорядке всевозможную провизию в сундучок,  который  потом  задвигала  под
кровать. - Если мы поссоримся с хозяйкой, у нас здесь  найдется  достаточно,
чтобы прожить некоторое время... Надо будет захватить еще соленой свинины  и
несколько баночек варенья.
     - Ты напрасно прячешься, - заметил Труш. - Я на твоем месте приказал бы
Розе принести все это, раз ты здесь хозяйка.
     Сам Труш занялся садом. Он уже давно завидовал  Муре,  глядя,  как  тот
подрезает деревья, посыпает песком  дорожки  и  поливает  салат;  он  всегда
лелеял мечту иметь также клочок земли, где он мог бы  копаться  и  разводить
какие угодно растения. Поэтому, как только Муре  увезли,  он  набросился  на
сад, намереваясь произвести там коренные реформы и все переделать по-своему.
Он начал с того, что изгнал овощи. Как человек с нежной душой,  -  так  Труш
говорил о себе, - он очень любил цветы. Но  работа  заступом  скоро  утомила
его; он пригласил садовника, который, по  его  указанию,  уничтожил  грядки,
выкинул на помойку салат и приготовил почву так,  чтобы  весной  можно  было
посадить пионы, розы, лилии, кавалерские шпоры, вьюнки, гвоздику  и  герань.
Потом ему в голову пришла новая мысль: он  решил,  что  мрачный  вид  грядок
происходит  от  кустов  буксуса,  окаймляющих  их,  и  стал  подумывать,  не
уничтожить ли эти кусты.
     - Ты вполне прав, - заявила Олимпия,  с  которой  он  посоветовался  по
этому поводу. - Это похоже на кладбище. Я бы предпочла  бордюр  из  чугунных
веток, похожих на настоящие... Я уговорю хозяйку.  Во  всяком  случае,  вели
вырубить кусты.
     Буксусы были уничтожены. Через неделю садовник  устроил  палисадник  из
чугунных  веток.  Труш  пересадил   также   несколько   плодовых   деревьев,
закрывавших вид, перекрасил  беседку  в  яркозеленый  цвет,  обложил  фонтан
раковинами. Каскад Растуаля вызывал  в  нем  бешеную  зависть,  но  он  пока
ограничился тем, что выбрал место для устройства такого  же  каскада,  "если
дела пойдут хорошо".
     - Соседи, наверно, таращат глаза, - говорил  он  вечером  жене.  -  Они
видят, что здесь теперь хозяйничает человек со вкусом...  По  крайней  мере,
этим летом мы, сидя у окна, будем наслаждаться приятным запахом  и  красивым
видом.
     Марта предоставляла им делать что угодно, одобряла все проекты, которые
ей  предлагали;  да  под  конец  ее  даже  и  спрашивать  перестали.  Трушам
приходилось бороться только со старухой Фожа, которая оспаривала у  них  дом
шаг за шагом.  Когда  Олимпия  завладела  гостиной,  ей  пришлось  выдержать
настоящий бой с матерью. И старуха чуть было не одержала верх. Но  священник
сам помешал этой победе.
     - Твоя подлая сестрица постоянно плетет на нас всякие пакости  хозяйке,
- жаловалась старуха Фожа. - Я-то понимаю, куда она гнет: она  хочет  выжить
нас  отсюда,  чтобы  одной  наслаждаться  всем...  Разве  эта  негодяйка  не
водворилась уже в гостиной, как какая-