ракал после обедни.  Избирательные  заботы  снова  охватили  его,  и  он
спросил:
     - А как у наших крестьян обстоит дело с религией?
     - О, соблюдают только обряды, а в глубине души ничего нет,  -  небрежно
ответил Урдекен.
     Он велел остановить экипаж против кабачка Макрона. Сам хозяин стоял  на
пороге вместе с  аббатом.  Урдекен  представил  Депутату  своего  помощника,
одетого в засаленное пальто. Селина,  в  чистом  платье  из  тонкого  ситца,
выбежала тем временем наружу, подталкивай вперед гордость всей семьи, Берту,
разряженную, как барышня, в светло-лиловый шелк в мелкую  полоску.  Деревня,
за несколько минут перед тем казавшаяся совершенно вымершей,  погруженная  в
лень чудесного праздничного дня, под влиянием этого необычного посещения как
бы проснулась. Один за другим на  улице  показывались  крестьяне,  ребятишки
цеплялись  за  юбки  своих  матерей.  Особенное  оживленно  было  заметно  у
Лангеней; сам Лангень с бритвой в руках вытянул шею, а его  жена  Флора,  не
закончив отвешивать порцию табаку на четыре су, прилипла к оконному  стеклу.
Оба они были оскорблены и взбешены тем, что господа остановились у  дома  их
соперника. Мало-помалу собрался народ,  образовались  маленькие  кучки.  Вся
Ронь, от края до края, знала уже о чрезвычайном событии.
     - Господин депутат, - лепетал, покраснев от  смущения,  Макрон,  -  это
такая честь...
     Но г-н де Шедвиль его не слушал. Он был  восхищен  хорошеньким  личиком
Берты, смело смотревшей на него своими светлыми глазами, окаймленными легкой
синевой. Мать ее рассказывала, сколько ей лет, где она училась, а она  сама,
улыбаясь и кланяясь, приглашала гостя войти, если он соблаговолит, в дом.
     - Но почему же нет, моя милая девочка! - воскликнул депутат.
     Тем временем аббат Годар завладел Урдекеном и умолял его,  уже  который
раз, убедить муниципальный совет вотировать средства на приглашение  в  Ронь
постоянного священника. Он возвращался к этому вопросу через каждые  полгода
и излагал свои доводы: он устал, деревня часто ссорилась с  ним,  не  говоря
уже об интересах самой церкви.
     - Не отказывайте мне в этом, -  с  беспокойством  добавил  он,  заметив
уклончивый жест фермера. - Во всяком случае, поговорите с ними, я буду ждать
ответа.
     Затем он бросился к г-ну де Шедвилю, который собирался  последовать  за
Бертой. Он остановил его своим упрямым, но добродушным видом.
     - Простите, господин депутат, несчастная церковь в этой деревне в таком
ужасном состоянии. Я хочу показать вам ее; совершенно необходимо,  чтобы  вы
добились ремонта. Меня совсем не слушают... Пойдемте,  пойдемте  же,  я  вас
очень прошу.
     Очень недовольный этим обстоятельством, бывший  красавец  упирался,  но
Урдекен, узнав от Макрона,  что  в  мэрии  уже  собралось  несколько  членов
муниципального совета, дожидавшихся его с полчаса, сказал, как  человек,  не
любящий церемониться:
     - Вот и хорошо. Посмотрите церковь... Вы убьете этим время, пока  я  не
покончу с делами; а потом отвезете меня обратно.
     Г-ну де Шедвилю пришлось  последовать  за  аббатом.  Кучки  народа  все
росли, некоторые двинулись по пятам депутата. Становились смелее,  и  каждый
собирался его о чем-либо попросить.
     Урдекен и Макрон перешли через улицу; напротив помещалась мэрия, и  они
нашли там Делома и еще двух членов совета. Зал заседания  представлял  собой
выбеленную известью горницу. Кроме длинного стола из  некрашеного  дерева  и
двенадцати  соломенных  стульев,  никакой  другой  мебели  там  не  было.  В
простенке между двумя  выходившими  на  улицу  окнами  находился  шкаф,  где
хранился архив  и  различные  разрозненные  административные  документы.  По
стенам на полках были нагромождены брезентовые пожарные  ведра,  дар  одного
буржуа, с которыми не знали, что делать, так как насоса в деревне не было.
     - Милостивые государи, - вежливо обратился к присутствующим Урдекен,  -
прошу у вас извинения. У меня завтракал господин де Шедвиль.
     Никто не пошевелился, так что осталось  неизвестным,  признано  ли  его
оправдание  достаточно  уважительным.  Депутата  они  видели  сами  в  окно,
предстоящие выборы их волновали;  однако  из-за  всего  этого  незачем  было
торопиться высказываться.
     - Черт возьми, нас только пятеро, -  заявил  фермер,  -  мы  не  сможем
принять никакого решения.
     К счастью, вошел Лангень.  Сперва  он  думал  не  ходить  на  заседание
совета, так как не был заинтересован в устройстве дороги. Он даже  надеялся,
что его отсутствие задержит  решение  вопроса.  Но  при  появлении  г-на  де
Шедвиля его стало мучить любопытство, и он решился тоже пойти, чтобы узнать,
как кончится дело.
     - Отлично, вот нас и шестеро, мы сможем теперь голосовать! - воскликнул
мэр.
     Пришел и Леке, исполнявший обязанности секретаря совета;  он  уселся  с
мрачным и расстроенным видом, разложив перед собой книгу  протоколов.  Ничто
более не мешало открыть заседание.  Но  в  это  время  Делом  начал  шепотом
разговаривать со своим соседом Клу, долговязым и черным  кузнецом.  Заметив,
что  их  слушают,  они  замолчали.  Всем,  однако,  удалось  расслышать  имя
независимого кандидата г-на Рошфонтена. Присутствующие переглянулись и - кто
насмешкой, кто  просто  гримасой  -  выразили  свое  пренебрежение  к  этому
неизвестному  им  кандидату.  Они   стояли   за   порядок,   за   сохранение
существующего положения вещей, за повиновение властям,  обеспечивающим  сбыт
урожая. Разве этот господин считал себя сильнее  правительства?  Неужели  он
сумеет поднять цену на пшеницу  до  тридцати  франков  за  гектолитр?  Какая
самоуверенность: рассылать  свои  проспекты  и  обещать,  что  масла  станет
больше, чем теперь хлеба, не неся ни перед кем никакой ответственности.  Они
дошли  до  того,  что  обозвали  его  авантюристом,  бесчестным   человеком,
проходимцем, который намеревался украсть их голоса так же, как он  украл  бы
то, что у них в карманах. Урдекен мог бы разъяснить им, что  г-н  Рошфонтен,
как сторонник свободной торговли, по существу, держался тех же взглядов, что
и  император;  но  он  предоставил  Макрону  изливать  свои  бонапартистские
симпатии, а Делому высказывать суждения, которые, как всегда у ограниченного
человека, не были лишены здравого смысла. Лангень,  исполнявший  обязанности
сборщика налогов, должен был прикусить язык и ворчал что-то у себя  в  углу,
пряча свои туманные республиканские устремления. Хотя имени г-на де  Шедвиля
ни разу не называли, все, что говорилось, относилось прямо к нему и было как
бы преклонением перед его званием правительственного кандидата.
     - Вот что, господа, - начал снова мэр, - не пора ли нам начинать?
     Он сел за стол, на свое председательское кресло - стул с более  широкой
спинкой и двумя ручками. С ним сел рядом только один  помощник.  Из  четырех
членов совета двое продолжали стоять, двое присели на подоконник.
     Между тем Леке передал мэру листок бумаги и что-то шепнул ему  на  ухо.
Затем он с достоинством вышел.
     - Господа, - сказал  Урдекен,  -  нам  подано  заявление  от  школьного
учителя.
     Заявление было прочитано. Учитель просил о годовой  прибавке  жалованья
на тридцать франков, мотивируя  свое  ходатайство  усиленной  деятельностью.
Лица у всех помрачнели. Члены совета оказывались скупыми и  на  общественные
деньги, как если бы  им  приходилось  вынимать  их  из  своего  собственного
кармана.  Особенно  скупились  они  на  школу.  Просьба  учителя   даже   не
обсуждалась, ему была отказано без всяких разговоров.
     - Ладно. Пусть подождет. Уж очень он прыток, этот молодой человек...  А
теперь давайте приступим к вопросу о дороге.
     - Простите, господин мэр, - прервал Урдекена Макрон, - я хотел  сказать
словечко по поводу нашего прихода...
     Урдекен был удивлен и только теперь понял, зачем аббат Годар  завтракал
сегодня у кабатчика. Но что побуждало последнего соваться  вперед?  Впрочем,
предложение Макрона  постигла  та  же  участь,  что  и  заявление  школьного
учителя. Тщетно он распинался, что деревня  была  достаточно  богата,  чтобы
завести  собственного  священника,  что  было  просто  неприлично   питаться
остатками от Базош-ле-Дуайен, -  все  пожимали  плечами  и  спрашивали,  чем
обедня от этого станет лучше. Нет, нет! Ведь тогда нужно будет ремонтировать
для священника дом; собственный священник - это не по карману. Достаточно  и
того, что есть сейчас: полчаса по воскресеньям.
     Мэр, недовольный выступлением помощника, сказал:
     - Значит, говорить не о  чем?  Совет  изложил  свое  мнение.  А  теперь
перейдем к дороге, надо с  ней  покончить...  Делом,  позовите,  пожалуйста,
господина Леке. Эта скотина, наверно, думает, что  мы  будем  обсуждать  его
заявление до самого вечера.
     Леке, дожидавшийся на крыльце, вошел с важным видом, и так как  ему  не
сочли  нужным  сообщить  о  судьбе  его  прошения,  сел  с  встревоженным  и
возмущенным видом, выражая глухую обиду. Ах, эти мужики, какой подлый народ!
Он достал из шкафа план дороги и разложил его на столе.
     План этот был хорошо известен муниципальному совету. Он валялся в мэрии
уже несколько лет. Но тем не менее  все  подошли  к  столу,  облокотились  и
начали размышлять заново. Мэр перечислял выгоды, которые представляла дорога
для Рони: пологий склон позволяет подъезжать  на  лошадях  к  церкви,  затем
расстояние до Шатодена сокращалось на целых два лье по сравнению с  дорогой,
проходящей через Клуа. На долю общины падает только три километра,  так  как
соседи в Бланвиле  уже  вынесли  постановление  начать  работы  на  участке,
доходящем до пересечения с большой дорогой из Шатодена  в  Орлеан.  Урдекена
слушали, все глаза оставались прикованными к бумаге, но никто  не  раскрывал
рта.
     Окончательное осуществление проекта задерживалось прежде всего  потому,
что не был  решен  вопрос  об  отчуждении  земли  в  пользу  дороги.  Каждый
усматривал здесь возможность нажиться и с тревогой думал о том,  пройдет  ли
дорога через его поле и сумеет ли он продать землю общине попето франков  за
туаз. А если его  поле  останется  незатронутым,  зачем  ему  голосовать  за
обогащение других? Всем было совершенно наплевать как на пологий склон,  так
и на сокращение расстояния  до  Шатодена.  Ведь  это  выгодно  только  одним
лошадям.
     Поэтому Урдекену незачем было  вызывать  на  разговоры  членов  совета,
чтобы  узнать  их  мнение.  Сам  он  являлся  горячим   сторонником   дороги
исключительно потому, что она должна была пройти мимо Бордери и в  некоторых
местах затронуть его поля. По этой же причине  высказывались  за  проведение
дороги Макрон и Делом, участки которых шли один  за  другим  как  раз  в  ее
направлении. Это составляло три голоса, но ни Клу, ни другой член совета  не
были заинтересованы ни в чем, а что касается Лангеня, то он являлся яростным
противником проекта как потому, что не  получал  лично  никаких  выгод,  так
главным образом и потому, что его приводила в  отчаяние  возможность  наживы
для его соперника, помощника мэра. Если  Клу  и  другой  сомневающийся  член
совета будут голосовать против, голоса разделятся пополам: три против  трех.
Урдекен начинал беспокоиться. Наконец обсуждение началось.
     - К чему это? К чему это? - повторял Лангень. - Ведь  у  нас  уже  есть
дорога! Только ради удовольствия выбросить деньги на ветер, залезть в карман
к Жану и переложить оттуда монеты в  карман  Пьера...  Хорошо  еще,  что  ты
обещал пожертвовать свой участок даром.
     Это был коварный намек но адресу Макрона. Но  того  уже  давно  терзало
раскаяние но поводу своего  опрометчивого  обещания,  и  он  не  постеснялся
солгать:
     - Я? Я ничего решительно не обещал... Кто это тебе сказал?
     - Как кто? Да ты сам, черт тебя дери... Да еще при людях! Вот  господин
Леке был тогда тут же, он может сказать... Правда ведь, господин Леке?
     Учитель, который выходил из себя, ожидая решения  своей  судьбы,  грубо
отмахнулся. Какое ему дело до их перебранок!
     - Так, значит, - продолжал  Лангень,  -  раз  уж  у  людей  нет  больше
совести, придется переселиться в лес и жить с волками. Нет, нет, я  возражаю
самым решительным образом против вашей дороги. Чистое мошенничество.
     Видя, что дело портится, мэр поспешил вмешаться:
     - Все это пустая болтовня. Ваши частные споры никого не касаются.  Дело
идет  об  общественном  интересе,  и  только  интересы  всей  общины  должны
руководить нами в наших решениях.
     - Разумеется, - благоразумно заявил  Делом.  -  Новая  дорога  принесет
большую пользу всей общине... Но только нам надо было  бы  знать...  Префект
вот все говорит нам: "Ассигнуйте сумму, а тогда  мы  посмотрим,  что  сможет
сделать для вас правительство". А если оно ничего не собирается сделать,  то
чего ради будем мы тратить попусту время на голосование.
     Урдекен понял, что наступило время сообщить важную новость, которую  он
держал про запас:
     - По этому поводу, господа, я должен  сообщить  вам,  что  господин  де
Шедвиль берется выхлопотать у правительства субсидию в размере половины всех
расходов... А вы ведь знаете, что он друг императора. Господину  де  Шедвилю
достаточно сказать про нас несколько слов за десертом...
     Это сразило даже  Лангеня,  а  все  остальные  лица  приняли  блаженное
выражение, точно мимо проносили святые  дары.  Переизбрание  депутата  стало
делом совершенно верным. Друг императора - это здорово, значит, он находился
у самого источника местечек и денег. А потом это было лицо  всем  известное,
человек  уважаемый,  могущественный,  влиятельный!   Все   только   закивали
головами. Говорить, было не о чем, эти веши были понятны сами собой.
     Тем не менее Урдекен был обеспокоен молчанием Клу. Он встал,  посмотрел
в окно и, увидев полевого сторожа, приказал ему разыскать  дедушку  Луазо  и
привести его сюда, живого или мертвого. Луазо был старым глухим крестьянином
и приходился Макрону дядей. Макрон провел  его  в  члены  совета,  куда  тот
никогда не показывался, отговариваясь тем, что у  него  от  заседаний  болит
голова. Сын его работал в Бордери, и Луазо был  вполне  предан  мэру.  Когда
старик появился с растерянным видом, Урдекен только крикнул ему прямо в ухо,
что дело идет о дороге. Все уже писали свои  билетики,  уткнувшись  носом  в
бумагу и растопырив руки, чтобы  другие  не  могли  ничего  прочесть.  Затем
приступили к голосованию половины  расходов,  опуская  билеты  в  ящичек  из
некрашеного дерева, напоминавший церковную  кружку.  Результаты  голосования
были великолепны: шесть голосов за и один против - голос Лангеня.  Даже  эта
скотина Клу голосовал за дорогу. После того  как  каждый  из  присутствующих
подписал протокол, заранее составленный школьным учителем,  который  оставил
только пустые места для отметки числа голосов, - заседание было закрыто. Все
немедленно разошлись в разные стороны тяжелой походкой, не  простившись,  не
пожав друг другу руки.
     - Да, я совсем забыл, - сказал Урдекен все  еще  стоявшему  в  ожидании
Леке, - ваше ходатайство о прибавке отклонено... Совет находит, что на школу
и так тратится слишком много.
     - Скоты! - воскликнул, позеленев от ярости, молодой человек,  когда  он
остался один. - Живите вместе со своими свиньями.
     Заседание продолжалось два часа.  Г-н  де  Шедвиль  дожидался  Урдекена
около мэрии: он только что освободился от обхода деревни. Сперва его  таскал
за собой без всякой жалости священник,  не  пропустивший  ни  одной  дыры  в
церкви: крыша протекала, стекла были разбиты, стены облупились. Затем,  едва
депутат ускользнул из ризницы, которую нужно  было  заново  перекрасить,  им
стали завладевать по очереди жители  деревни.  Осмелев,  они  переругивались
друг с другом и уводили его каждый  к  себе,  чтобы  о  чем-нибудь  заявить,
попросить содействия. Один тащил к общественному  пруду,  за  которым  из-за
отсутствия средств не было никакого  ухода,  другой  требовал  устройства  в
выбранном им на берегу Эгры месте крытой  плотомойни,  третий  настаивал  на
расширении улицы перед своим домом, так  как  иначе  его  повозка  не  могла
повернуться. Дело дошло до того, что одна старуха, приведя депутата к  себе,
показала ему свои опухшие ноги и спросила, нет  ли  в  Париже  какого-нибудь
средства против ее болезни. Измученный, запыхавшийся, он милостиво  улыбался
и все обещал. Да, это был  порядочный  человек,  не  задирающий  носа  перед
бедняками.
     - Ну что ж, едемте? - спросил Урдекен. - Меня ждут на ферме.
     Но тут снова выбежали Селина и Берта, упрашивая г-на де  Шедвиля  зайти
на  минутку  к  ним.  Тот,  еле  отдышавшись,  не  желал   ничего   лучшего,
обрадовавшись светлому и вместе с тем затуманенному  взгляду  красивых  глаз
девушки. ... - Нет, нет! - заявил фермер. - Нам некогда, в другой раз.
     И он заставил  совершенно  растерявшегося  г-на  де  Шедвиля  влезть  в
кабриолет. На вопрос дожидавшегося священника он ответил,  что  совет  решил
оставить вопрос о приходе  без  изменений.  Кучер  хлестнул  лошадь,  экипаж
тронулся и покатил по деревне, не скрывавшей своего восхищения и  дружеского
расположения к депутату. Только один аббат был вне себя. Ему снова  пришлось
пройти пешком три километра, отделявшие Ронь от Базош-ле-Дуайен.
     Через  две  недели  г-н   де   Шедвиль   был   переизбран   подавляющим
большинством. А в конце августа он сдержал свое  обещание:  община  получила
субсидию на строительство новой дороги. Работа началась немедленно.
     Вечером того дня, когда начали рыть  землю,  Селина,  худая  и  черная,
пошла за водой и слушала там разглагольствования старухи  Бекю,  скрестившей
руки под фартуком. Разговорам ее не было конца. Уже целую неделю  у  колодца
царило возбуждение, вызванное прокладкой дороги: только и  говорили,  что  о
деньгах, выпавших на долю одних, о зависти и злобе, ставших  уделом  других.
Старуха Бекю ежедневно держала Селину в курсе того,  что  говорила  про  нее
Флора Лангень. Разумеется, она делала это не для того,  чтобы  поссорить  их
между  собой  окончательно,  а,  напротив,  для  того,  чтобы  заставить  их
объясниться, так как это был лучший способ  прийти  к  соглашению.  Поставив
полные кувшины у своих ног и упершись руками в  бок,  женщины  забывали  обо
всем на свете.
     - Так вот она и сказала, что все  это  было  сговорено  у  мэра  с  его
помощником; они вместе затеяли дело, чтобы нажиться и нахапать  побольше  на
земле. Еще она говорила, что ваш муж не держит своего слова...
     В эту минуту из своего дома вышла с кувшином в руках Флора. Когда  она,
грузная и дряблая, подошла к колодцу, Селина сразу же  разразилась  грязными
ругательствами. Полная негодования, она принялась, упершись руками  в  бока,
осыпать Селину самыми последними словами, тыча ей в нос потаскухой-дочерью и
обвиняя ее в близких отношениях с клиентами. Та же,  волоча  по  земле  свои
истрепанные туфли, только повторяла плаксивым голосом:
     - Ну и стерва! Ну и стерва!
     Старуха Бекю бросилась между ними, стремясь заставить их  поцеловаться.
Это привело к тому, что Селина и  Флора  чуть  не  вцепились  друг  другу  в
волосы. Тогда Бекю объявила новость:
     - А знаете ли вы, что дочерям дяди Мухи достанется пятьсот франков?
     - Быть не может!
     Ссора сразу была забыта, и все столпились в  кучу  среди  расставленных
кувшинов. Так оно и  должно  было  быть:  дорога  там,  наверху,  у  Корнай,
проходила по их полю, пересекая его на протяжении целых  двухсот  пятидесяти
метров: считая по два франка за метр, выходило  как  раз  пятьсот.  А  кроме
того,  стоимость  всей  остальной   земли,   расположенной   вдоль   дороги,
повышалась. Им действительно везло.
     - Но тогда Лиза даже и со своим младенцем становится хорошей партией, -
заметила Флора. - Капрал, хоть он  и  болван,  а  чуял,  что  тут  есть  чем
поживиться. Потому он так и упорство