промышлять пищу. Старик примирился и с этими их похождениями. Когда Пигалица
впервые принесла курицу, которую она поймала на удочку, закинув ее на  чужой
двор, он не на шутку рассердился. Но в другой раз он уже сам смеялся,  когда
она, спрятавшись на дереве с удочкой в руке,  забросила  крючок  с  кусочком
мяса прямо в стадо уток. Вскоре одна из уток, проглотив  приманку  вместе  с
крючком, была вздернута  наверх  с  такой  быстротой,  что  не  успела  даже
пикнуть. Разумеется, за такие вещи хвалить не  приходится,  но,  в  конечном
счете, разве скотина, которая бродит  на  воле,  не  принадлежит  тому,  кто
сумеет ее поймать? И вором можно  назвать  только  того,  кто  крадет  чужие
деньги. Теперь он стал интересоваться невероятными проделками этой пройдохи:
тут был и украденный мешок картофеля, который ей помог донести сам владелец,
и молоко, выдоенное в бутылку у пасущейся коровы, и принесенное прачками  на
реку белье, которое Пигалица топила камнями,  а  ночью  вылавливала  со  дна
Эгры. Она постоянно  шаталась  по  дорогам,  якобы  присматривая  за  своими
гусями. Сидя часами у обочины дороги,  притворившись,  будто  дремлет,  пока
пасется ее  стадо,  она  на  самом  деле  подкарауливала  любую  возможность
чем-нибудь поживиться. Гуси служили для нее также и сторожевыми  псами:  при
появлении постороннего гусак-предводитель начинал  шипеть  и  таким  образом
предупреждал ее об опасности. Хотя в ту пору ей уже минуло восемнадцать лет,
на вид ей можно было дать не больше двенадцати. Она была тоненькой и гибкой,
как ветка тополя, с козьей мордочкой, раскосыми зелеными глазами и  большим,
скривившимся на левую сторону  ртом.  Ее  маленькая,  почти  детская  грудь,
скрытая под старыми отцовскими  блузами,  стала  твердой,  но  нисколько  не
увеличивалась в объеме. Она  вела  себя,  как  настоящий  мальчишка,  любила
только своих гусей и смеялась над мужчинами,  что  не  мешало  ей,  впрочем,
гоняясь в пятнашки с каким-нибудь сорванцом, ложиться под конец на спину. Но
это было в порядке вещей и ни  к  чему  ее  не  обязывало.  К  счастью,  она
забавлялась исключительно со своими сверстниками. Было  бы  гадко,  конечно,
если бы люди почтенного возраста, старики, не оставляли ее в покое.  Но  они
находили девчонку слишком щуплой. В общем, как говорил ее дед, умиленный  ее
потешными выходками, если не считать того, что Она слишком много воровала  и
вела себя не очень пристойно, она была забавной девкой и вовсе не  такой  уж
стервой, как это обычно думали.
     Но особенно Фуан любил ходить по пятам Иисуса Христа, когда тот шатался
в полях. Каждый крестьянин, даже самый честный, в глубине души браконьер,  и
старика интересовали силки для птиц, удочки-донки,  различные  ухищрения,  к
которым прибегал этот  плут,  находившийся  в  постоянной  войне  с  полевым
сторожем и жандармами. Стоило только расшитым треуголкам и желтым  портупеям
показаться на дороге среди хлебов, как  отец  и  сын  ложились  в  ближайшую
лощину и притворялись, что спят. Затем, быстро ползя на четвереньках по  дну
канавы, сын направлялся к своим силкам, а  отец  с  добродушным  и  невинным
видом  продолжал  следить  за  удалявшимися  треуголками.  В  Эгре  водились
великолепные форели; торговец из Шатодена платил по  сорок  -  пятьдесят  за
штуку. Плохо было только то, что подстерегать их приходилось,  лежа  часами,
на животе, до того они были хитры. Иногда ходили и на Луару, на илистом  дне
которой есть прекрасные угри. Когда собственные удочки Иисуса Христа  ничего
не приносили, он придумывал весьма удобный способ рыбной ловли, опустошая по
ночам садки прибрежных жителей. Но рыбной ловлей он  занимался  только  ради
забавы, его  настоящей  страстью  была  охота.  Он  опустошал  местность  на
обширном пространстве в несколько лье и не брезговал ничем:  брал  перепелов
после куропаток и даже скворцов  после  жаворонков.  Ружьем  он  пользовался
редко, так как на равнине звук выстрела разносится слишком далеко. Не было в
полях люцерны и клевера ни одного выводка куропаток,  о  котором  он  бы  не
знал. Он знал также место и час, когда птенцы, отяжелев после сна и намокнув
от росы, сами давались в руки. Он сам усовершенствовал  ловушки  из  клейких
жердочек для охоты на  жаворонков  и  перепелов;  скворцов,  которые  летают
густыми стаями, как бы гонимые осенними ветрами, он бил  просто  камнем.  За
двадцать лет он истребил в окрестностях всю дичь, и в  зарослях  по  берегам
Эгры не найти было ни одного кролика, что приводило охотников  в  бешенство.
Ускользнуть от него, удавалось  только  зайцам,  которые,  впрочем,  в  этих
местах  вообще  редко  встречались.  Они  свободно  скакали  по  равнине,  и
преследовать их здесь было опасно. О, эти  несколько  зайцев,  водившихся  в
Бордери! Они просто не давали ему покоя, и время от времени, рискуя  угодить
в тюрьму, он подстреливал одного из них. Когда Фуан видел, что Иисус Христос
берет с собой ружье, он не шел с ним; это уж было слишком глупо:  все  равно
сына когда-нибудь да накроют.
     Так оно, конечно, и  случилось.  Надо  сказать,  что  фермера  Урдекена
истребление дичи в его владениях приводило в отчаяние, и он дал  Бекю  самый
строгий наказ. А полевой сторож, раздраженный тем, что ему никого не удается
поймать, решил ночевать  в  стогу,  чтобы  подкараулить  браконьера.  И  вот
однажды на  рассвете  он  вскочил,  разбуженный  ружейным  выстрелом,  пламя
которого чуть не опалило ему лицо. Это стрелял Иисус  Христос,  притаившийся
за кучей соломы и убивший зайца почти в упор.
     - А, это ты, старый черт! -  крикнул  сторож,  схватив  ружье,  которое
браконьер прислонил к стогу, чтобы пойти подобрать дичь. - Ах, каналья! Я  в
этом и не сомневался!
     За бутылкой вина они  были  приятелями,  но  в  поле  встречались,  как
смертельные враги: один всегда был готов сцапать  другого,  а  тот,  другой,
никогда не отказывался от намерения перерезать первому горло.
     - Я самый! Мне на тебя начхать!.. Отдавай ружье!
     Бекю уже досадовал на свою удачу. Обычно он сам сворачивал вправо, если
замечал, что Иисус Христос подходит слева. К  чему  впутываться  в  скверную
историю с приятелем?  Но  на  этот  раз  он  был  при  исполнении  служебных
обязанностей - тут уж глаза не закроешь! А  потом,  если  уж  ты  попался  с
поличным, так по крайней мере соблюдал бы вежливость.
     - Ружье? Ах ты, скотина! Я его оставлю у себя  и  снесу  в  мэрию...  И
смотри не вздумай бежать, а то я выпущу тебе кишки! - грозил Бекю.
     Обезоруженный, взбешенный Иисус Христос не решился  все-таки  вцепиться
ему в горло. Затем, видя, что полевой  сторож  направляется  к  деревне,  он
последовал за ним, неся убитого зайца, который болтался у него в руке. Около
километра оба  прошли  молча,  обмениваясь  свирепыми  взглядами.  Казалось,
каждую минуту может произойти драка, и, тем не  менее,  оба  они  досадовали
друг на друга за эту проклятую встречу.
     Они уже подходили к церкви и были всего в двух шагах  от  Замка.  Тогда
браконьер решил сделать последнюю попытку к примирению:
     - Ну ладно, не дури, старина... Зайдем ко мне, выпьем по стаканчику...
     - Нет, я должен составить протокол, - сухо ответил Бекю.
     Он  упорствовал,  как  старый  солдат,  не  признающий  ничего,   кроме
предписаний устава. Но все-таки он остановился и, когда Иисус Христос  начал
тянуть его за рукав, сказал:
     - Если у тебя найдутся чернила и перо, тогда, пожалуй... У тебя или где
еще, это безразлично, только бы бумага была составлена.
     Когда Бекю вошел в Замок, солнце уже сияло.  Старик  Фуан,  сидевший  с
трубкой на пороге, смекнул в чем дело  и  перепугался.  К  тому  же  вначале
положение оставалось серьезным: где-то откопали чернила, старое заржавленное
перо, и, расставив локти, полевой сторож стал придумывать  фразы,  при  этом
весь его вид выражал крайнее напряжение. Между тем  Пигалица,  которой  отец
шепнул словечко, тотчас же подала три стакана и литровую бутылку, и  уже  на
пятой строчке измучившийся Бекю до того запутался в сложном изложении  дела,
что согласился промочить горло. Атмосфера постепенно разрядилась.  Появилась
вторая бутылка, за ней третья. Через два часа все  трое  шумно,  по-дружески
беседовали и лезли друг другу прямо в лицо. Они совершенно опьянели  и  даже
забыли об утреннем происшествии.
     - Проклятый рогоносец! - кричал Иисус Христос. - Ты и не знаешь, что  я
живу с твоей женой!
     Это была правда. Со времени  деревенского  праздника  он  беззастенчиво
опрокидывал старуху по всем углам, называя ее старой шкурой.  Бекю,  который
от хмеля становился мрачным, рассердился. Трезвый, он бы такое  стерпел,  но
напившись, почувствовал в этом оскорбление.  Он  схватил  пустую  бутылку  и
заревел:
     - Свинья ты поганая!
     Ударившись о стену, бутылка разлетелась вдребезги. В Иисуса Христа  она
не попала, и он, пустив слюни, сидел с умильной и блаженной  улыбкой.  Чтобы
утешить одураченного мужа, решили не расходиться и  тут  же  съесть  убитого
зайца. Пигалица занялась приготовлением  рагу,  и  приятный  запах  от  него
распространился  по  всей  деревне.  Пиршество  длилось  целый  день.  Когда
наступили сумерки, они еще  сидели  за  столом,  обсасывая  кости.  Пигалица
зажгла две свечи, и трапеза продолжалась. Фуан разыскал у себя три франка  и
послал девушку купить литр коньяку. В Рони все уже спали крепким сном, а они
все еще его тянули. Иисус Христос, который непрерывно шарил рукою в  поисках
огня, наткнулся на неоконченный протокол,  валявшийся  на  столе  и  залитый
вином и соусом.
     - Ишь ты, надо бы его докончить! - пробормотал он, весь  сотрясаясь  от
пьяного смеха.
     Он посмотрел на бумагу и стал  придумывать  шутку,  в  которой  мог  бы
выразить свое полное презрение ко всякой  писанине  и  к  закону.  Вдруг  он
отставил задницу, поднес к ней листок бумаги и выпустил на него весь  заряд,
густой и тяжелый, один из тех, про которые он говорил, что пушка  поработала
на славу.
     - Вот и подписано!
     Все, не исключая Бекю, загоготали. Да, в  эту  ночь  в  Замке  было  не
скучно!
     Приблизительно  в  это  же  время  Иисус  Христос  нашел  себе   друга.
Спрятавшись как-то раз на дне  оврага,  чтобы  пропустить  проходивших  мимо
жандармов, он столкнулся там с человеком, который так же, как и он, не хотел
попадаться им на глаза. Они разговорились. Это был настоящий  забулдыга,  по
имени Леруа, по прозвищу Пушка. Плотник по  профессии,  он  два  года  назад
сбежал из  Парижа  в  результате  какой-то  неприятной  истории.  Теперь  он
предпочитал жить подальше от города, бродил из деревни в деревню,  оставаясь
неделю здесь, неделю там, предлагая свои услуги на каждой  ферме.  Сейчас  у
него с работой не ладилось, и он просил подаяния на больших дорогах, питался
крадеными  овощами  и  фруктами  и  был  счастлив,   когда   ему   разрешали
переночевать в стогу. По правде сказать, вид его не внушал никакого доверия.
Весь в лохмотьях, грязный и уродливый, с невероятно худым и  бледным  лицом,
поросшим реденькой бородкой, он до того был обезображен нищетой  и  пороком,
что женщины, едва завидев его, закрывали двери. Но страшнее всего  было  то,
что он произносил ужасные речи о том, что надо перерезать горло всем богачам
и в один прекрасный день, отняв у них вино и женщин,  устроить  за  их  счет
такое пиршество, чтобы небу жарко  стало.  Потрясая  кулаками,  он  расточал
самые мрачные угрозы,  проповедовал  революционные  теории,  подхваченные  в
парижских предместьях,  пламенно  призывал  бороться  за  социальные  права,
отчего изумленные крестьяне приходили в ужас. Так он бродил  в  окрестностях
уже года два, появляясь обычно под  вечер,  чтобы  попросить  у  кого-нибудь
охапку соломы для ночлега. Подсаживаясь  к  очагу,  он  леденил  всем  кровь
своими устрашающими словами, а на следующий день исчезал и  снова  появлялся
через неделю, в такой же тоскливый сумеречный час, с теми же пророчествами о
разорении  и  смерти.  Вот  почему  его  отовсюду  гнали,  и   образ   этого
подозрительного человека, шествующего через  всю  область,  вызывал  ужас  и
гнев.
     Иисус Христос и Пушка тотчас же нашли общий язык,
     - Черт побери! - кричал первый. - Жаль, что я всех их  не  перерезал  в
Клуа в сорок восьмом году!.. Пойдем, старина, разопьем бутылочку!
     Он увел его в Замок и оставил у себя ночевать. По мере того  как  Пушка
говорил,  Иисус  Христос  проникался  к   нему   почтением,   чувствуя   его
превосходство,  восхищаясь  его  знаниями,  его  идеями   о   переустройстве
общества. Пробыв в Замке весь следующий день, Пушка исчез. Через две  недели
он вернулся и опять ушел на рассвете. С тех пор он  время  от  времени  стал
появляться в Замке, ел там и спал, как у себя дома, и каждый раз клялся, что
не пройдет и трех месяцев, как всех  буржуа  выметут.  Как-то  ночью,  когда
Иисус Христос был на охоте, он попытался подмять под себя Пигалицу,  но  та,
вся красная от стыда и негодования, исцарапала его и укусила так сильно, что
ему пришлось отступиться. За кого же принимает ее этот старикашка? -  думала
она. Он же обозвал ее дурой.
     Фуан тоже не любил Пушку, считая его бездельником  и  полагая,  что  за
такие проповеди он в конце концов угодит на  эшафот.  Когда  появлялся  этот
разбойник, старик мрачнел и предпочитал выходить с трубкой на улицу. К  тому
же и жизнь его снова стала ухудшаться; у сына он уже не чувствовал себя  так
вольготно, как в первое время; между ними произошла есора,  вызванная  одной
неприятной историей. До сих  пор  Иисус  Христос  продавал  доставшиеся  ему
участки только брату Бюто и кузену Делому. Каждый раз Фуан, подпись которого
была в этих случаях необходима, давал ее без всяких разговоров,  потому  что
земля не уходила из семьи. Но теперь речь  зашла  о  последней  полосе,  под
залог которой браконьер занял денег.  Заимодавец  хотел  уже  пускать  ее  с
торгов, потому что не получал причитавшихся ему по договору  процентов.  Г-н
Байаш, с  которым  ходили  советоваться,  сказал,  что  надо  продать  землю
немедленно, а иначе судебные издержки их разорят.  К  несчастью,  и  Бюто  и
Делом, обозленные тем, что отец позволяет старшему  сыну,  этому  мошеннику,
обирать себя, отказались ее купить, условившись между собой, что они пальцем
не пошевельнут,  пока  Фуан  остается  жить  в  Замке.  В  результате  земля
подлежала  продаже  с  публичных  торгов,  и  на  сей   счет   уже   имелась
соответствующая бумага. Таким  образом,  это  был  первый  участок,  который
уходил из семьи. Старик потерял  сон.  Земля,  к  которой  его  отец  и  дед
стремились  с  такой  страстью  и  которой   завладели   с   таким   трудом!
Принадлежавшая им земля, которую оберегали ревниво, как женщину!  Теперь  ее
дробят на кусочки, она обесценивается, переходит в чужие руки, к  соседу,  и
притом за бесценок! Он дрожал от бешенства, сердце его разрывалось от  боли,
и он рыдал, как ребенок. Ну и подлец же этот Иисус Христос!
     Между отцом и сыном происходили ужасные сцены. Иисус Христос  молчаливо
выслушивал упреки и трагические вопли  старика,  который,  стоя  перед  ним,
изливался в своем горе.
     - Да, ты убийца! Ведь это все равно, как если бы ты взял нож и  вырезал
у меня кусок мяса... Такое поле, ведь лучшего нигде не найдешь!  Да  на  это
поле только дунь - все,  что  хочешь,  вырастет!..  Только  такой  подлец  и
бездельник, как ты, может уступить его чужому... Разрази меня господь,  если
тебя не слопают черти! Чужому! Да я как подумаю об  этом,  у  меня  кровь  в
жилах стынет! А у тебя и крови-то нет, пьяница ты, мерзавец!.. И все потому,
что ты ее пропил, землю, скотина ты несчастная, негодяй, подлец!
     Затем, когда отец, задыхаясь от усталости, в изнеможении падал на стул,
сын спокойно отвечал:
     - Ну не глупо ли, старик, так себя изводить! Прибейте  меня,  если  это
вас утешит, но только вы никакой философии не понимаете! Да! Да!..  Чего  вы
хотите? Что ее, жрать, что ли, можно, вашу землю? Вот бы подать  ее  вам  на
блюде, так скорчили бы рожу. А я доставал  под  нее  деньги,  таков  уж  мой
способ из земли пользу извлекать. А потом все равно кто-нибудь  да  продаст.
Самого Иисуса Христа, моего патрона, - и того продали. Тут  хоть  достанется
несколько грошей, и мы их пропьем. Вот она, мудрость-то,  в  чем!..  Бог  ты
мой, придет время, помрем, тогда и земля будет наша!
     Но в одном только отец и  сын  полностью  сходились  -  в  ненависти  к
судебному приставу г-ну Виме. На него возлагались все те  дела,  с  которыми
его коллега из Клуа не хотел связываться. Однажды вечером он решился явиться
в Замок с исполнительным листом. Виме  был  коротеньким  грязным  субъектом,
сплошь заросшим рыжеватой бородой, откуда выглядывали только красный  нос  и
гноящиеся глазки. Всегда одетый, как барин,  в  шляпе  с  полями,  в  черных
изношенных и испачканных брюках, он славился на  весь  округ  теми  шутками,
которые над ним проделывали крестьяне  всякий  раз,  когда  ему  приходилось
иметь с ними дело  в  одиночку,  без  посторонней  поддержки.  Ходили  целые
легенды о том, как об его спину ломали  палки,  как  его  выкупали  в  луже,
заставляли скакать галопом по два километра, подталкивая в зад вилами; а раз
как-то две крестьянки, мать и дочь,  спустили  ему  штаны  и  нахлестали  по
голому заду.
     Иисус Христос как раз  возвращался  домой  с  ружьем,  и  старик  Фуан,
куривший трубку, сидя на пеньке возле дома, сердито проворчал:
     - Вот, идет позорить нас, а все из-за тебя!
     - А ну-ка поглядите, что будет, - сказал браконьер, стиснув зубы.
     Но Виме, заметив ружье, сразу остановился,  не  дойдя  тридцати  шагов.
Жалкий и грязный, но весьма благопристойный в своем черном сюртуке, он  весь
задрожал от страха.
     - Господин Иисус Христос, - сказал он тоненьким голоском, - я к вам  по
делу, вы знаете по какому. Я положу вот сюда. Желаю спокойной ночи!
     И, положив листок гербовой бумаги на камень, он быстро попятился назад.
Но Иисус Христос заревел:
     - Черт тебя дери, чернильная душонка, я  тебя  научу  быть  вежливым!..
Неси сюда бумагу!
     И так как несчастный, оцепенев и растерявшись, не смел уже ступить шагу
ни вперед, ни назад, Иисус Христос начал целиться.
     - Ох, и угощу же я тебя свинцом, если ты не подойдешь!.. Ну, бери  свою
бумагу и иди сюда... Да ближе, ближе! Ближе, говорят  тебе,  стервец,  а  то
выстрелю!
     Похолодевший и бледный пристав дрожал на своих коротеньких  ножках.  Он
умоляюще взглянул на старика Фуана, но тот спокойно продолжал курить трубку.
Фуан, как и любой крестьянин,  люто  ненавидел  правосудие  и  всякого,  кто
являлся его олицетворением.
     - Наконец-то подошел! Ну, давай твою бумагу. Да не так! Что ты  держишь
ее кончиками пальцев?.. Давай сюда, каналья, и повежливее,  от  души!..  Вот
так! Ты, я смотрю, любезен.
     Виме, уничтоженный издевками  этого  огромного  детины,  стоял,  хлопая
глазами, в ожидании удара кулаком или пощечины.
     - Ну, а теперь повернись!
     Тот понял, в чем дело, и съежился.
     - Повернись, а не то я тебя сам поверну!
     Виме  пришлось  подчиниться.  Приняв  еще  более  жалкий  вид,  он  сам
подставил под удар свой тощий,  как  у  голодной  кошки,  зад.  Тогда  Иисус
Христос со всего размаху ударил его ногой, да так метко, что пристав упал на
четвереньки и уткнулся носом в  землю.  С  трудом  поднявшись,  он  в  ужасе
пустился бежать. В догонку ему неслось:
     - Берегись! Стреляю!..
     Иисус Христос действительно прицелился,  но  удовлетворился  тем,  что,
задрав ногу, выпустил собственный заряд, настолько звучный, что перепуганный
Виме снова растянулся. На этот  раз  его  черная  шляпа,  слетев  с  головы,
покатилась между камнями. Подобрав ее, он помчался еще быстрее.  А  выстрелы
так и летели ему вслед: трах, тах, тах, та-ра-рах! - сопровождаемые взрывами
хохота, от которого он ок