ы! Вы отдали деньги Гиацинту... Вы никогда меня  не
любили, старая негодяйка!
     Он оттолкнул ее с такой силой, что она, не удержавшись на ногах,  упала
с глухим стоном около стены. Он поглядел на нее, сжавшуюся в комок, и затем,
как сумасшедший, бросился вон, хлопнув дверью и продолжая ругаться:
     - Черт вас возьми! Черт вас возьми!
     На следующий день Роза не могла встать с постели. Послали  за  доктором
Финэ, который приходил три раза, но ничем не мог  помочь.  Во  время  своего
третьего визита, когда Роза находилась  уже  в  агонии,  он  отвел  Фуана  в
сторону и сказал, что будет считать себя весьма обязанным, если ему позволят
написать сейчас же разрешение на похороны; это избавит его от  необходимости
приезжать еще раз, - он всегда пользовался этим способом в дальних деревнях.
Тем не менее агония длилась еще тридцать  шесть  часов.  На  расспросы  врач
отвечал, что все дело в старости и в переутомлении:  когда  тело  износится,
ничего не поделаешь, надо помирать. Однако в  Рони  знали  о  случившемся  и
говорили, что у Розы свернулась кровь. На похоронах было много народа. Бюто,
как и остальные члены семьи, вел себя очень прилично.
     Когда могила была засыпана, старик Фуан вернулся один в  дом,  где  они
вместе работали и страдали в течение пятидесяти  лет.  Он  съел  стоя  кусок
хлеба с сыром. Затем побродил по пустым постройкам и по саду, не  зная,  чем
заглушить свое горе. Делать ему было больше  нечего,  и  он  пошел  на  свои
бывшие поля посмотреть, как растут хлеба.

III

     В течение целого года старик Фуан жил  втихомолку,  один  в  опустевшем
доме. Его всегда видели на ногах. Ничего не делая, он постоянно ходил взад и
вперед; руки у него тряслись. Целыми часами  простаивал  он  в  хлеву  перед
покрытыми плесенью кормушками. Затем  подходил  к  двери  пустого  амбара  и
погружался там в  глубокое  раздумье.  Сад  мало  занимал  Фуана.  Силы  его
слабели; он становился все дряхлее, все больше и больше склонялся  к  земле,
которая как бы звала его к себе. Два раза его поднимали, когда он  падал  на
гряды салата.
     С тех пор как Иисус Христос забрал себе двадцать франков, ренту  платил
один Делом, а Бюто упорно не хотел давать ни гроша, заявляя, что  он  скорее
ответит перед судом, чем будет смотреть, как его кровные деньги переходят  в
карман прохвоста-брата. Действительно, тот время от времени и теперь вырывал
у отца насильно милостыню, так как старика изводили его причитания.
     Тогда-то Делому, видевшему,  какое  жалкое  существование  влачит  этот
беспризорный, больной и одинокий старик, пришло в голову взять его  к  себе.
Почему бы Фуану не продать Дом и не переселиться  к  дочери?  У  него  будет
всего вдоволь, ему перестанут лишь выплачивать двести франков  ренты.  Узнав
об этом решении Делома,  Бюто  на  следующий  же  день  прибежал  к  отцу  и
предложил ему то же самое, разыгрывая роль человека,  исполняющего  сыновний
долг. Он уверял старика, что не хочет платить денег только потому,  что  они
все равно пропадают зря, но раз дело шло о нем самом, то он может  приходить
к нему, Бюто, есть и спать сколько  ему  вздумается.  В  глубине  души  Бюто
боялся что сестра хочет переманить старика к себе, а затем  нажить  руку  на
заветную кубышку, о существовании которой он подозревал. Правда,  он  и  сам
начинал сомневаться в существовании кубышки, думая, что нюх на этот раз  его
обманывает. Предлагая отцу свои кров из гордости,  он  находился  в  большой
нерешительности, рассчитывая, с одной стороны что отец откажется, а с другой
- страдая при мысли, что может принять предложение  Деломов.  Впрочем,  Фуан
отнесся крайне отрицательно, даже со  страхом,  как  к  первому,  так  и  ко
второму предложению. Нет, нет, лучше уж грызть сухие корки, но у  себя,  чем
есть жаркое в чужом доме - это не так горько. Он хотел умереть там, где жил.
     Дело тянулось так до середины июля, до  дня  св.  Генриха,  покровителя
Рони. В этот день на  лугу  около  Эгры,  под  парусиновым  навесом,  обычно
устраивалось празднество. На улице,  против  здания  мэрии,  появлялось  три
деревянных барака - тир, торговля  мелочным  товаром  где  продавалось  все,
вплоть до лент, и лотерея где  можно  было  выиграть  леденцы  из  ячменного
сахара. Г-н Байаш, который завтракал в Бордери, зашел к Делому поговорить  о
разных делах,  и  тот  попросил  его  пойти  вместе  с  ним  к  Фуану  чтобы
воздействовать на него убеждением. Со времени  смерти  Розы  нотариус  также
советовал старику переселиться к Дочери  и  продать  ненужный  дом,  ставший
теперь для него слишком большим.  За  дом  безусловно  дали  бы  три  тысячи
франков и Байаш даже предлагал взять  деньги  на  сохранение  и  выплачивать
старику ренту маленькими суммами, по мере надобности
     Они  нашли  Фуана  в  обычном  состоянии  онемения.   Он   передвигался
бессмысленно по двору и, остановившись перед кучей дров,  которые  он  хотел
распилить стоял в нерешительности, так как сил уже не хватало.  Руки  его  в
это утро тряслись особенно сильно:  накануне  у  него  было  столкновение  с
Иисусом  Христом,  который,  желая  раздобыть  двадцать  франков  по  случаю
наступавшего праздника, разыграл перед отцом очередную сцену.  Он  ревел  во
весь голос, катался по земле, грозился,  что  тут  же  зарежет  себя  ножом,
нарочно для этого спрятанным в рукаве. Фуан не мог не дать ему денег, в  чем
он сразу и признался нотариусу. Его лицо выражало глубокую тоску.
     - Скажите, а как бы вы поступили? Я не могу больше, не могу!
     Тогда г-н Байаш воспользовался удобным случаем.
     - Так больше нельзя. Вы себя совсем уморите. В ваши  лета  жить  одному
неблагоразумно. И если вы не желаете себе  зла,  то  должны  послушать  вашу
дочь. Распродайте все и переселяйтесь к ней.
     - А? Так вы тоже советуете мне это сделать?
     Он покосился на Делома, который делал вид, что не желает вмешиваться.
     Однако, заметив в глазах старика недоверие, он заговорил:
     - Знаете, папаша, я вас уговаривать не буду, вы,  возможно,  подумаете,
что я ищу выгоды... Черта с два! В этом, напротив, немало  неудобства...  Но
только ведь... тошно смотреть, как вы маетесь, а могли бы жить припеваючи.
     - Ладно, ладно, - ответил старик, - надо еще подумать... Когда обдумаю,
тогда скажу.
     Ни зять, ни нотариус больше  ничего  не  могли  от  него  добиться.  Он
жаловался,  что  его  хотят  припереть  к  стене;  властная  натура   Фуана,
мало-помалу утратившая свое влияние, стремилась укрыться в  этом  старческом
упорстве, и он не замечал, что упрямится во вред самому себе. Кроме смутного
ужаса перед возможностью остаться без собственного  крова,  он,  так  тяжело
переносивший потерю земли, стоял на своем только потому, что  все  остальные
убеждали его в противном. Наверное, мерзавцам было так выгодно. Ну, что  же,
он согласится, когда сочтет это нужным.
     Накануне  вечером  Иисус  Христос,  имевший   неосторожность   показать
Пигалице четыре пятифранковых монеты, лег  спать,  зажав  деньги  в  кулаке,
потому что негодяйка еще не так давно стащила у него одну  такую  же  монету
из-под матраса, воспользовавшись его нетрезвым состоянием и утверждая потом,
будто деньги были им потеряны. Проснувшись, он похолодел от ужаса: во  время
сна кулак разжался и монеты выпали. Однако деньги благополучно  нашлись  под
его задом, где успели согреться, и он задрожал от радости,  у  него  потекли
слюнки при мысли, как он спустит их у Лангеня. Сегодня  праздник,  и  только
совершенная свинья способна вернуться домой с деньгами. Тщетно Пигалица  все
утро выпрашивала у него одну, одну малюсенькую монетку, как говорила она. Он
отмахивался от нее и даже не поблагодарил за приготовленную из краденых  яиц
яичницу. Нет, любовь к отцу - это  одно,  а  деньги  -  совсем  другое:  они
полагаются только  мужчинам.  Тогда  она,  обозлившись,  оделась  в  голубое
поплиновое платье, подаренное отцом в дни благоденствия, и заявила, что тоже
намерена повеселиться. Отойдя от дома шагов на тридцать, Пигалица обернулась
и крикнула:
     - Отец, отец, погляди-ка!
     В поднятой руке она держала  кончиками  пальцев  пятифранковую  монету,
сверкавшую, как солнечный диск.
     Он решил, что его обокрали, и, побледнев, принялся себя обшаривать.  Но
все двадцать франков лежали в  кармане.  По-видимому,  мошенница  пустила  в
оборот своих  гусей.  Эта  проделка  показалась  ему  смешной;  он  отечески
ухмыльнулся, предоставляя ей улепетывать.
     Иисус  Христос  был  строг  только  в  одном  вопросе   -   в   вопросе
нравственности. Поэтому полчаса спустя он разразился страшным гневом. Он уже
собирался уходить из дому и запирал дверь, как с дороги, проходившей  внизу,
его окликнул одетый в праздничное платье крестьянин:
     - Иисус Христос! Эй, Инсус Христос!
     - Чего?
     - Твоя дочка на спине растянулась.
     - Ну, и что же?
     - А то, что на ней лежит парень.
     - Это где?
     - Там, во рву, у Гильомовой полосы.
     Тогда Иисус Христос в ярости поднял кулаки к небу.
     - Ладно! Спасибо! Пойду за кнутом!.. Бот чертова шлюха! Позорит отца.
     Он вернулся в дом, чтобы снять со стены кнут, висевший налево за дверью
специально для случаев, подобных настоящему.  Сунув  его  под  мышку,  Иисус
Христос  побежал  согнувшись,  прячась  за  кустами,  чтобы  обрушиться   на
любовников, не будучи замеченным.
     Но когда он миновал поворот дороги, Ненесс, стороживший на куче камней,
заметил его. На Пигалице лежал Дельфен, так как она с Ненессом сменяли  друг
друга: один стоял на часах, другой забавлялся.
     - Берегись! - крикнул Ненесс.  -  Иисус  Христос!  Он  заметил  кнут  и
пустился, как заяц,  через  поле.  Пигалица,  лежавшая  в  некошеном  рву  с
Делъфеном, резко
     оттолкнула его от себя.  Вот  принесла  нелегкая  отца!  Однако  у  нее
хватило присутствия духа сунуть парню свою пятифранковую монету.
     - Спрячь ее в рубаху. Потом отдашь... Да живо стрекача, чертов сын!
     Иисус Христос налетел, как ураган, сотрясая землю ногами. Он крутил над
головою кнутом, который щелкал, как ружейные выстрелы.
     - Ах, шлюха! Ах, б...! Ты у меня попляшешь!
     Он узнал сына полевого сторожа, но от бешенства так растерялся, что  не
попал в него, а тот, едва  застегнув  штаны,  скользнул  на  четвереньках  в
кусты. Пигалица, растерявшись, с задранной юбкой, ничего не могла  отрицать.
Полоснув девчонку по ляжкам, Иисус Христос поставил ее на ноги и вытащил  из
канавы. Началась погоня.
     - Получай, б...ское отродье! Может, это тебя успокоит!
     Пигалица, привыкшая к таким  преследованиям,  мчалась,  как  серна,  не
говоря ни слова. Обычная тактика Иисуса Христа состояла в том,  чтобы  гнать
дочь по направлению к дому, где ее можно  было  запереть.  Поэтому  Пигалица
старалась забирать больше в поле, надеясь, что отец  устанет.  На  этот  раз
благодаря неожиданной  встрече  ей  не  удалось  осуществить  свой  замысел.
Посреди дороги находились г-н Шарль и Элоди, направлявшиеся на праздник. Они
все видели; девочка стояла  с  широко  раскрытыми  невинными  и  удивленными
глазами, он -  красный  от  стыда,  готовый  лопнуть  от  своего  мещанского
возмущения. Но хуже всего было то, что эта бесстыдница Пигалица, узнав  его,
решилась искать у него защиты. Он оттолкнул ее, но  так  как  кнут  настигал
девочку, то, чтобы избежать ударов,  она  начала  кружиться  вокруг  дяди  и
кузины,  в  то  время,  как  отец,  не  стесняясь  в  отборных   казарменных
выражениях, ругал ее за плохое поведение, также бегая вокруг Шарлей и щелкая
изо  всех  сил  кнутом.  Г-н  Шарль,  очутившись  в  этом   ужасном   круге,
ошеломленный и растерянный, должен был прижать  Элоди  лицом  к  жилету.  Он
настолько потерял голову, что сам разразился грубейшей бранью:
     - Да отпустишь ты нас, потаскуха, или нет?  Наградила  же  меня  судьба
родственниками в этой похабной деревне!
     Лишившись защиты, Пигалица  поняла,  что  пропала.  Кнут,  обернувшийся
вокруг ее талии под мышками, заставил девчонку завертеться  волчком.  Другой
удар вырвал у нее прядь волос, и она повалилась. После  этого,  возвращенная
на путь истинный, она стала думать только о  том,  чтобы  как  можно  скорее
вернуться  домой.  Она  перескакивала  через  изгороди,  через  рвы,  бежала
напрямик по виноградникам, не боясь напороться на прутья.  Но  ее  маленькие
ноги ослабевали, и удары сыпались ей на  круглые  плечи,  на  еще  дрожавшие
бедра, на  все  ее  преждевременно  созревшее  девичье  тело.  Впрочем,  она
потешалась над всем этим, - ей просто нравилось, что ее щекочут так  сильно.
Наконец она ворвалась с нервным хохотом в дом и забилась в  угол,  где  кнут
уже не мог достать ее.
     - Отдавай свои сто су, - сказал отец. - Надо тебя наказать.
     Она начала клясться, что потеряла их во время  бегства.  Иисус  Христос
недоверчиво ухмыльнулся и принялся ее обыскивать. Ничего не найдя, он  снова
пришел в ярость:
     - А, вот что! Ты их отдала своему хахалю...  Черт  тебя  подери,  дура!
Сама доставляет удовольствие, и сама же за это платит!
     Заперев дочь на замок, он ушел вне себя, ругаясь, грозя,  что  заставит
ее просидеть одну до следующего утра, потому что не собирается  возвращаться
ночевать.
     Едва он ушел, Пигалица осмотрела все свое тело, на котором было два-три
синих рубца, причесалась, привела  в  порядок  платье.  Затем  она  спокойно
открыла замок, так как давно уже  наловчилась  это  делать,  и  сорвалась  с
места, не позаботившись даже захлопнуть за собою  дверь.  Ладно!  Если  воры
вздумают сюда забраться, то останутся с носом! Она знала, где найти  Ненесса
и Дельфена, - они должны были быть в рощице на берегу Эгры. И в самом  деле,
оба поджидали ее там. Теперь наступила очередь  кузена  Ненесса.  У  Ненесса
было три франка, у Дельфена шесть  су.  Получив  от  Дельфена  свою  монету,
Пигалица, как хорошая товарка, решила, что они проедят  все  деньги  вместе.
Они вернулись на праздник.  Купив  себе  большой  красный  атласный  бант  и
прицепив его к волосам, она угостила их миндальным пирожным.
     Тем временем Иисус Христос добрался до Лангеня и у дверей столкнулся  с
Бекю, у  которого  на  новой  блузе  сверкала  вычищенная  бляха.  Он  резко
накинулся на полевого сторожа.
     - Ну-ка?  Так-то  ты  делаешь  обход?..  Знаешь,  где  я  нашел  твоего
Дельфена?
     - Ну, где еще?
     - На моей дочке... Я вот напишу префекту, чтобы он тебя взгрел, свинью,
вместе с твоим поросенком!
     Бекю рассердился:
     - Ну, что до твоей дочери, то только и видно, что ее  задранные  кверху
ноги... Это она развратила Дельфена. Разрази меня  господь,  если  я  ее  не
сплавлю жандармам!
     - Попробуй только, разбойник!
     Оба, стоя вплотную друг к другу, переругивались. Но внезапно  атмосфера
разрядилась, и гнев их пошел на убыль.
     - Надо объясниться. Зайдем-ка выпить, - сказал Иисус Христос.
     - Ни гроша, - сказал Бекю.
     Тогда его  собеседник,  развеселившись,  вытащил  первую  пятифранковую
монету, подбросил ее и затем вставил себе в глаз.
     - Ну? Поставим  ее  ребром,  куманек!..  Входи  же,  старая  развалина!
Сегодня моя очередь, ты за меня платишь часто.
     Они вошли к Лангеню, предвкушая  удовольствие,  ухмыляясь  и  награждая
друг друга приятельскими пинками. В этом году Лангеню пришла в голову  новая
мысль: так как устроитель празднеств, не получив в прошлом  году  достаточно
прибыли, отказался приехать поставить барак, кабатчик решил устроить гулянье
в своей риге, соединив ее с помещением трактира. Ворота риги выходили  прямо
на улицу, а в дощатой переборке он проделал ход, чтобы из  одного  помещения
можно было непосредственно переходить  в  другое.  Благодаря  этому  к  нему
посыпала вся деревня, а Макрон сидел напротив, меча гром  и  молнии  оттого,
что у него не было ни души.
     - Два литра, живо, каждому отдельно! - проревел Иисус Христос.
     Флора собиралась уже подать ему, растерянная и в то же время сияющая от
радости перед таким количеством посетителей, когда  Иисус  Христос  заметил,
что  он  прервал  чтение  письма,  которое  Лангень  читал  стоя  нескольким
крестьянам. Когда его спросили, он с важностью ответил, что письмо  от  сына
Виктора, присланное из полка.
     - А-а, молодец! - сказал, заинтересовавшись, Бекю. - Что он там  пишет?
Надо сперва послушать.
     Лангень начал читать сначала.
     "Дорогие родители! Значит,  мы  в  Лилле,  во  Фландрии.  Через  неделю
исполнится уже месяц, как мы тут. Край ничего себе, если бы только  не  было
так дорого вино, - приходится за него платить до шестнадцати су за литр..."
     Все четыре страницы письма, написанные старательно выведенными буквами,
почти не содержали ничего другого. Одно и то  же  повторялось  в  растянутых
фразах до бесконечности. Посетители, однако,  каждый  раз  издавали  громкие
восклицания по поводу дороговизны вина: ведь бывают  же  такие  страны;  эх,
чертова служба! В  последних  строках  сквозило  покушение  на  родительский
карман, - говорилось о двенадцати франках,  необходимых  для  покупки  новых
башмаков вместо износившихся.
     - Ах, молодец! - повторял полевой сторож. - Вот и человеком стал,  черт
его дери!
     Выпив поданные два литра, Иисус Христос потребовал еще два, на этот раз
в закупоренных бутылках, по франку за литр. Он  платил,  по  мере  того  как
подавали, стуча монетами по  столу  для  того,  чтобы  вызвать  удивление  и
возбуждение всего кабака. Когда первая пятифранковая монета была пропита, он
вытащил вторую, вставил ее опять себе в глаз и крикнул, что  когда  исчезает
одна, то находится другая. Так прошло все послеобеденное  время.  Посетители
толкались,  входили  и  выходили;  народ  хмелел  все  больше.   Угрюмые   и
сосредоточенные  в  будни,  люди  теперь   ревели,   стучали   кулаками,   с
остервенением плевали.  Какому-то  высокому,  тощему  крестьянину  пришло  в
голову побриться, и Лангень,  усадив  его  тотчас  же  среди  прочих,  начал
скрести ему кожу и с такой силой водить бритвой  по  щетинистому  лицу,  как
будто скоблил свинью. Его место занял другой, посетители стали бриться  ради
забавы. Языки все больше развязывались, все прохаживались по адресу Макрона,
который не решался  даже  показаться  на  улицу.  Разве  не  он,  горемычный
помощник мэра, был  виноват  в  том,  что  устроитель  празднеств  отказался
приехать. Конечно, ему больше нравилось голосовать за  новые  дороги,  чтобы
получать тройную цену за землю, которую он отдавал. Этот намек вызвал бурный
хохот. Для толстухи Флоры этот день был сплошным  триумфом,  и  она,  каждый
раз, как замечала напротив позеленевшее лицо Селины около окна, подбегала  к
двери и разражалась оскорбительным припадком веселости.
     - Сигар, госпожа Лангень! - громовым голосом заказал Иисус  Христос.  -
Дорогих! По десять сантимов!
     Уже  стемнело,  и  зажгли  керосиновые   лампы,   когда   вошла   Бекю,
разыскивавшая мужа. Однако тот весь ушел в азарт начавшейся игры в карты.
     - Пойдешь ли ты наконец домой? Девятый час, пора и поесть.
     Он посмотрел на нее пристально, с величественным видом пьяницы.
     - Убирайся вон!
     Тогда Иисус Христос разошелся:
     - Госпожа Бекю,  я  вас  приглашаю...  Ну,  как  же?  Заморим  червячка
втроем... Слышите, хозяйка! Все, что у вас есть самого лучшего,  -  ветчины,
кролика  и  чего-нибудь  на  десерт...  Да  не  бойтесь  же!   Подойдите   и
посмотрите... Внимание!
     Он сделал вид, что старательно обшаривает себя. Затем внезапно  вытащил
третью монету и поднял ее кверху.
     - Ку-ку! Вот и она!
     Посетители корчились от смеха; один толстяк чуть было не задохся. Ну, и
весельчак же этот прохвост Иисус Христос! Некоторые принялись его  ощупывать
с головы до ног, как будто экю скрывались у него в теле и могли  извлекаться
оттуда до бесконечности.
     - Скажите-ка, госпожа Бекю, - повторял он раз десять во