дери,  пришлось
начинать все сначала, я бы лучше заехала вам в морду.
     Крестьянка была вне себя и дрожала от ярости. А  Бюто  громко  хохотал,
рассыпался в любезностях и предлагал ей  отправиться  вдвоем  куда-нибудь  в
укромное местечко.
     Лиза тотчас же подошла и, отведя крестьянку в сторону, передала  ей  за
деревом триста франков. Франсуаза  уже  держала  корову.  Но  Жану  пришлось
подтолкнуть животное сзади, так как оно никак не хотело двигаться  с  места.
Все были на ногах уже в течение  двух  часов;  Роза  и  Фанни,  не  чувствуя
усталости,  терпеливо  дожидались  развязки.  Собравшись  уходить,  заметили
отсутствие Бюто и принялись его  искать.  Его  нашли  снова  около  продавца
поросят, которого он похлопывал по животу. Бюто только что  купил  поросенка
за двадцать франков. Прежде чем заплатить, он сосчитал деньги, не вынимая их
из кармана, и вытащил ровно ту сумму, которую следовало отдать.  Затем  Бюто
пересчитал ее еще раз в полузакрытом кулаке. Когда же  он  захотел  засунуть
поросенка в мешок, который хранился у него под блузой, это  оказалось  вовсе
не таким простым делом. Ветхий холст  расползался,  ноги  и  рыло  животного
просовывались в дыры. В таком  виде  он  взвалил  его  на  плечо;  поросенок
барахтался, фыркал и отчаянно визжал.
     - А пять франков, Лиза? - заявил Бюто. - Я ведь выиграл пари.
     Она, смеясь, протянула монету, рассчитыкая, что он не  возьмет  ее.  Но
Бюто преспокойно забрал деньги и  опустил  в  карман.  Все  медленным  шагом
направились к постоялому двору "Добрый хлебопашец".
     Рынок подходил к концу. Деньги сверкали на солнце,  звенели  на  столах
виноторговцев. В последнюю минуту все сделки спешно заканчивались.  На  углу
площади св. Георгия  оставалось  непроданным  лишь  несколько  голов  скота.
Мало-помалу толпа снова начала заполнять Большую улицу, где продавцы овощей,
унося свои пустые корзины, освобождали мостовую. На птичьем рынке  тоже  уже
не оставалось ничего, кроме соломы и перьев. Повозки начинали  разъезжаться,
на постоялых дворах запрягали, всюду отвязывали лошадей. Во все стороны и по
всем дорогам уже катились,  подпрыгивая  на  ухабах,  повозки,  синие  блузы
надувались ветром.
     Проехал на черной лошади Лангень, совершивший свою поездку  только  для
покупки косы. Макрон с Бертой еще ходили по лавкам. Фрима шла обратно пешком
с таким же тяжелым грузом, так как корзины ее были теперь наполнены  конским
навозом, собранным по дороге. Измученная Пальмира стояла в аптеке на Большой
улице, ожидая, когда ей приготовят лекарство для брата,  который  был  болен
уже целую неделю. За эту паршивую микстуру ей приходилось отдать двадцать су
- половину доставшегося  ей  ценою  тяжелого  труда  воскресного  заработка.
Дочери Мухи со своей  компанией  шли  потихоньку,  но  появление  пьяного  в
стельку  Иисуса  Христа,  шествовавшего  посредине  мостовой,  заставило  их
прибавить шагу. Они слышали, что он  получил  в  тот  день  деньги,  заложив
последний кусок своей земли. Иисус Христос шел, с хохотом разговаривая сам с
собой, в его больших карманах позвякивали пятифранковые монеты.
     Когда дошли наконец  до  постоялого  двора  "Добрый  хлебопашец",  Бюто
просто и развязно заявил:
     - Так вы собираетесь ехать?.. Слушай, Лиза, а  если  бы  ты  с  сестрой
осталась закусить?
     Она никак не ожидала этого приглашения и повернулась в сторону Жана, но
Бюто добавил:
     - Пусть и Жан останется, я буду очень рад.
     Роза и Фанни переглянулись. Очевидно, парень что-то  надумал,  хотя  на
его лице по-прежнему ничего нельзя было прочесть. Но все  равно,  мешать  не
следовало.
     - Вот и отлично, - сказала Фанни, - оставайтесь-ка... А мы  с  матушкой
поедем. Нас ждут.
     Франсуаза, которая вела корову, сухо заявила:
     - Я тоже поеду.
     Она стояла на своем: постоялый двор ей не нравится, корову надо отвести
домой сейчас же. Она говорила так недружелюбно, что пришлось  уступить.  Как
только запрягли и привязали сзади корову, все три женщины уселись в повозку.
     Старуха Роза, все время ожидавшая, что сын ей что-нибудь скажет, только
теперь решилась спросить его:
     - А ты ничего не велишь передать отцу?
     - Нет, ничего, - ответил Бюто.
     Она посмотрела ему в глаза и еще раз настойчиво спросила:
     - Значит, нет ничего нового?
     - Если что-нибудь будет, тогда узнаете.
     Фанни тронула вожжи; лошадь двинулась  шагом,  таща  за  собой  корову,
которая пошла, вытянув шею. Лиза осталась одна с Бюто и Жаном.
     В шесть часов все трое сели за столик  в  одной  из  комнат  постоялого
двора, которая была расположена рядом с кофейной. Бюто, хотя он и не заявил,
что угощает, отправился в кухню заказать яичницу и кролика. Пока  он  ходил,
Лиза уговорила Жана объясниться с ним сегодня же,  чтобы  избавить  себя  от
необходимости встречаться с Бюто еще  раз.  Но  яичница  была  уже  съедена,
принялись за фрикассе из кроликов, а смущенный парень все не  мог  решиться.
Бюто, должно быть, также ни о чем  не  помышлял.  Он  ел  за  двоих,  громко
смеялся и дружески подталкивал ногой под столом  кузину  и  приятеля.  Затем
разговор перешел на серьезные темы: заговорили о Рони,  о  новой  дороге,  и
хотя ни слова не было сказано ни  о  пятистах  франках,  которые  выплачивал
сестрам муниципальный совет, ни об увеличении стоимости прилегающих к дороге
участков, - это накладывало свой отпечаток на все, о чем они говорили.  Бюто
опять начал дурачиться, чокался, но  в  его  серых  глазах  сверкал  огонек,
говоривший о том, что он собирается обделать хорошенькое дельце. Доставшийся
ему третий участок становился теперь выгодным, так  же  как  и  женитьба  на
прежней любовнице, чье поле, находившееся совсем рядом,  почти  удвоилось  в
цене.
     - Черт возьми! - воскликнул он. - Разве мы не будем, пить кофе?
     - Три кофе, - заказал Жан.
     Пока пили кофе и осушали графинчик водки, прошел целый час, а Бюто  все
еще не объявлял о своем решении.  Он  подходил  к  вопросу  вплотную,  снова
отступал, тянул, как будто  продолжал  выторговывать  корову.  По  существу,
вопрос казался  решенным,  но  нужно  было  все-таки  как-то  доказать  это.
Внезапно Бюто повернулся к Лизе и спросил:
     - Почему ты не привела ребенка?
     Лиза рассмеялась, понимая, что теперь дело выгорело. Она  хлопнула  его
по плечу и снисходительно сказала довольным тоном:
     - Ну и прохвост же ты, Бюто!
     На том и покончили. Он тоже посмеивался. Свадьба была решена.
     У  Жана  прошло  его  смущение,  он  почувствовал  облегчение  и   тоже
развеселился. Наконец он заговорил и сказал все, что было нужно.
     - Да, хорошо, что ты вернулся. А то ведь я хотел занять твое место.
     - Как же,  мне  говорили...  Но  я  был  спокоен,  ведь  вы,  наверное,
предупредили бы меня!
     - Ну, разумеется... Конечно, лучше, что женишься ты,  -  знаешь,  из-за
ребенка... Мы это всегда говорили. Правда, Лиза?
     - Истинная правда. Мы всегда это говорили.
     Все трое казались растроганными и умиленными. Особенно  радовался  Жан,
который нисколько не ревновал и сам себе удивлялся, что  способствует  этому
браку. Когда Бюто  крикнул:  "Но  нужно  же  выпить  еще  чего-нибудь,  черт
возьми!" - Жан заказал пиво. Лиза сидела между ними; облокотившись  о  стол,
они говорили теперь о последних дождях, поваливших хлеба.
     Неподалеку от них в зале кофейной сидел за столиком вместе  с  каким-то
стариком крестьянином Иисус Христос. Оба были  пьяны  и  невыносимо  шумели.
Впрочем, остальные крестьяне, наполнявшие  освещенную  рыжим  блеском  лампы
залу, пили, курили, плевали и кричали во  все  горло.  Однако  голос  Иисуса
Христа, гудевший, как медный колокол, заглушал все другие голоса. Он играл в
карты, и после последнего хода между ним и его партнером разгорелась  ссора.
Старик крестьянин спокойно, но упорно  настаивал,  что  выигрыш  принадлежит
ему. Однако он как  будто  был  неправ.  Конца  перебранке  не  было  видно.
Разъяренный Иисус Христос орал так громко, что хозяин постоялого двора  счел
нужным вмешаться. Тогда Иисус Христос  встал  и  с  картами  в  руках  начал
бродить от столика к столику, доказывая свою правоту посетителям.  Он  извел
всех, снова заорал и вернулся к старику, который был непреклонен и продолжал
стоически переносить ругань.
     - Негодяй! Мошенник! Выходи-ка вперед, я тебя проучу. Затем внезапно он
опять уселся против старика и, успокоившись, сказал:
     - А вот я знаю еще игру... Не хочешь ли поставить?
     Он достал пригоршню пятифранковых монет, около двадцати штук, и  сложил
их стопочкой перед собой.
     - Вот в чем дело... Доставай-ка столько же.
     Старик, заинтересовавшись, молча, достал  кошелек  и  сложил  такую  же
стопочку.
     - Так вот я беру одну монету из твоей кучи. Теперь смотри.
     Он взял монету и  с  важностью  положил  ее  на  язык,  а  затем  сразу
проглотил:
     - Теперь твоя очередь. Бери из моей кучи... Кто больше съест у другого,
у того больше и будет... В этом и игра.
     Старик, вытаращив глаза, согласился и с трудом проглотил первую монету.
А Иисус Христос, крича, что торопиться некуда, глотал монеты одну за другой,
как сливы. Когда он проглотил  пятую,  по  кофейной  прошел  шум,  и  вокруг
играющих столпился круг восхищенных посетителей.  Ну  и  чертов  сын,  какая
глотка, - пропускает одну  штуку  за  другой,  и  ничего!  Старик  проглотил
четвертую монету, но вдруг опрокинулся назад, храпя и  задыхаясь.  Лицо  его
побагровело,  и  одно  время  думали,  что  он  скончался.  Иисус   Христос,
довольный, поднялся с сияющим видом: у него  в  желудке  лежало  уже  десять
монет, так что ему все-таки удалось обставить старика на тридцать франков.
     Бюто,  беспокоясь,  что  проделка  брата  может   втянуть   и   его   в
неприятность, особенно если старик  не  оправится,  встал  из-за  стола.  Он
смотрел кругом блуждающим взором и ни слова не говорил о том, что собирается
расплатиться, хотя приглашение исходило как раз от него. Тогда  Жан  уплатил
по счету. Это окончательно привело Бюто  в  хорошее  настроение.  На  дворе,
запрягая лошадь, он положил руку на плечо приятелю.
     - Знаешь, я хочу, чтобы тебе было все известно. Свадьба состоится через
три недели... Я был у нотариуса и подписал акт. Бумаги будут скоро готовы.
     И помогая Лизе влезть в повозку, он сказал:
     - Гоп-ла! Я тебя довезу... Я поеду через Ронь - это  мне  нисколько  не
дальше.
     Жан  возвращался  в  своей  повозке  один.  Он   находил   это   вполне
естественным и ехал сзади них. В Клуа снова воцарилась мертвая  тишина;  все
уже спали. В темноте горели желтые огни фонарей. От рыночного шума  остались
только запоздалые, нетвердые шаги пьяного крестьянина. Затем дорога пошла  в
полной темноте. Однако  он  все-таки  различал  впереди  повозку,  увозившую
парочку. Конечно, так-то оно было лучше, это было очень  хорошо.  Жан  начал
громко и весело насвистывать, вдыхая свежий  ночной  воздух,  чувствуя  себя
свободным.

VII

     Снова наступил  сенокос.  Небо  было  голубое,  стояла  жаркая  погода,
освежаемая изредка  легким  ветерком.  Свадьбу  назначили  на  Иванов  день,
приходившийся в тот год на субботу.
     Фуан настоял, чтобы Бюто начал свои  приглашения  на  свадьбу  с  тетки
Большухи, которая  являлась  старшей  во  всем  роде.  Она,  как  богатая  и
внушающая страх властительница, требовала к себе особого  почтения.  Поэтому
как-то вечером Бюто отправился вместе с Лизой приглашать ее на свадьбу - как
на совершение обряда в церкви, так и на обед, который должен был  состояться
после этого в доме невесты. Оба они нарядились по-праздничному.
     Большуха сидела  одна  в  кухне  и  вязала.  Не  переставая  перебирать
спицами, она пристально посмотрела на них и дала  им  высказаться,  заставив
повторить все по три раза. Затем ответила своим грубым голосом:
     - На свадьбу? Нн-е-ет... Чего я там не видела, на свадьбе?..  Пусть  уж
идут те, кому хочется повеселиться.
     Но они заметили, что ее иссохшее лицо  чуть  зарумянилось.  Мысль,  что
можно будет набить себе  брюхо  за  чужой  счет,  возбуждала  ее.  Они  были
уверены, что она согласится; но обычай требовал, чтобы очень упрашивали.
     - Да нет же, тетенька! Без вас никак нельзя.
     - Нет, нет, это не про меня. Нечего делать мне, что ли? Да разве у меня
есть во что одеться? Это все расход... Проживу и без свадебных пирушек.
     Им пришлось повторить приглашение еще раз десять. Наконец она  сказала,
как бы нехотя:
     - Ну, ладно, уж раз вы принуждаете, я приду. Но знайте, я беспокою себя
только для вас.
     Затем, так как Лиза и Бюто не  уходили,  в  ней  началась  борьба,  ибо
обычай требовал в таких случаях угощения: нужно было поднести по  стаканчику
вина. Наконец она решилась и  спустилась  в  погреб,  хотя  в  доме  имелась
начатая бутылка.
     Но у нее для подобных случаев были припасены остатки  до  того  кислого
вина, что сама она не могла его пить: она называла  его  метлой  для  добрых
родственников. Налив два стаканчика, она с такой внушительностью  посмотрела
на племянника и племянницу,  что  те,  не  желая  оскорбить  ее,  выпили  не
поморщившись. Когда они уходили от нее, у обоих драло в горле.
     В тот же вечер Бюто и Лиза отправились в "Розбланш", к Шарлям.  Но  там
они попали в самый разгар трагического происшествия.
     Г-н Шарль находился в саду и был крайне возбужден. По-видимому,  что-то
сильно взволновало его во время обрезки ползучих  роз.  Он  держал  в  руках
садовые ножницы, а лестница была еще прислонена к стене. Но он овладел собой
и пригласил Бюто и Лизу в гостиную, где Элоди сидела со  скромным  видом  за
вышиванием.
     - Ах, вы через неделю женитесь? Очень, очень хорошо, дети мои... Но  мы
не сможем быть у вас на  свадьбе,  потому  что  госпожа  Шарль  в  Шартре  и
останется там еще недельки две.
     Он поднял свои тяжелые веки, чтобы посмотреть на девушку.
     - Да, да, когда много работы, особенно во время ярмарки, госпожа  Шарль
ездит помогать дочке... Знаете,  коммерция  всегда  остается  коммерцией,  и
бывают такие дни, когда в лавке  прямо  сбиваешься  с  ног...  Хотя  Эстелла
вполне уже вошла в курс дела, но все-таки мать бывает ей очень полезна,  так
как, знаете, наш зять Воконь  решительно  ничем  не  занимается...  А  потом
госпоже Шарль вообще приятно посмотреть на свое  заведение.  И  понятно!  Мы
ведь ухлопали на него тридцать лет нашей жизни, а это что-нибудь да значит.
     Он начинал умиляться, взор его, увлажнившись слезами, блуждал где-то  в
далеком прошлом. Он говорил правду: г-жа Шарль часто тосковала  о  маленьком
домике на Еврейской улице, скучая в своем буржуазном уединении, несмотря  на
полное довольство и изнеженность ее  теперешнего  существования  на  солнце,
среди цветов и птиц. Закрывая порою глаза, г-жа Шарль  снова  видела  старый
Шартр, раскинувшийся на склоне холма, от Соборной площади до берегов Эр. Она
входила в город по  Сорочьей  улице,  затем  шла  через  Зольные  Ворота  по
Конюшенной и, чтобы сократить путь, спускалась по лестнице с Плоского Холма,
и тут, на последней ступеньке, ее взору открывался дом  Э  19,  стоявший  на
углу Еврейской улицы и улицы Живорыбных Садков. Она видела его белый  фасад,
его зеленые, всегда опущенные занавески. Обе улицы имели  жалкий  вид,  и  в
продолжение тридцати лет  она  созерцала  стоявшие  там  лачуги,  населенные
грязными, оборванными людьми, и ручей, который бежал посреди мостовой,  неся
свои мутные воды. Но сколько недель, сколько месяцев прожила она  незаметной
жизнью в этом доме, не  переступая  его  порога!  Она  продолжала  гордиться
диванами и зеркалами в гостиной,  кроватями  черного  дерева  и  постельными
принадлежностями в комнатах, -  всей  этой  роскошью  и  строгим  комфортом,
которые  были  их  созданием,  их  делом  и  доставили  им  состояние.   При
воспоминании о тех или иных интимных уголках, о  стойком  аромате  туалетной
воды, о запахе, присущем всему дому в целом и как  бы  сохранившемся  на  ее
собственной  коже,  г-жой  Шарль  овладевала  меланхолия.  Поэтому   она   с
нетерпением ожидала периодов оживления  заведения  и  уезжала  помолодевшая,
радостная; обещая передать полученные от внучки поцелуи матери,  как  только
приедет в кондитерскую.
     - Да, это очень досадно, очень досадно, - повторял Бюто, в  самом  деле
расстроенный тем, что Шарли не придут к нему на свадьбу.
     - Но может быть, кузина напишет тете, чтобы она вернулась?
     Элоди, которой  шел  пятнадцатый  год,  подняла  свое  бледное,  слегка
опухшее личико, обрамленное редкими волосами. Она была до  того  малокровна,
что деревенский воздух, казалось, только подчеркивал ее анемичность.
     - О нет, - проговорила она, -  бабушка  говорила  мне,  что  ей  хватит
работы больше, чем на две  недели.  Она  должна  привезти  мне  целый  мешок
конфет, если я буду хорошо себя вести.
     Это была ханжеская ложь. После  каждой  поездки  ей  привозили  мешочек
драже, якобы сделанного в кондитерской родителей.
     - Ну, так тогда, - предложила, наконец,  Лиза,  -  приходите  без  нее,
дядя, приходите с девочкой.
     Но г-н Шарль, который снова пришел в  возбужденное  состояние,  уже  не
слушал. Он то и дело подходил к окну, как бы подстерегая кого-то и  подавляя
в себе готовый разразиться гнев. Не будучи больше в  силах  сдерживать  свое
негодование, он одним словом выслал девочку из комнаты.
     - Иди поиграй немного, милочка.
     Затем, когда она, привыкшая к тому, что ей не позволяют  присутствовать
при разговоре взрослых, вышла, г-н Шарль встал посреди  комнаты  и  скрестил
руки. Его полное  желтое  лицо,  своей  благообразностью  напоминавшее  лицо
чиновника в отставке, передергивалось от негодования.
     - Можете себе представить? Вы,  наверно,  никогда  не  видали  подобной
гадости... Обрезаю я свои  розы  и  подымаюсь  на  самую  верхнюю  ступеньку
лестницы, машинально перегибаюсь через стену - и что же я  вижу?..  Онорина,
да, моя прислуга Онорина с мужчиной, - он на ней, а она уже задрала  ноги...
Ах, свиньи! Ах, свиньи! Подумайте, ведь у самой стены моего сада...
     Он  задыхался  и  начал  ходить,  выражая  свое  осуждение  благородной
жестикуляцией.
     - Я жду ее, чтобы вышвырнуть за дверь... Шлюха несчастная! Такие  твари
нам не нужны. Нашим служанкам всегда кто-нибудь  ухитряется  сделать  брюхо.
Проходит шесть месяцев, и их уже нельзя  держать  с  распухшими  животами  в
порядочном доме. А какова эта, ведь я же ее застал за  самым  делом...  Нет,
нет, наступает конец света, разврат переходит все границы.
     Ошеломленные Бюто и Лиза сочли нужным разделить его негодование.
     -  Конечно,  это  безобразие,  настоящее  безобразие!   Но   он   снова
остановился перед ними.
     - А представьте себе, что Элоди влезла бы на лестницу  и  все  увидела!
Она такая невинная, она ровно ничего не знает... Ведь мы  наблюдаем  за  ней
вплоть до ее мыслей. Я просто дрожу при мысли, что  это  могло  случиться...
Какой удар для госпожи Шарль, если бы она была здесь!
     В эту минуту он посмотрел на улицу и  заметил,  что  девочка,  движимая
любопытством, поставила ногу на первую ступеньку  лестницы.  Он  бросился  к
окну и закричал сдавленным от ужаса голосом, как будто Элоди стояла на  краю
пропасти:
     - Элоди! Элоди! Спустись и, ради бога, отойди оттуда.
     У него подкосились ноги, он опустился в кресло, продолжая изливать свое
возмущение распутством служанок. Разве он не накрыл одну из них в курятнике,
когда та объясняла малютке, как устроен куриный зад? Довольно уж было хлопот
с тем, что происходило вне дома: приходилось оберегать девочку  от  грубости
крестьян и животных. То же обстоятельство, что безнравственность свила  себе
прочное гнездо и в самом доме, приводило его в полное отчаяние.
     - Вот она возвращается, - резко сказал он. - Сейчас увидите.
     Он позв