я опираться локтем на изгородь.
     Заметив, что жижа из хлева течет ему под ноги, он шире расставил их.
     - Ты ведь оставалась у него по доброй воле, и, кто  знает,  тебе  могло
доставлять удовольствие, что он тебя тискает...
     Ей стало неприятно. Ее прямые, открытые глаза опустились.
     - К тому же ты и  мне  ничего  не  позволяла,  помнишь?  Ну,  а  насчет
ребенка, которого я тебе так и не сделал, и бесился  из-за  этого,  то  оно,
пожалуй, и лучше, что его еще надо сделать. Это, знаешь, чище.
     Он остановился, заметив, что она стоит в навозной луже
     - Смотри, ты замочилась.
     Она тоже расставила ноги и сказала:
     - Значит, уговорились?
     - Да, уговорились, назначай любой день.
     Они даже не поцеловались, по-приятельски  через  изгородь  пожали  друг
другу руки, и каждый пошел восвояси.
     Когда вечером  Франсуаза  объявила  о  своем  желании  выйти  за  Жана,
объяснив, что ей нужен муж, чтобы он помог ей получить  ее  долю  имущества,
Большуха сперва ничего не ответила. Она застыла с широко раскрытыми глазами,
прикидывая, какие убытки, выгоды и удовольствия можно извлечь из этой затеи.
Только на следующий день она сказала, что одобряет такое  решение.  Лежа  на
соломенном тюфяке, она всю ночь напролет обмозговывала это дело. Она  вообще
плохо спала и, не смыкая глаз до  самого  рассвета,  придумывала,  какие  бы
пакости устроить своей родне. Брак Франсуазы в ее представлении  чреват  был
такими огромными  последствиями  для  всей  семьи,  что  она  загорелась  им
поистине с юношеским  воодушевлением.  Она  заранее  предугадывала  малейшие
осложнения, которые могут возникнуть, усугубляла  их,  делала  безвыходными.
Она заявила племяннице, что из расположения к  ней  все  берет  на  себя.  В
подтверждение своих слов она грозно стукнула клюкой об пол: раз от девки все
отступились, она будет ей вместо матери.
     Первым делом Большуха вызвала своего брата Фуана, чтобы договориться об
опекунской стороне дела. Но  старик  не  мог  ей  толком  ничего  объяснить.
Опекуном его назначили не по его воле. Все сделал г-н Байаш, к нему  и  надо
обращаться. Заметив, что Большуха  хочет  повернуть  дело  против  Бюто,  он
совсем растерялся. Старость и сознание своей слабости сделали его трусливым,
нерешительным, ставили в зависимость от других.  И  зачем  ему  ссориться  с
Бюто? Он и так уже два раза подумывал о возвращении к ним после пережитых им
ужасных ночей, когда его кидало в дрожь при виде того, как Иисус  Христос  и
Пигалица рыщут по комнате, обыскивая  все,  вплоть  до  его  матраса,  чтобы
выкрасть у него бумаги. Если только он  не  сбежит  из  Замка,  то  его  там
когда-нибудь несомненно прикончат. Ничего не добившись  от  Фуана,  Большуха
отправила перепуганного  старика  обратно,  крикнув  ему  вслед,  что,  если
девочку обделят, в ответе будет он. Делом также  был  привлечен  в  качестве
члена семейного совета, но и его Большуха до того напугала, что он  вернулся
домой совершенно разбитым. После этого Фанни  немедленно  прибежала  сказать
старухе, что  они  скорее  готовы  пожертвовать  собственным  карманом,  чем
впутываться  в  судебные  дрязги.   История   заваривалась   и   становилась
интересной.
     Вопрос был в том, возбуждать ли сперва дело о разделе имущества или  же
начать со свадьбы. Большуха размышляла над  этим  две  ночи  и  решила,  что
начать надо со свадьбы:  у  Бюто  будет  куда  больше  неприятностей,  когда
Франсуаза, став женой Жана, потребует свою долю при  поддержке  мужа.  Тогда
она энергично принялась за дело, хлопотала и бегала, как девчонка, выправила
документы своей племяннице, забрала документы Жана, обстряпала все в мэрии и
в церкви, дошла в своем рвении до того, что одолжила им денег,  взяв  с  них
расписку, по  которой  они  должны  были  вернуть  ей  вдвойне.  О  чем  она
сокрушалась, так это о необходимости угощать вином. Но у  нее  был  припасен
кислый, как уксус, напиток, до того отвратительный на вкус, что обычно гости
проявляли в питье крайнюю  сдержанность.  Она  решила,  что  ввиду  семейных
неурядиц  званого  обеда  устраивать  незачем:  церковный  обряд,  а   потом
стаканчик кислятины - чокнулись за здоровье  молодых,  и  довольно.  Супруги
Шарль,  извинившись,  отклонили  приглашение,  ссылаясь   на   неприятности,
доставляемые им их зятем. Фуан от страха слег в постель, сказавшись больным.
Из родных присутствовал только Делом, согласившийся быть в числе  свидетелей
Франсуазы, чтобы подчеркнуть  свое  уважение  к  Жану,  которого  он  считал
славным малым. Со стороны Жана тоже не было никого,  кроме  свидетелей:  его
хозяин Урдекен и один из работников фермы. Ронь насторожилась: за этой ловко
обстряпанной свадьбой, сулившей большие сражения, следили с каждого  порога.
В мэрии, пыжась от важности в присутствии бывшего мэра, Макрон старался быть
возможно придирчивее в отношении всяких формальностей.  В  церкви  произошел
неприятный случай: аббат Мадлин, читая мессу, упал в обморок.  Среди  равнин
босского края он чувствовал себя плохо,  тосковал  по  родным  горам  и  был
расстроен религиозным равнодушием своих  новых  прихожан.  Сплетни  и  ссоры
женщин настолько угнетали его, что он уже не решался  даже  грозить  адскими
мучениями. Кумушки почуяли его слабость и злоупотребляли этим до  того,  что
вмешивались в церковные дела. Однако и  Селина,  и  Флора,  и  все-остальные
проявили большое участие в аббате, когда он упал, уткнувшись носом в алтарь.
Они заявили, что эта примета предвещает близкую смерть супругов.
     Было решено, что Франсуаза останется жить у Большухи до тех  пор,  пока
не произведут раздела имущества.  Эта  упрямая  девчонка  твердо  решила  не
отступать от своего намерения завладеть домом.  Стоило  ли  после  этого  на
каких-нибудь две недели нанимать квартиру? Жан, собиравшийся  пока  остаться
работником на ферме, приходил к ней каждый вечер.  Брачная  ночь  их  прошла
как-то глупо и безрадостно, хотя они и не раскаивались в  том,  что  наконец
соединились. Когда он взял ее, она так сильно разрыдалась, что с ней чуть не
сделался обморок, между тем Жан не причинил ей никакой  боли,  а,  напротив,
обращался с  ней  очень  ласково.  Хуже  всего  было  то,  что,  рыдая,  она
объяснила, что не чувствует к нему никакой неприязни, и плачет, сама не зная
почему. Такие веши не могут, конечно, не расхолодить мужчину. И несмотря  на
то, что потом Жан брал ее снова  и  держал  ее  в  своих  объятиях,  они  не
испытывали никакого удовольствия, во всяком случае даже меньше,  чем  первый
раз, в стогу. Эти вещи, как он ей объяснил, теряют всю свою  прелесть,  если
их не сделать сразу как  следует.  Однако,  несмотря  на  эту  неприятность,
вызвавшую в обоих какое-то  тяжелое  чувство,  они  не  поссорились  и  весь
остаток ночи провели без сна, обсуждая,  как  пойдет  их  жизнь,  когда  они
получат дом и землю.
     На следующий день Франсуаза потребовала раздела. Но Большуха теперь  уж
не так торопилась: во-первых, ей хотелось продлить удовольствие, выпуская из
своих родственников кровь мелкими  булавочными  уколами;  а  во-вторых,  она
сумела извлечь такую выгоду из пребывания племянницы и ее мужа,  который  за
пользование комнатой отрабатывал у нее каждый вечер два часа, что она  вовсе
не была заинтересована, чтобы они съехали от нее и поселились в  собственном
доме. Тем не менее старухе пришлось сходить  к  Бюто  и  выяснить,  что  они
думают о разделе. Сама  сна  от  имени  Франсуазы  требовала  дом,  половину
пахотной  земли  и  половину  луга;  соответствующая  половина  виноградника
площадью в один арпан должна была остаться  у  Бюто  взамен  дома,  так  как
стоимость их была приблизительно одна и та же.  Такой  раздел  в  общем  был
справедливым и разумным,  а  разрешение  спора  по  душам  позволило  бы  не
впутывать правосудие, у которого всегда слишком много прилипает к рукам. При
виде  Большухи  Бюто  всего  перевернуло,  но  он  сдержался,   потому   что
рассчитывал на  теткино  наследство  и  не  мог  не  оказывать  ей  должного
почтения. Вступать в препирательства он, однако, не захотел  и  выскочил  из
комнаты, боясь, что не совладает с собой и, забывшись, даст волю рукам, Лиза
осталась одна. Покраснев до ушей, она бормотала в ярости:
     - Дом! Эта дрянь требует  дом!  Мерзавка  обвенчалась,  даже  слова  не
сказав об этом сестре... Так вот, тетушка, скажите ей, что дом она  получит,
только после того, как я подохну.
     Большуха оставалась невозмутимой.
     - Ладно, ладно, дочка, зачем кровь себе портить?.. Ты тоже хочешь дом -
это твое право. Там разберут.
     Так она ходила от сестры к сестре целых три дня,  передавая  каждой  те
глупости, которые другая о ней  говорила.  Она  довела  их  этим  до  такого
состояния, что обе готовы были слечь в постель. Она без устали тыкала  им  в
глаза свою любовь к ним. Ведь только любовь и заставила ее  взяться  за  это
собачье ремесло! Какой же благодарности заслуживает она от своих  племянниц!
Наконец договорились о том, что землю разделят, а дом, движимое имущество  и
скот, раз уж ни к какому соглашению прийти  не  удавалось,  будет  продан  с
публичных торгов. Обе сестры клялись, что выкупят дом за какую угодно  цену,
хотя бы пришлось для этого снять с себя последнюю рубашку.
     И вот явился Гробуа, чтобы обмерить земельные участки и разделить их на
две доли. Дележу подлежали: один гектар луга, один гектар виноградника и два
гектара пашни. С этой  пашней,  расположенной  в  урочище  Корнай,  Бюто  со
времени  своей  женитьбы  упорно  не  хотел  расставаться,   так   как   она
соприкасалась с полем, доставшимся ему в наследство от отца, и составляла  с
ним цельный участок в три с лишним гектара,  какого  не  было  ни  у  одного
роньского крестьянина. В какое же неистовство он пришел, увидев, что  Гробуа
уже установил свой угломер и начал втыкать колышки! Большуха стояла тут  же,
наблюдая за обмером, а Жан предпочел  не  появляться,  во  избежание  драки.
Сразу же начались препирательства. Бюто хотел провести  границу  параллельно
течению Эгры, так, чтобы его собственное поле примыкало к той  части  пашни,
которая  доставалась  ему;  тетка  же  настаивала,   чтобы   линию   провели
перпендикулярно, и делала это исключительно из желания пойти ему  наперекор.
Она довела его до белого каления. Он сжимал кулаки, задыхаясь от ярости.
     - Так ведь тогда, черт возьми, если  я  вытяну  первый  номер,  я  буду
разрезан пополам! Лизино поле окажется у меня в одной стороне,  а  мое  -  в
другой.
     - Ну так что ж, милый мой! Сам ведь будешь тянуть!
     Бюто злобствовал уже целый месяц. Во-первых, от него ускользала  девка;
он изнывал, вынужденный подавлять свою похоть, с тех пор, как он уже не  мог
запускать ей руку под юбку с упрямой надеждой, что в  один  прекрасный  день
она будет принадлежать ему целиком. Когда же  брак  совершился,  мысль,  что
другой лежит с ней в постели, обладая ею сколько  ему  угодно,  окончательно
разожгла его кровь. А теперь он  лишался  и  земли,  владеть  которой  будет
другой. Ему как бы отрезали собственную руку. Девку-то еще можно  найти,  но
земля - земля, которую он считал  своей,  которую  он  поклялся  никогда  не
отдавать! В глазах у него стояли  красные  круги,  он  придумывал  различные
способы избежать этого, смутно помышлял о насилии, об убийстве,  не  решаясь
на него только из страха перед жандармами.
     Наконец было назначено свидание у г-на Байашч. Бюто и Лиза в первый раз
столкнулись лицом к лицу с Франсуазой  и  Жаном.  Большуха  пошла  вместе  с
Франсуазой якобы для  того,  чтобы  дело  не  кончилось  плохо.  Все  пятеро
молчаливо и важно вошли в кабинет. Супруги Бюто сели справа, Жан встал слева
позади Франсуазы, как бы желая показать, что его это дело не касается и  что
он пришел только затем, чтобы  поддержать  жену.  Тетка,  худая  и  высокая,
уселась посередине и с удовлетворением поворачивала  свои  круглые  глаза  и
птичий нос то к одним, то к другим. Сестры как будто не были знакомы друг  с
другом: они не обменялись ни словом, ни взглядом, сохраняя на лицах  суровое
выражение.  Только  мужчины  бросили   друг   на   друга   быстрый   взгляд,
пронзительный, как удар ножом.
     - Друзья мои, - сказал г-н  Байаш,  оставаясь  спокойным,  несмотря  на
угрожающую обстановку, - прежде всего мы закончим раздел  земли,  по  поводу
которого у вас нег разногласий.
     На этот раз он потребовал подписей заранее. Акт был уже готов, и в  нем
следовало лишь проставить после каждого имени номер жребия. Все  подписались
до  жеребьевки,  чтобы  потом  не  было  никаких  недоразумений.  Жеребьевку
произвели немедленно.
     Франсуаза вытащила номер второй, так что  Лизе  достался  первый.  Бюто
почернел от прилива  крови.  Вечное  невезение!  Его  поле  будет  разрезано
пополам! Эта паршивка со своим жеребцом влезут между его участками!
     - Канальи! Ну и канальи! - ругался  он  сквозь  зубы.  -  Разрази  меня
черти, а это свинство!
     Нотариус попросил его в помещении не выражаться.
     - Дело в том, что это режет нас на  две  части,  -  заметила  Лиза,  не
поворачиваясь к сестре. - Может быть, они согласятся на обмен?  Нас  бы  это
устроило, и другим не в ущерб.
     - Нет, - сухо отрезала Франсуаза.
     Большуха одобрительно кивнула головой: изменять жребий- это не к добру.
Столь коварное решение судьбы ее веселило. Жан продолжал  стоять  неподвижно
позади жены с каменным выражением лица, полный решимости не вмешиваться.
     - Итак, - продолжал нотариус, - шутки в сторону! Надо кончать это дело.
     Обе сестры согласились доверить ему продажу дома с аукциона  вместе  со
скотом, мебелью и прочим  инвентарем.  О  продаже,  которая  назначалась  на
второе  воскресенье  месяца  в  его  конторе,  должно  было  быть   вывешено
объявление, причем в условиях  указывалось,  что  приобревший  собственность
может вступить во владение ею в тот же день. После продажи  нотариус  должен
будет урегулировать различные  счета  между  сонаследницами.  Все  это  было
принято без споров.
     В этот момент писец ввел Фуана, которого ждали  как  опекуна  Франсуазы
Вдребезги пьяного Иисуса Христа в контору не впустили.  Хотя  Франсуаза  уже
целый месяц была совершеннолетней, Фуан еще не сдал  отчета  по  опеке,  что
усложняло дело. Теперь  надо  было  разделаться  с  этим,  чтобы  освободить
старика от дальнейшей ответственности. Фуан  смотрел  то  на  одних,  то  на
других, вытаращив свои маленькие глазки. Он дрожал от страха, боясь, как  бы
его не втянули в историю, за которую ему придется отвечать на суде.
     Нотариус прочел счета. Все  настороженно  слушали,  пугаясь  непонятных
мест, каждый боялся  пропустить  слово,  за  которым  могло  скрываться  его
несчастье.
     - У кого есть претензии? - спросил г-н Байаш, кончив чтение.
     Все смотрели растерянно. Какие претензии? Может  быть,  они  что-нибудь
забыли?
     - Прошу прощения, - внезапно заявила Большуха. - Счет Франсуазы тут  не
весь. Да, не весь! А братец мой  нарочно  закрывает  глаза  на  то,  что  ее
обворовывают!
     Фуан залепетал:
     - Как? Как?.. Я у нее не взял ни гроша... Как перед богом...
     - Я говорю, что Франсуаза после выхода сестры замуж, вот уж скоро  пять
лет, оставалась в доме работницей, за что ей причитается жалованье.
     Бюто от неожиданности подскочил на стуле. У Лизы перехватило дыхание.
     - Что? Жалованье?.. Родной сестре?.. Ну, уж это было бы слишком мерзко!
     Г-н Байаш прервал ее и сообщил, что  младшая  сестра  безусловно  имеет
право на жалованье и, если хочет, может им воспользоваться.
     - Да, я хочу! Я хочу получить  все,  что  мне  причитается,  -  заявила
Франсуаза.
     - А как же тогда с харчами? - закричал Бюто вне себя. - Разве  мало  на
нее ушло хлеба, мяса? Вы пощупайте ее, какая она  гладкая,  -  что  же  она,
по-вашему, стены лизала, лентяйка?
     - А белье? А платья? - бушевала Лиза. - А стирка? Рубашку ей на два дня
хватало, не больше, до того она потела!
     Франсуаза ответила обиженно:
     - Если потела, значит, здорово работала.
     - Ну, пот, он сохнет, он не пачкает, - добавила Большуха.
     Г-н Байаш снова вмешался,  разъясняя,  что  все  это  надо  подсчитать:
жалованье - с одной стороны, а содержание и харчи - с другой. Он взял перо и
попробовал установить, по их указаниям, точные цифры. Но  сделать  это  было
нелегко. Франсуаза, поддерживаемая Большухой, предъявляла большие претензии,
расценивая свой труд очень высоко. Она перечисляла все, что  ей  приходилось
делать. Она заявила, что работала в доме по хозяйству, ходила  за  коровами,
мыла посуду, была занята на полевых работах, в  которых  зять  заставлял  ее
участвовать наравне с мужчинами. Доведенные до  отчаяния  супруги  Бюто,  со
своей стороны, старались увеличить  цифру  расходов,  считали  каждый  обед,
врали на счет одежды  и  даже  требовали  возмещения  стоимости  праздничных
подарков. Однако, несмотря на все  мелочные  подсчеты,  оказалось,  что  они
должны сто восемьдесят шесть франков. Руки у них дрожали,  глаза  горели,  и
они старались припомнить еще что-нибудь, что бы можно  было  вычесть.  Цифра
была уже почти принята, когда Бюто воскликнул:
     - Одну минутку! А доктор, когда у нее остановилась кровь?  Он  приезжал
два раза. Это выходит шесть франков.
     Большуха не хотела, чтобы дело закончилось победой со стороны Бюто. Она
насела на Фуана, требуя,  чтобы  он  вспомнил,  сколько  раз  за  время  его
пребывания в доме девушка нанималась на ферму по тридцать су за  день.  Пять
или шесть? Франсуаза кричала - шесть, Лиза - пять. Они бросали друг в  друга
словами с такой силой, как будто это  были  камни.  А  растерявшийся  старик
поддерживал то одну, то другую и хлопал себя обеими руками по лбу. Франсуаза
одержала верх, и общая сумма достигла ста восьмидесяти девяти франков.
     - Ну, а теперь уже все? - спросил нотариус,
     Бюто  в  изнеможении  откинулся  на   стул,   раздавленный   этим   все
возрастающим счетом.  Он  перестал  сопротивляться,  считая,  что  дошел  до
предела несчастий, и только жалобно хныкал:
     - Ну что ж, снимайте последнюю рубашку!
     Но  Большуха  приберегла  последний  страшный  удар.  Это  было   нечто
внушительное и вместе с тем очень простое, о чем все как-то забыли.
     - Послушайте, а пятьсот франков за отчуждение придорожной полосы?
     Бюто вскочил, выпучив глаза и  раскрыв  рот.  Спорить,  возражать  было
невозможно: он получил деньги к теперь должен был вернуть половину. С минуту
он пытался что-то сообразить и, не найдя никакого  выхода,  теряя  рассудок,
кинулся вдруг на Жана:
     - Скотина, это ты нас поссорил! Если бы не  ты,  все  жили  бы  вместе,
ладно и мирно!
     Жан, до сих пор благоразумно молчавший, вынужден был перейти к обороне.
     - Не тронь, а то съезжу!
     Франсуаза и Лиза вскочили с места и встали каждая  перед  своим  мужем.
Медленно закипавшая ненависть сверкала в их глазах, и они уже  приготовились
вцепиться друг в друга ногтями. Побоище, предотвратить которое, по-видимому,
не собирались ни Большуха, ни Фуан, вот-вот  готово  было  разразиться.  Еще
мгновение - и в воздух полетели бы чепцы и клочья  волос.  Но  тут  нотариус
вышел из состояния своей обычной профессиональной невозмутимости.
     - Черт вас  дери,  да  подождите  же,  пока  выйдете  на  улицу!  Сущее
безобразие! Неужели нельзя договориться без драки?
     Все утихомирились, содрогаясь от злости, а он продолжал:
     - Так вы согласны? Тогда я составлю отчет об опеке, он будет  подписан,
затем мы проведем продажу  дома,  и  все  будет  кончено...  Ступайте  и  не
вздумайте дурить, а то эти глупости могут дорого обойтись!
     Последние слова нотариуса  внесли  наконец  успокоение.  Но  когда  они
вышли, Иисус  Христос,  поджидавший  отца,  облаял  всех  родственников.  Он
кричал, что бессовестно впутывать несчастного старика