и  дом  снова
будут принадлежать им. Они знали  со  слов  Большухи  о  завещании,  которое
сестра так и не собралась написать и  которое  со  времени  ее  беременности
оказывалось уже ненужным. Но ведь им всегда не везло; нечего и думать о том,
чтобы судьба избавила их от Франсуазы и ее младенца. Ложась спать, они часто
говорили об этом, просто так, чтобы поболтать, - разговор о смерти никого не
убивает.  Хорошо  бы  все  устроилось,  если  бы   Франсуаза   умерла!   Это
действительно было бы проявлением божьей справедливости!  Лиза,  отравленная
своей ненавистью, в конце концов заявила, что сестра ей  больше  не  сестра.
Она сама положила бы ее голову на  плаху,  если  бы  от  этого  зависело  их
возвращение домой, откуда их так подло выгнала эта дрянь.  Бюто  не  выказал
себя таким жадным и заметил, что достаточно будет уже и того, если  младенец
подохнет, не родившись. Его  особенно  сердила  эта  беременность:  рождение
ребенка положило бы конец их упрямой надежде  возвратить  добро.  Когда  они
вместе легли в постель, Лиза задула свечу,  многозначительно  рассмеялась  и
сказала, что младенцы,  которые  еще  не  появились  на  свет,  могут  и  не
появиться. В ночной  тьме  воцарилась  тишина,  Наконец  Бюто  спросил,  что
означают ее слова. Прижавшись  к  нему  и  приложив  губы  к  его  уху,  она
призналась:  в  прошлом  месяце  она  с  огорчением  заметила,   что   снова
забеременела; тогда она, не предупреждая его, отправилась к  старухе  Сапен,
знахарке из Маньрли. Снова беременна! Спасибо! Сапен очень просто  поправила
все с помощью иглы. Он  слушал,  не  выражая  ни  одобрения,  ни  порицания.
По-видимому, он был доволен, потому что, смеясь, сказал, что Лизе  следовало
бы воспользоваться иглой и для Франсуазы. Жена его  тоже  оживилась,  крепко
обняла супруга и шепнула ему, что Сапен научила ее еще другому  способу!  О,
очень смешному!.. В чем он состоит?.. А вот  в  чем.  То,  что  сделал  один
мужчина, другой может уничтожить, - нужно только овладеть женщиной и  в  это
время начертить у нее на животе три креста,  читая  "богородицу"  навыворот.
Если в. животе имеется младенец, он улетучится, как ветер. Бюто  захлебнулся
от смеха. Они пробовали  было  усомниться,  но  старинные  суеверия  глубоко
проникли в их плоть и кровь. Они затрепетали: кто не знал,  что  старуха  из
Маньоли  обратила  корову  в  ласку  и  воскресила  мертвого?  Раз  она  это
утверждает, значит, так оно и есть. Наконец Лиза, ластясь к мужу, попросила,
чтобы он испытал над ней "богородицу" навыворот  и  три  крестных  знамения,
желая убедиться, что она ничего не будет чувствовать. Не к чему!  Достаточно
иглы! Вот на Франсуазе испробовать - это другое дело. Он  рассмеялся.  Разве
он мог себе позволить? А почему бы и нет, если  он  уже  раз  обладал  ею?..
Неправда! Теперь ему приходилось  защищаться,  жена  из  ревности  вцепилась
ногтями в его тело. Супруги заснули в объятиях друг друга.
     С тех пор они не могли отделаться от мысли о будущем  ребенке,  который
отнимает у них навсегда дом и землю. Встречая младшую сестру, они  сразу  же
смотрели на ее живот.  Когда  они  видели,  как  она  идет  по  дороге,  они
немедленно измеряли ее взглядом, убеждаясь, что живот ее все растет и  скоро
будет уже поздно.
     - Ах, черт! - заорал Бюто, вернувшись на работу и рассматривая поле.  -
Вор отхватил у нас порядочный кусок. Да что тут говорить: вот где граница!
     Франсуаза продолжала приближаться  тем  же  спокойным  шагом,  стараясь
скрыть свой страх. Она поняла по раздраженному виду Бюто  и  Лизы,  что  Жан
заехал плугом на их полосу. Это было вечным предметом раздора, -  месяца  не
проходило без того, чтобы они  не  сталкивались  друг  с  другом  по  поводу
границы.  Кончить  это  можно  было  только  бранью,  дракой  или   судебным
разбирательством.
     - Ты понимаешь, - негодовал он, повышая голос, - вы забрались на  чужой
участок, я могу вас выставить!
     Но  молодая  женщина,  не  повернув  головы,  пошла  по  своему   полю,
засеянному люцерной.
     - Тебе говорят! - закричала вне себя Лиза. - Иди, взгляни на межу, если
ты думаешь, что мы врем... Нужно определить убытки!..
     Сестра молчала, нарочно подчеркивая этим свое презрение. Лиза  потеряла
всякое чувство меры и начала наступать на нее с кулаками.
     - Отвечай, говорят тебе!.. Смеешься ты, что ли, над нами?!  Я  старшая,
ты должна меня почитать! Я заставлю тебя на коленях просить прощения за  все
гадости, которые ты мне сделала!..
     Она встала перед ней, обуреваемая злобой, ослепленная вскипевшей в  ней
кровью:
     - На колени, на колени, шлюха!
     Франсуаза молчала и так же, как при своем водворении в доме, плюнула ей
в лицо. Лиза завопила. Тогда вмешался Бюто и с силою ее отстранил:
     - Оставь, это мое дело.
     Вот и хорошо,  пусть  он  действует!  Пусть  мучает  ее,  переломит  ей
позвоночник, как гнилое дерево, пусть сделает из нее месиво для собак, пусть
воспользуется ею, как потаскухой, - она не будет ему препятствовать! Она еще
и поможет! Лиза выпрямилась и начала сторожить, чтобы никто не помешал Бюто.
Вокруг расстилалась беспредельная, серая равнина; небо было  мрачно,  кругом
ни души.
     - Ну, иди! Никого нет!
     Бюто шел прямо к Франсуазе; видя его суровое лицо и  напряженные  руки,
она решила, что он собирается ее избить. Она дрожала, но не выпускала  косы.
Бюто уже схватил косу за рукоятку, вырвал ее из рук Франсуазы и  швырнул  на
траву. Желая ускользнуть от него, уйти, она стала пятиться, зашла в соседнее
поле и направилась к стогу, надеясь воспользоваться им как прикрытием.  Бюто
постепенно расставлял руки; он не спешил и, казалось, тоже хотел загнать  ее
в стог. От сдержанного смеха рот его растянулся так, что обнажились десны. И
вдруг она поняла, что он  не  собирается  ее  бить.  Нет!  Он  хотел  совсем
другого, того, в чем она ему так долго отказывала. И вот она, такая храбрая,
клявшаяся когда-то, что он никогда ничего от нее не добьется, задрожала  еще
сильнее, чувствуя, что силы покидают ее. А ведь теперь она уже не девчонка-в
день св. Михаила ей минуло двадцать три года, -  теперь  она  уже  настоящая
женщина, с алым ртом и  глазами  большими,  как  экю.  Ее  охватила  сладкая
истома, и все тело ее оцепенело.
     Бюто продолжал наступать, заставляя ее пятиться, и, наконец,  заговорил
тихо и горячо:
     - Ты ведь знаешь, что между нами не все кончено, я  хочу  тебя  и  буду
обладать тобой!
     Ему удалось припереть ее к стогу, схватить за плечи и опрокинуть. Но  в
этот момент она безотчетно,  по  давней  привычке  к  сопротивлению,  начала
обороняться.
     - Дура, раз уж ты беременна, ты теперь ничем не рискуешь!.. - продолжал
Бюто, сторонясь, так как она отпихивала его ногами.  -  Уж  наверняка  я  не
прибавлю тебе второго!
     Она зарыдала. Это был предел. Больше она уже не оборонялась, но руки ее
были сплетены, ноги дергались в конвульсиях от нервного  напряжения.  Он  не
мог овладеть ею. При каждой новой попытке  его  отбрасывало  в  сторону.  Он
озверел от гнева и обернулся к жене.
     - Ну, ты, бездельница, чего смотришь?.. Помогай мне, держи ее за  ноги,
если ты хочешь, чтобы я сделал что следует!..
     Лиза  по-прежнему  стояла  неподвижно  в  нескольких  метрах  от   них,
всматривалась то в одну, то в другую точку горизонта; ни один мускул  на  ее
лице не дрогнул за это время. Услышав зов мужа, она, не колеблясь,  подошла,
схватила Франсуазу за левую ногу, отодвинула ее в сторону и села на нее, как
будто  хотела  раздавить.  Франсуаза,  пригвожденная  к  земле,  отдалась  в
состоянии прострации, с закрытыми глазами. Однако она сохранила сознание  и,
когда Бюто овладел ею, почувствовала острый приступ блаженства.  Она  крепко
сжала его руками, так, что чуть не  задушила,  и  испустила  продолжительный
крик, перепугав пролетавших  ворон.  Из-за  стога  показалось  бледное  лицо
старого Фуана, который зарылся в солому, ища защиты от холода. Он все  видел
и, очевидно, тоже перепугался, так как снова зарылся в стог.
     Бюто встал. Лиза пристально смотрела на него. Она была озабочена только
одним: сделал ли он так, как следовало. Но в своем порыве он забыл все  -  и
крестные знамения и "богородицу" навыворот. Лиза остолбенела, она  была  вне
себя. Так что же, он делал это для удовольствия?..
     Но Франсуаза не дала ей времени для объяснений с мужем. Один момент она
оставалась лежать, распростертая на земле, как  бы  изнемогая  от  пережитой
радости любви, неведомой ей до сих пор. Внезапно ей  открылась  истина:  она
любила Бюто, любила всегда, никогда не  будет  любить  никого  другого.  Это
открытие  преисполнило  ее  стыдом.  Она  вознегодовала   на   самое   себя,
возмущенная нарушением  всех  своих  понятий  о  справедливости.  Ведь  этот
человек  вовсе  не  принадлежал  ей,  он  был  мужем  сестры,  которую   она
ненавидела, единственным  мужчиной,  связь  с  которым  с  ее  стороны  была
подлостью. И она только что позволила ему все и обнимала его так крепко, что
у него не могло быть сомнений в том, что она принадлежит ему.
     Она вскочила, ошеломленная, растерянная, и принялась изливать свое горе
в бессвязных словах:
     - Сволочи! Мерзавцы!.. Оба вы сволочи и мерзавцы!.. Вы меня погубили...
Даже таких, которые  меньше  вашего  сделали,  посылают  на  гильотину!..  Я
расскажу все Жану, подлые негодяи!.. Он сумеет с вами рассчитаться!..
     Бюто насмешливо пожал плечами, довольный, что добился своего:
     - Брось! Ты же умирала от удовольствия, я чувствовал,  как  ты  дрыгала
ногами! Мы это дело еще повторим!
     Эта насмешка окончательно  доконала  Лизу;  весь  поднимавшийся  в  ней
против мужа гнев обрушился на младшую сестру:
     - Верно, шлюха! Я сама  видела!  Ты  его  обняла,  принудила!  Подумать
только, все мои несчастия исходят от тебя!.. Осмелься теперь повторить;  что
ты не развратничала с моим мужем! Да, да, сейчас же, на  другой  день  после
свадьбы, когда я тебе еще сопли утирала!
     Ревность ее разгорелась особенно после того, как она поняла, что сестра
испытала удовольствие. Это относилось главным образом не к  самому  акту,  а
больше ко всему тому, чем сестра досадила ей в жизни. Если бы  эта  женщина,
вышедшая из одной с ней утробы, не родилась на свет, ей не пришлось бы ничем
делиться. Она проклинала сестру за  то,  что  та  была  моложе  ее,  свежее,
привлекательнее.
     - Лжешь! - закричала Франсуаза. - Отлично знаешь, что лжешь!
     - Ах, я лгу? Так, может быть, это не ты хотела его и  преследовала  его
до самого погреба?
     - Я! Я! И сейчас тоже я?.. Ты, как корова, навалилась на меня!  Ты  мне
чуть ногу не сломала! Черт тебя знает, просто  ли  ты  мерзавка  или  же  ты
хочешь убить меня, стерва!..
     Лиза ответила ей пощечиной. Это взбесило Франсуазу, она  накинулась  на
Лизу. Бюто ухмылялся, заложив руки в карманы, и не вступал в  их  потасовку,
точь-в-точь, как горделивый петух, из-за которого подрались  две  курицы.  И
бой продолжался, яростный, ожесточенный. Чепчики  их  полетели  прочь,  тела
были в синяках; каждая старалась  нанести  удар  другой  в  самое  уязвимое,
опасное для жизни место. Продолжая драку, женщины снова оказались на поле  с
люцерной. Франсуаза вцепилась ногтями Лизе  в  шею.  Лиза  завопила,  увидев
кровь, и ею овладело ясно осознанное  желание  убить  сестру.  Она  заметила
слева от нее косу, лежавшую на кусте, репейника острием кверху.
     Все произошло мгновенно, как молния. Лиза что было силы набросилась  на
Франсуазу. Несчастная споткнулась, опрокинулась и с ужасным криком  упала  в
левую, сторону. Коса вонзилась ей в бок.
     - Черт возьми, ах, черт возьми!.. - пробормотал Бюто.
     Этим все кончилось. Достаточно было  одной  секунды,  чтобы  свершилось
непоправимое. Лиза с восторгом увидела; что ее  желания  осуществились.  Она
смотрела на продырявленное платье,  обильно  залитое  кровью.  Должно  быть,
железо достигло младенца, если кровь текла так сильно!
     За стогом вновь показалось бледное лицо старика Фуана.  Он  видел,  что
произошло, и моргал своими мутными глазами.
     Франсуаза уже не двигалась. Подошедший к ней Бюто  не  решался  до  нее
дотронуться. Пронеслось дуновение ветра и пронизало  его  холодом  до  мозга
костей. Бюто охватил невыразимый ужас. Волосы на нем встали дыбом.
     - Она мертва! Бежим, черт подери!
     Он схватил Лизу за  руку,  и  они  понеслись  вдоль  пустынной  дороги.
Низкое, мрачное небо нависло над самой их головой. Топот их ног отдавался  в
ушах с такой силой, как будто целая толпа бросилась за ними в погоню. И  они
бежали по безлюдной, открытой равнине: он - с надувшейся  блузой,  она  -  с
растрепанными волосами, с чепчиком в руке. Оба повторяли все  те  же  слова,
ворча, как затравленные звери:
     - Умерла, умерла! Умерла, черт возьми!..
     Они бежали все быстрее и быстрее; уже не было больше связных фраз,  они
машинально бормотали в такт своим шагам, своему дыханию, и в  их  бормотании
еще можно было разобрать:
     - Умерла, черт возьми! Умерла, черт возьми!.. Они исчезли.
     Вскоре на лошади приехал Жан. Горе его было огромно.
     - Что такое? Что случилось?..
     Франсуаза подняла веки, но по-прежнему лежала  неподвижно.  Она  обвела
его долгим взглядом своих страдальческих глаз и ничего не  ответила,  словно
была уже очень далека от него и думала совсем о другом.
     - Ты ранена? Ты в крови?.. Ответь, умоляю тебя!.. Вы были при этом? Что
произошло? - обратился он к подошедшему Фуану.
     - Я пошла за травой... Упала на косу... Все кончено!
     Ее глаза искали глаза Фуана. Ему она говорила совсем  другое,  то,  что
должны были знать только родные. Старик, хотя у него и  помутился  рассудок,
казалось, понял и повторял;
     - Да, да. Она упала и поранилась. Я был при этом, я видел.
     Пришлось бежать  в  Ронь,  за  носилками.  По  дороге  Франсуаза  снова
потеряла сознание. Думали, что ее не доставят до дому живой.

IV

     На другой день было воскресенье. Парни из Рони отправились  в  Клуа  на
жеребьевку. Когда к вечеру прибежали  Большуха  и  Фрима  и  с  бесконечными
предосторожностями раздели и уложили Франсуазу в постель,  откуда-то  издали
послышалась  барабанная  дробь,  которая  в   печальных   сумерках   звучала
погребальным звоном для бедного люда.
     Жан, совершенно убитый, отправился на поиски доктора. Около  церкви  он
встретил ветеринарного врача Патуара, который пришел посмотреть лошадь  дяди
Сосисса. Жан энергично упрашивал Патуара пойти взглянуть на раненую, но  тот
не соглашался. А увидев ужасную  рану,  ветеринар  решительно  отказался  ее
лечить. К чему? Сделать ничего нельзя.
     Когда двумя часами позже Жан привел г-на Финэ, тот сказал то же  самое.
Наркотическое средство несколько смягчит агонию.  Пятимесячная  беременность
сильно осложняет дело; чувствовалось, как шевелится  ребенок,  умирая  из-за
смерти матери в этом чреве, пораженном  в  своем  плодородии.  Перед  уходом
доктор попытался сделать перевязку и обещал прийти на другой  день,  сказав,
что несчастная не переживет ночи. Тем не менее Франсуаза ее  пережила,  и  в
ней все еще теплилась жизнь, когда утром,  около  девяти  часов,  барабанным
боем стали созывать рекрутов на площадь перед школой.
     Всю ночь шел проливной дождь, словно небо превратилось в сплошную воду.
Сидя в глубине  комнаты  в  состоянии  полного  отупения,  Жан  слышал,  как
струится нескончаемый поток. Слезы  застилали  ему  глаза.  Когда  наступило
теплое туманное утро, он услышал барабанный бой, точно приглушенный  крепом.
Дождь перестал, но небо оставалось свинцово-серым.
     Бой барабана раздавался долго. Барабанщик сменился,  теперь  уже  дробь
выбивал племянник Макрона, вернувшийся  со  службы.  Он  барабанил  с  такой
силой, как будто бы вел на врага целый полк.  Вся  Ронь  была  взбудоражена.
Жеребьевка всегда вызывала беспокойство, а в этом году  тревога  усиливалась
слухами о близкой войне, которые носились уже несколько дней. Дать пруссакам
проломить себе голову? Покорно благодарим! Тянуть жребий  предстояло  девяти
роньским парням. Такого еще, кажется, не  бывало.  Среди  парней  находились
когда-то неразлучные Ненесс и Дельфен; теперь они разлучились, с тех пор как
один из них поступил в Шартре к ресторатору. Ненесс прищел накануне и провел
ночь у родителей на ферме, - Дельфен с трудом его узнал, так  он  изменился.
Он стал настоящим барином, ходил  с  тросточкой,  в  шелковой  шляпе,  носил
галстук небесного цвета, продетый в колечко. На нем был  костюм,  сшитый  по
заказу у портного; он смеялся над готовым  платьем  от  Ламбурдье.  Дельфен,
наоборот, погрубел, двигался неуклюже, лицо у него загорело  на  солнце,  он
вырос  сильным,  как  сорная  трава.  Между  ними  тотчас  же  возобновились
приятельские отношения. Проведя вместе часть ночи, они пришли  к  школе  под
руку, по призыву барабана, который упорно  и  назойливо  продолжал  отбивать
дробь.
     Тут же стояли и родители. Делом и  Фанни  были  польщены  изысканностью
Ненесса, и им хотелось присутствовать при его отправке. Впрочем, им не  было
причин волноваться за сына, так как они заранее добились его освобождения от
службы. Что до Бекю, явившегося с ярко начищенной бляхой  полевого  сторожа,
то он грозил жене пощечиной, если она не перестанет плакать. Это еще что? Да
разве Дельфен не годен  для  того,  чтобы  послужить  родине?  Парень,  черт
побери, плевать хотел на этот счастливый номер!
     Когда сошлись все девять человек, на что потребовался добрый час,  Леке
передал им знамя: Поспорили, кому выпадет честь его нести, - обыкновенно оно
давалось самому высокому, самому крепкому,  и  все  согласились,  что  лучше
всего для этой роли подойдет Дельфен. В глубине души он был робок,  несмотря
на свои большие кулаки, и казался очень смущенным; его как-то стесняла вещь,
с которой он не привык обращаться. Этакая  длинная  штука,  и  как  неудобно
держать ее в руках! Да и не принесет ли она ему несчастья?..
     Флора и Селина в последний раз прошлись по полу щеткой, наводя к вечеру
порядок в маленьких залах своих трактиров, расположенных на  противоположных
углах улицы. Макрон, стоя у порога, мрачно посматривал на улицу,  Лангень  с
насмешливым видом появился в дверях  своего  заведения.  Надо  сказать,  что
Лангень торжествовал: чиновники финансового ведомства за два  дня  до  этого
конфисковали у его соперника четыре бочонка вина, припрятанные в дровах. Эта
скверная история повлекла за собой отставку Макрона  от  должности  мэра,  и
никто не сомневался, что анонимный донос был, конечно, делом рук Лангеня.  В
довершение  несчастья,  Макрона  бесила  другая  история:  его  дочка  Берта
настолько скомпрометировала себя  с  сыном  тележника,  которому  он  раньше
отказал, что теперь Макрон принужден был согласиться  на  этот  брак.  Целую
неделю женщины только и толковали у колодца о замужестве дочери и о судебном
процессе отца. Ему наверняка грозил штраф, а может  быть,  -  и  тюрьма.  И,
слыша оскорбительный смех соседа, Макрон предпочел войти  в  дом,  смущенный
тем, что люди тоже начали над ним подсмеиваться.
     Но Дельфен схватил знамя; барабанщик  начал  отбивать  дробь.  За  ними
двинулся Ненесс, а потом семеро остальных. Они представляли собой  маленький
отряд, маршировавший по ровной дороге. Следом бежали уличные мальчишки,  шло
несколько родственников, Делом, Бекю и другие, -  они  провожали  парней  до
конца деревни. Отделавшись от своего мужа, Бекю  поспешила  проскользнуть  в
церковь. Увидав, что в церкви  кроме  нее  никого  нет,  она,  хотя  и  была
неверующей, опустилась со слезами на колени, моля бога, чтобы ее сын вытащил
счастливый номер. Больше часа  бормотала  она  эту  горячую  молитву.  Знамя
постепенно исчезло из виду, его унесли  по  направлению  к  Клуа,  и  грохот
барабана наконец смолк, растаяв в привольном воздухе.
     Доктор Финэ яв