ходили в него, она продолжала:
     - Послушай-ка, возьмись за ум... Когда у тебя ничего  не  останется,  а
все будет у них, тебя твои же дети выгонят на большую дорогу... И кончишь ты
с мешком за спиной, как настоящий босяк... Тогда ты уж не вздумай  постучать
ко мне. Я тебя достаточно предупреждала. Не хочешь слушать -  тебе  же  хуже
будет!.. Хочешь ты знать, что бы я сделала на твоем месте? Хочешь?
     Он безропотно ждал, подчиняясь ей, как младший.  Она  вошла  обратно  в
дом, захлопнула за собой дверь и крикнула:
     - Я бы вот что сделала... Подыхайте на улице!
     Некоторое время Фуан неподвижно стоял перед закрытой дверью, потом, как
бы покорившись, он решительно зашагал вверх по  тропинке  по  направлению  к
церковной площади. Там стоял старый  родовой  дом  Фуанов,  доставшийся  при
прошлом дележе его брату Мишелю, прозванному Мухой. Дом же на краю  деревни,
в котором он жил, получен был им от его жены, Розы. Муха,  уже  давным-давно
вдовый, жил один с двумя дочерьми, Лизой и Франсуазой. Он жил горькой жизнью
неудачника, все еще подавленный своим несчастным браком, и в течение  сорока
лет не переставал обвинять брата и сестру в том, что они  обворовали  его  в
день жеребьевки. Он постоянно рассказывал, что ему оставили  в  шляпе  самый
плохой билет. В конце концов этому начали  верить,  так  как  благодаря  его
резонерству  и  вялости  в  работе  полученная  им   доля   за   время   его
хозяйствования потеряла половину своей цены. Человек сам делает  землю,  как
обычно говорят в босском краю.
     В это утро Муха также стоял настороже, у порога своего дома, когда Фуан
показался на углу площади. Дележ земли сильно  волновал  Муху,  оживлял  его
старое недовольство, хотя он и сознавал, что ему здесь  рассчитывать  не  на
что. Чтобы подчеркнуть свое полнейшее равнодушие, он тоже повернулся  спиной
и захлопнул за собой дверь.
     Вслед за этим Фуан увидел ожидавших его Делома и Иисуса Христа, которые
стояли на расстоянии двадцати метров друг от друга. Он подошел к  Делому,  к
нему же приблизился и Иисус Христос. Не говоря ни единого  слова,  все  трое
устремили взгляд на тропинку,  шедшую  по  краю  начинавшегося  за  площадью
склона.
     - Вот он, - сказал наконец Иисус Христос.
     Это был Гробуа, местный  землемер,  крестьянин  из  соседней  деревушки
Маньоль. Умение читать и  писать  погубило  его.  Приглашенный  из  Оржер  в
Божанси для землемерных работ, он взвалил на жену все свое хозяйство, а сам,
будучи постоянно  в  разъездах,  настолько  пристрастился  к  пьянству,  что
никогда уже не протрезвлялся. Очень толстый, он хорошо сохранился для  своих
пятидесяти лет. Широкое красное лицо его было  покрыто  лиловатыми  прыщами.
Несмотря на ранний час, Гробуа был чертовски  пьян.  Накануне  он  гулял  на
свадьбе у владельцев виноградников в Монтиньи, где тоже происходил  при  его
участии дележ наследства. Это,  однако,  не  имело  никакого  значения:  чем
больше он пил, тем яснее соображал, не совершая никогда ни  одной  ошибки  в
измерениях и  подсчетах.  Люди  считались  с  его  мнением  и  относились  к
землемеру с большим уважением, так как за ним установилась репутация хитрого
и ловкого человека.
     - Ну, - сказал он. - Все, значит, в сборе. Давайте начинать.
     За ним шел грязный и оборванный  мальчишка  лет  двенадцати,  неся  под
мышкой цепь, на плече шест и вехи, а в другой, свободной руке  -  угломер  в
старом дырявом картонном футляре.
     Все двинулись в путь, не дожидаясь Бюто, которого только что заметили в
урочище Корнай, возле самого большого участка Фуана. Этот  участок,  площадь
которого занимала около двух гектаров, находился рядом как раз с тем  полем,
где несколько дней назад Колишь сбила с ног и потащила за  собой  Франсуазу.
Бюто, считая бесполезным идти дальше, остановился здесь, погруженный в  свои
мысли. Когда остальные подошли ближе к этому месту, они  увидели,  что  Бюто
нагибался и, набирая пригоршни земли, медленно пропускал ее  сквозь  пальцы,
как бы желая взвесить и понюхать.
     - Вот, - сказал Гробуа, доставая из кармана засаленную записную книжку.
- Как вы мне говорили, дядя Фуан, так я и сделал. С каждого участка  я  снял
точный маленький план. Теперь нужно разделить всю вашу землю на  три  части.
Это, дети мои, мы уж сделаем вместе... Так, что ли? Что вы об этом скажете?
     Солнце поднималось все выше.  Холодный  ветер  гнал  по  бледному  небу
сплошные вереницы больших облаков.  Угрюмая  и  унылая,  расстилалась  перед
глазами Бос. Впрочем, казалось,  что  никто  из  собравшихся  не  чувствовал
порывистого дыхания этих бескрайних полей, надувавшего рубахи  и  грозившего
сорвать с головы шляпы. Все пятеро,  одетые  по  случаю  важного  события  в
праздничные  одежды,  молчали.  Окруженные  со  всех  сторон   беспредельной
равниной, они стояли на краю участка,  и  лица  их  застыли  в  мечтательном
раздумье, как у  матросов,  обреченных  на  одиночество  среди  бесконечного
простора  моря.  Эта  плоская  плодородная   Бос,   обработка   которой   не
представляла особых трудностей, хотя и  требовала  постоянных,  каждодневных
усилий, сделала жителей ее холодными и  рассудительными,  одержимыми  только
одной страстью, страстью к земле.
     - Каждый участок надо разделить на три доли, - сказал наконец Бюто.
     Гробуа покачал головой, и начался спор. Привыкший за время своей работы
в крупных хозяйствах к нововведениям, он любил иногда противоречить своим не
очень  состоятельным   клиентам,   не   соглашаясь   на   чрезмерно   мелкое
размежевание. Разве необходимость все  время  переходить  или  переезжать  с
одного места на другое не  будет  разорительна,  когда  куски  земли  станут
величиной с  носовой  платок?  Разве  можно  поставить  хозяйство  на  таких
полосках, где нельзя ни  улучшить  землю,  ни  пользоваться  машинами?  Нет,
единственным разумным решением будет договориться между собою так, чтобы  не
кромсать  поле,  как  лепешку.  Это  преступление!  Пусть  уж   лучше   один
удовлетворяется пахотной землей, другой лугами: таким  образом  можно  будет
уравнять ценность долей, а жребий решит, кому что достанется.
     Бюто, еще не потерявший способности посмеяться, шутливо заметил ему:
     - Ну, а если я получу один только луг, чем же мне тогда питаться? Траву
жрать, что ли?.. Нет, ни в каком случае. Я хочу, чтобы мне  досталось  всего
понемногу: для скота луг, для меня хлеб и виноградник.
     Фуан, выслушав это, одобрительно кивнул  головой.  Так  делили  всегда,
испокон веков. Ведь в будущем каждый может  округлить  свою  землю  за  счет
новых приобретений и брака.
     Делом,  во  владении  которого  находилось  уже  сейчас  двадцать  пять
гектаров, был увлечен более широкими планами. Однако он  шел  на  уступки  и
вообще прибыл сюда от имени жены только для того, чтобы их не  обмерили  при
размежеваниях. Что же касается Иисуса Христа, то  он  отошел  в  сторону  и,
набрав в руку камней, следил за полетом жаворонков  над  полем.  Как  только
задержанная ветром птица останавливалась на секунду,  распластав  в  воздухе
трепещущие крылья, он  сбивал  ее  с  ловкостью  первобытного  охотника.  Он
подобрал трех окровавленных жаворонков и засунул их в свой карман.
     - Ладно уж, довольно поговорили! Режь натрое!  -  весело  сказал  Бюто,
обращаясь к землемеру на "ты". - Но смотри - натрое, а не на шесть, а то мне
сдается, что у тебя сегодня двоится в глазах, так что  тебе  сразу  видны  и
Шартр и Орлеан.
     Обиженный Гробуа выпрямился с большим достоинством.
     - Милый мой, сумей-ка ты напиться так, как я, и при этом вообще увидеть
что-нибудь. А ну-ка, какой такой негодяй возьмется вместо меня  за  угломер,
раз уж я так пьян?
     Никто не решился принять его вызов,  и  он,  торжествуя,  грубо  позвал
своего мальчишку,  который  при  виде  охоты  Иисуса  Христа  остолбенел  от
восхищения. Установили угломер, начали уже расставлять вехи, как вдруг  спор
о способе дележа разгорелся снова. Землемер, которого  поддерживали  Фуан  и
Делом, хотел разделить участок на три полосы параллельно руслу Эгры. Бюто же
требовал, чтобы полосы шли перпендикулярно к нему, основываясь на  том,  что
слой перегноя на нижней части склона тоньше, чем вверху. Нужно, чтобы плохая
часть участка досталась не  кому-нибудь  одному,  а  распределилась  поровну
между всеми, иначе третья доля не будет равноценной по своему качеству. Фуан
сердился, утверждая, что земля везде  одинакова,  и  напоминал,  что  старое
размежевание,  когда  землю  делили  между  ним,  Мухой  и  Большухой,  было
произведено в том же направлении, какое он указывал.  Доказательством  могла
служить доля Мухи  в  два  гектара,  которая  и  граничила  с  этим  третьим
участком. Делом, со своей стороны, высказал  решающее  замечание:  допустим,
что третья доля хуже, но зато ее владелец будет вознагражден с лихвой тогда,
когда через его поле пройдет намеченная уже дорога.
     - Да! Как же! - закричал Бюто. - Слышали мы об этой дороге  из  Рони  в
Шатоден через Бордери. Ждите ее! Долго придется ждать!
     В конце концов, несмотря на его упорство, вопрос  сочли  улаженным.  Он
протестовал, ворча сквозь зубы.
     Когда Гробуа стал намечать границы делянок, все насторожились,  и  даже
Иисус Христос подошел ближе. Каждый пристально следил за землемером, как  бы
подозревая, что тот имеет намерение прибавить к одной доле лишний  сантиметр
за счет другой. Делом три раза подходил к угломеру и смотрел в  щель,  желая
убедиться,  что  нитка  проходит  прямо  по  вехе.  Иисус   Христос   осыпал
проклятиями мальчишку, когда тот недостаточно сильно натягивал  цепь.  Но  с
наибольшим вниманием следил за всем  происходящим  Бюто.  Он  шел  по  пятам
землемера, отсчитывая метры и затем пересчитывая их на свой лад.  Губы  Бюто
дрожали. Весь во власти своего страстного желания владеть, он  был  счастлив
от сознания, что наконец-то и у него будет земля, и в  то  же  время  в  нем
нарастало горькое чувство обиды, глухая злоба оттого, что не все доставалось
ему. Как бы хорошо получить одному весь этот участок в два  гектара.  Боясь,
что участок может достаться кому-нибудь другому, а не ему, он  сам  настоял,
чтобы его  разделить  поровну.  А  теперь  это  кромсание  приводило  его  в
отчаяние.
     Фуан  с  опущенными,  как  плети,  руками  смотрел   на   дележ   своей
собственности, не говоря ни слова.
     - Готово, - сказал Гробуа. - Берите любую долю, - не  найдете  и  фунта
земли лишнего.
     В том же урочище у Фуана было еще четыре гектара пашни. Они состояли из
десятка небольших  полосок  площадью  меньше  арпана.  В  одной  из  полосок
оказалось всего двенадцать аров. Когда землемер, ухмыляясь, спросил,  должен
ли он делить и ее, споры возобновились.
     Бюто как бы инстинктивно  передернуло:  он  нагнулся,  схватил  щепотку
земли и поднес ее к лицу, словно хотел попробовать на вкус. Затем,  блаженно
наморщив нос, он дал понять, что  признает  за  полоской  превосходство  над
всеми остальными. Тихонько пропуская землю сквозь  пальцы,  он  заявил,  что
было бы хорошо, если бы этот кусочек  отдали  ему;  в  противном  случае  он
настаивает на разделе. Возмущенные Иисус Христос и Делом отказались,  требуя
своей части. Да!  Да!  Каждому  по  четыре  ара,  -  только  так  выйдет  по
справедливости. После этого делили каждый кусок, так что никто  из  трех  не
мог уже получить ни одного такого клочка, который не доставался  бы  и  двум
другим.
     - Идемте теперь на виноградник, - сказал Фуан.
     Но прежде чем отправиться в сторону церкви, он еще раз окинул  взглядом
огромную  равнину  и,  остановив  глаза  на  видневшихся  вдалеке  строениях
Бордери, дрожащим от волнения голосом воскликнул:
     - Да, если бы отец захотел, вам бы,  Гробуа,  пришлось  перемеривать  и
это!
     Старик намекал на упущенный  много  лет  назад  случай  покупки  земли,
перешедшей в собственность государства.
     Оба сына и зять резко повернулись, и все снова  остановились,  медленно
оглядывая расстилавшиеся перед ними двести гектаров, принадлежавшие фермеру.
     - Как бы не так, - глухо проворчал Бюто, двинувшись  снова  в  путь,  -
Нашел тоже, чем нас обрадовать. Из этой  истории  все  равно  ничего  бы  не
вышло: так уж свет создан, чтобы буржуи всегда могли есть нас поедом!
     Пробило десять часов. Они прибавили шагу, так как ветер несколько  стих
и из большой черной тучи упали первые крупные капли. Виноградники Рони  были
расположены за церковью, на склоне, спускавшемся к Эгре.  Когда-то  там  был
расположен  окруженный  парком  замок;  всего  только  лет  пятьдесят  назад
роньские  крестьяне,  ободренные  успехами,  выпавшими  на  долю  владельцев
виноградников в Монтиньи, около Клуа,  решили  засадить  это  место  лозами.
Разведению здесь винограда благоприятствовали и крутизна, и спуск  склона  в
южную сторону. Вино получалось неважное, но имело приятный кисловатый  вкус,
напоминая легкие вина, выделывавшиеся в орлеанской провинции. Каждому жителю
Рони с трудом удавалось снимать урожай всего с нескольких лоз. Самый богатый
виноградарь, Делом, владел только шестью арпанами; в хозяйстве босского края
серьезное значение имели одни хлеба и кормовые травы.
     Все повернули за церковь и пошли мимо бывшего  дома  священника,  затем
спустились по тропинке, шедшей  между  узкими  участками  огородов,  которые
чередовались, как  квадраты  шахматной  доски.  Когда  они  проходили  через
поросший кустарником каменистый пустырь, из какой-то  дыры  раздался  голос.
Кто-то пронзительно кричал:
     - Отец, вот и дождик пошел. Я выгоняю гусей!
     Это была Пигалица, дочь Иисуса Христа,  двенадцатилетняя  девчонка,  со
спутанными белокурыми волосами, худая и жилистая, как  ветка  остролистника.
Ее большой рот скашивался в левую сторону, зеленые глаза нахально смотрели в
упор. Ее можно было принять за мальчишку; вместо женского платья на ней была
старая отцовская блуза, стянутая у пояса бечевкой. Все без исключения  звали
ее Пигалицей, несмотря на ее красивое имя Олимпия. Это прозвище было обязано
своим происхождением тому, что Иисус Христос рычал на нее с утра до  вечера,
прибавляя к каждому слову: "Уж ты подожди, паршивая пигалица, я тебе  всыплю
как следует".
     Этой дикаркой  наградила  его  одна  бродячая  потаскуха,  которую  он,
возвращаясь как-то с ярмарки, подобрал на дороге и поселил в  своей  лачуге,
несмотря на возмущение  всей  деревни.  В  течение  трех  лет  шли  семейные
скандалы, а потом шлюха ушла от него  так  же  внезапно,  как  и  появилась.
Однажды вечером ее увел с собой какой-то прохожий. Девочка, едва отнятая  от
груди, была предоставлена самой себе и росла, точно сорная трава.  Едва  она
научилась ходить, как стала готовить  обед  для  отца,  которого  обожала  и
боялась. Однако ее страстью были гуси. Сперва у  нее  были  только  гусак  и
гусыня,  украденные  птенцами  с  какой-то  фермы.   Затем,   благодаря   ее
материнским заботам, стадо умножилось, и теперь у нее  было  около  двадцати
штук. Корм для них она тоже воровала.
     Когда Пигалица со своей наглой козьей мордочкой и  хворостиной  в  руке
появилась, гоня перед собою гусей, Иисус Христос вышел из себя:
     - Сию же минуту отправляйся стряпать, а не  то  берегись...  Опять  ты,
стерва, не заперла дом. Хочешь, чтобы воры залезли?
     Бюто хихикнул. Делом и все  остальные  также  не  могли  удержаться  от
смеха, - настолько им показалось забавным, что  Иисус  Христос  боится  быть
обворованным. Надо было знать его жилище.  Это  был  бывший  погреб,  врытый
глубоко в землю и имевший только три стены, -  настоящая  лисья  нора  среди
груды камней, под старыми липами. Развалившийся погреб - это было  все,  что
осталось от замка. Когда браконьер, поссорившись с отцом, поселился  в  этом
скалистом, заброшенном месте, принадлежавшем общине, ему  пришлось  возвести
из камней и четвертую стену. Оставленные в ней два отверстия служили окном и
дверью. С крыши  спускалась  ежевика,  а  перед  окном,  закрывая  его,  рос
шиповник. Местные крестьяне называли жилище Иисуса Христа "Замком".
     Снова пошел дождь. К счастью, виноградник был недалеко. Раздел  его  на
три части прошел гладко, без особых споров. Оставалось только разделить  три
гектара луга внизу у реки, но в это  время  дождь  превратился  в  настоящий
ливень, и землемер, проходя мимо решетки  какого-то  дома,  предложил  зайти
туда укрыться.
     - Как вы думаете? Не спрятаться ли нам на минутку у господина Шарля?
     Фуан остановился в нерешительности, исполненный  почтения  к  сестре  и
шурину, которые, нажив себе состояние, удалились на покой, живя, как буржуа.
     - Нет, нет, - пробормотал он, - они в двенадцать часов  завтракают.  Мы
им помешаем.
     Но на балкон вышел сам г-н Шарль - посмотреть на дождь.  Узнав  их,  он
позвал:
     - Входите же, входите!
     Потом, так как с них текли  целые  ручьи,  он  крикнул  им,  чтобы  они
повернули за угол и вошли в кухню, где он  их  и  встретил.  Г-н  Шарль  был
красивый шестидесятипятилетний  человек  с  чисто  выбритым,  пожелтевшим  и
важным лицом чиновника, вышедшего в  отставку.  Над  его  потухшими  глазами
нависли тяжелые веки. На нем был  синий  халат,  меховые  туфли  и  ермолка,
которые он носил с достоинством человека, всю жизнь  исполнявшего  строго  и
неукоснительно некоторые деликатные обязанности.
     Когда Лаура Фуан, бывшая тогда портнихой в  Шатодене,  вышла  замуж  за
Шарля Бадейля, у него была небольшая кофейня на  Ангулемской  улице.  Отсюда
честолюбивая молодая чета отправилась в Шартр, движимая желанием разбогатеть
как можно скорее. Сперва у них  ничего  не  выходило,  -  все,  за  что  они
брались, терпело крах. Им не повезло с открытием нового  кабачка,  как  и  с
попыткой содержать ресторан и торговать соленой рыбой. Они уже  отчаивались,
думая, что им никогда не удастся мало-мальски разбогатеть,  как  вдруг  г-ну
Шарлю, обладавшему большой предприимчивостью, пришло в голову купить один из
публичных  домов  на  Еврейской  улице.  Этот  грязный  дом   с   захудалыми
обитательницами пользовался  плохой  известностью  и  был  на  краю  полного
разорения. Г-н Шарль тотчас же оценил положение, учел потребности  шартрских
граждан и выгоды, которые он может получить  в  окружном  городе,  терпевшем
недостаток в приличном заведении, где бы гарантия безопасности соединялась с
последними достижениями в области комфорта.  И  в  самом  деле,  начиная  со
следующего года, дом Э 19, заново отремонтированный, украшенный гардинами  и
зеркалами,  заполненный  подобранным  с  большим  вкусом  персоналом,   стал
пользоваться таким успехом, что число женщин пришлось  увеличить  до  шести.
Господа офицеры, господа чиновники, да и все остальное общество,  не  ходили
больше  никуда,  кроме  этого  заведения.  Железная  рука  г-на  Шарля,  его
по-отечески суровое управление удержали успех предприятия на  установившемся
уровне, Г-жа Шарль также проявляла исключительную деятельность. Она смотрела
за всем хозяйством, ничего  не  упускала,  а  когда  было  нужно,  терпеливо
сносила выходки богатых клиентов.
     Не прошло и  двадцати  пяти  лет,  как  Бадейли  скопили  триста  тысяч
франков. Тогда они начали подумывать об осуществлении мечты  своей  жизни  -
идиллической жизни на лоне природы, среди деревьев, цветов  и  птиц.  Однако
отсутствие покупателя для дома Э 19  за  ту  цену,  которую  они  назначили,
задержало их еще на два года.  У  них  разрывалось  сердце  при  мысли,  что
заведение, которое они поставили на такую высоту и которое приносило  дохода
больше, чем любая ферма, попадет в неизвестные руки  и,  может  быть,  снова
захиреет. Как только г-н Шарль  переехал  в  Шартр,  у  него  родилась  дочь
Эстелла. Открыв заведение на Еврейской улице, он поместил ее в монастырь св.
Елизаветы в Шатодене, Это  был  благочестивый  пансионат,  известный  своими
суровыми  пор