рилась, похожая на развертываемую белую скатерть,
которую набрасывали на отмели, покрытые водорослями;  нежный  и  вкрадчивый,
баюкающий прибой заливал  утесы,  словно  лаская  их.  Но  издали  доносился
нарастающий шум волн, там пенились громадные гребни; мрачная  тень  легла  у
подножия утесов над пустынным  Бонвилем,  притаившимся  в  наглухо  запертых
домах. У прибрежных камней валялись покинутые  лодки,  похожие  на  огромных
рыб, извергнутых морем. Дождь окутывал селение дымкой  тумана,  и  только  в
одном углу церковь отчетливо выделялась на фоне  белесого  неба,  затянутого
тучами.
     Полина молчала. Ее сердечко снова  тревожно  забилось.  У  нее  замерло
дыхание, она прерывисто вздохнула, как если бы ей не хватало воздуха.
     - Ну, что? Пошире Сены, правда? - спросил Лазар,  остановившись  за  ее
спиной.
     Он не переставал удивляться  этой  девчонке.  С  первой  же  минуты  ее
появления большой, нескладный юноша испытывал странную робость.
     - О да! - еле слышно ответила она, не оборачиваясь.
     Лазар хотел назвать ее на "ты", но удержался.
     - Вам страшно?
     Она с изумлением посмотрела на него.
     - Да нет, почему же? Вода ведь сюда не доберется.
     - Ну, этого никто не знает! - сказал он, уступая желанию посмеяться над
нею. - Бывает, что волны перекатываются через церковь.
     Но Полина расхохоталась. Девочка умела  рассуждать,  поэтому  на  шутку
ответила звонким, здоровым смехом, - ее, как разумного человека,  рассмешила
нелепая выдумка. Она первая обратилась к юноше на "ты"  и,  схватив  его  за
руки, точно собиралась затеять какую-то игру, проговорила:
     - Ах, кузен, ты меня считаешь совсем  дурочкой!  Разве  ты  бы  остался
здесь, если бы волны перекатывались через церковь?
     Лазар тоже рассмеялся и пожал детские ручки Полины; они стали друзьями.
В это время в комнату вошла  г-жа  Шанто.  Ее  обрадовал  веселый  смех,  и,
вытирая вымытые руки, она сказала:
     - Познакомились? Я так и знала, что вы друг с другом поладите.
     - Подавать, сударыня? - прервала ее  Вероника,  показываясь  на  пороге
кухни.
     - Да, да... Только сперва зажги лампу - ничего не видно.
     Действительно, ночь надвигалась так быстро, что в столовой было  совсем
темно,  ее  освещали  только  красноватые  отсветы  камина.  Пришлось  опять
отложить ужин.  Наконец  Вероника  опустила  висячую  лампу.  Накрытый  стол
оказался в ярком кругу света. Все сели. Полина  поместилась  между  дядей  и
кузеном против тетки. Г-жа Шанто вскоре опять вскочила со свойственной  этой
худощавой пожилой женщине непоседливостью.
     - Где моя сумка?.. Погоди, детка, я сейчас достану тебе  твой  бокал...
Убери стакан, Вероника. Девочка привыкла пить из своего бокала.
     Она вынула серебряный  бокал,  на  котором  уже  образовались  вмятины,
вытерла его своей салфеткой и поставила перед  прибором  Полины.  Сумку  она
положила на стуле позади себя. Вероника подала суп с вермишелью, предупредив
с  недовольной  миной,  что  он  слишком  долго  кипел.  Никто  не   выразил
неудовольствия, все были очень голодны. Ложки так и мелькали. Затем  кухарка
подала вареное мясо. Шанто, большой  любитель  поесть,  едва  притронулся  к
нему, ожидая жаркого из баранины. Но когда  блюдо  поставили  на  стол,  все
возмутились: баранина жесткая, как подошва, ее нельзя есть!
     - Будто  я  сама  не  знаю,  -  спокойно  промолвила  Вероника.  -  Она
пережарилась, не надо было вам опаздывать!
     Тем не менее Полина весело разрезала  жаркое  на  мелкие  кусочки  и  с
аппетитом жевала его. А Лазар вообще никогда  не  замечал,  что  у  него  на
тарелке, и способен был принять ломтик белого хлеба за  курятину.  Но  Шанто
мрачно созерцал поданное ему жаркое.
     - Что у вас еще, Вероника?
     - Жареный картофель, сударь.
     Шанто в отчаянии откинулся на спинку своего кресла.
     - Хотите, принесу вареной говядины? - предложила кухарка.
     Грустно покачав головой, Шанто отказался. Лучше уж  хлеб,  чем  вареное
мясо. Боже, какой обед! В довершение всего из-за непогоды и рыбы не  купишь!
Г-жа Шанто, евшая очень мало, с состраданием смотрела на мужа.
     - Бедненький! - вырвалось у нее. - Жаль мне  тебя...  Я  было  припасла
тебе на завтра подарок; но раз уж ты сегодня вечером остался голодным...
     Она открыла свою сумку и достала паштет в горшочке. У Шанто разгорелись
глаза.  Паштет  из  гусиной  печенки!  Запретный  плод!  Любимое  лакомство,
строго-настрого запрещенное врачом!
     - Но вот что, - продолжала жена, - я разрешаю тебе только одну тартинку
с паштетом... Будь осторожен, иначе никогда больше не получишь.
     Шанто  дрожащими  руками  схватил  горшочек.  Ему   часто   приходилось
переносить такое жестокое испытание, - страх перед приступом подагры боролся
с желанием вкусно поесть, но  жадность  почти  всегда  побеждала.  Уж  очень
вкусно! Лучше он потом потерпит боль.
     Вероника видела, как Шанто  положил  себе  большой  кусок  паштета,  и,
возвращаясь в кухню, проворчала:
     - Хорош, нечего сказать! А уж как потом выть будет!
     Слово "выть" звучало естественно в ее устах, она  так  простодушно  его
произносила, что хозяева не обижались. Шанто  поистине  выл,  когда  у  него
начинался приступ подагры; все это знали, и никому  не  приходило  в  голову
делать Веронике выговор за непочтительность.
     Под конец обед прошел очень весело. Лазар, подшучивая над отцом,  отнял
у него горшочек с паштетом. Когда подали десерт - сыр и печенье, - в комнату
ворвался Матье, радостно встреченный всеми. До сих пор он дремал где-то  под
столом, но, почуяв печенье,  встрепенулся.  Каждый  вечер  пес  появлялся  в
обеденный час, отряхивался и обходил  стол,  умильно  заглядывая  каждому  в
глаза. Лазар обычно оказывался щедрее  всех.  Но  сегодня,  обходя  вторично
стол, Матье остановил свои добрые человечьи глаза на Полине, словно угадав в
ней верного друга животных и  людей.  Он  доверчиво  положил  свою  огромную
голову на колени девочки, глядя на нее в упор кротким и умоляющим взглядом.
     - Вот попрошайка! - воскликнула г-жа Шанто. - Пошел, Матье! Ну можно ли
быть таким обжорой!
     Пес мгновенно проглотил кусочек печенья, протянутый Полиной, и, положив
снова голову на детские колени, просил еще, не сводя глаз со  своего  нового
друга. Полина смеялась, целовала собаку; ее потешали  висячие  уши  Матье  и
черное пятно над левым глазом,  резко  выделявшееся  на  его  белой  шерсти,
густой и волнистой. Но тут произошел забавный эпизод: ревнивая  Минуш  легко
вспрыгнула на стол; мурлыча и выгибая спину, она, словно бодливый  козленок,
все норовила угодить головой в  подбородок  девочки.  Это  была  ее  обычная
манера ласкаться. Полина ощутила на своем лице  ее  холодный  нос  и  острые
зубки. Минуш переступала с лапки на  лапку,  словно  пекарь,  который  месит
тесто. Полина была в полном восторге: слева кошка, справа собака! Они от нее
не отставали и бессовестно пользовались  ее  добротой,  а  она  была  готова
отдать им всю свою долю сладкого.
     - Прогони ты их! - сказала тетка. - Они тебе ничего не оставят.
     - Ну так что ж, тетя? - искренне отвечала девочка, которая  радовалась,
даже отдавая последнее.
     Обед кончился. Вероника принялась убирать со стола. Увидав пустой стол,
пес и кошка, не выразив благодарности, ушли, облизнувшись в последний раз.
     Полина подошла к окну, стараясь разглядеть, что делается снаружи. С той
самой минуты, когда подали суп, она наблюдала, как  за  окном  темнеет,  как
постепенно  сгущается   непроглядная   тьма.   Теперь   перед   ней   встала
непроницаемая стена. Небо, море, селение, даже  церковь  -  все  потонуло  в
кромешном мраке. Не испугавшись шуток кузена, Полина все-таки искала глазами
море; ее мучило желание узнать, до какой высоты может подняться вода. Но она
слышала только возрастающий гул, и в вое ветра,  в  шуме  ливня  ей  чудился
чей-то пронзительный, мощный голос, который  с  каждой  минутой  грозит  все
яростней. В хаосе мрака не видно было ни проблеска, ни  даже  белизны  пены,
только слышался бешеный штурм волн, гонимых бурей из бездны.
     - Черт возьми! - проговорил Шанто. - Как  быстро  поднимается  вода!  И
ведь еще часа два будет прибывать.
     - Если бы ветер дул с севера, - прибавил Лазар, - Бонвилю  пришлось  бы
худо. К счастью, ветер с другой стороны.
     Полина  обернулась  и  стала  слушать;  большие  глаза  ее  были  полны
сострадания и тревоги.
     - Ну, мы-то в безопасности, - заметила г-жа Шанто,  -  а  другие  пусть
разделываются, как знают... У каждого свои горести... Хочешь чашку  горячего
чая, дитя мое? А потом пойдем спать.
     Вероника убрала со стола и  накрыла  его  старой  красной  скатертью  в
крупных цветах; здесь проводило вечера семейство Шанто. Каждый занял обычное
место. Лазар на минуту вышел  и  вернулся  с  чернильницей,  пером  и  целым
ворохом нотной бумаги. Он сел у лампы и  принялся  переписывать  ноты.  Г-жа
Шанто, с самого приезда не спускавшая с сына нежного взгляда, сказала  вдруг
раздраженным тоном:
     - Опять за музыку! Неужели ты не можешь провести с нами хоть этот вечер
по случаю моего приезда?
     - Мама, я ведь никуда не ухожу, я здесь с тобой! Ты отлично знаешь, что
эта работа не мешает мне разговаривать. Ну-ка, попробуй, заговори со мной  о
чем-нибудь, - я сразу отвечу!
     И он упорно продолжал работать, занимая своими бумагами половину стола.
Шанто, удобно расположившись в кресле, уронил руки на колени. Матье дремал у
камина, а Минуш, одним прыжком  оказавшись  на  столе,  принялась  умываться
лапкой и вылизывать себе шерсть на животе. От висячей лампы веяло  уютом,  и
Полина, смотревшая полузакрытыми улыбающимися глазами на свою  новую  семью,
не могла дольше противиться сну: ее томила усталость, разморило  тепло.  Так
она и заснула, озаряемая мягким светом лампы, уронив  голову  на  скрещенные
руки. Тонкие веки, словно шелковая завеса, прикрыли  ее  глаза.  Она  дышала
легко, равномерно, полуоткрыв детские губы.
     - Она не в силах больше  сидеть,  -  проговорила  г-жа  Шанто,  понижая
голос. - Надо ее разбудить. Мы ее напоим чаем и уложим спать.
     Наступило молчание. Слышались только завывание бури и скрип пера, - это
писал Лазар. В доме царила  глубокая  тишина,  привычный,  дремотный  покой.
Каждый вечер одно и то же, на том же месте - жизнь тягучая, как жвачка. Отец
и мать долго смотрели друг на друга,  не  говоря  ни  слова.  Наконец  Шанто
нерешительно спросил:
     - Ну, а что в Кане? Хорошим балансом закончит год Давуан?
     Она сердито передернула плечами.
     - Да, нечего сказать, хорошим! Я ведь и раньше говорила, что тебе лучше
не затевать этого дела!
     Теперь, когда девочка  уснула,  можно  было  свободно  беседовать.  Они
говорили вполголоса  и  сначала  хотели  только  обменяться  новостями.  Но,
увлекшись, забыли о Полине, и мало-помалу выплыли все семейные неурядицы.
     Отец Шанто, бывший плотник, торговал лесом,  доставляемым  из  северных
областей Франции; он  вел  дело  со  смелостью  человека  предприимчивого  и
готового  на  риск;  после  его  смерти  Шанто  застал  фирму   основательно
подорванной. Сам он был человек не очень деятельный, осторожный  рутинер,  а
потому удовольствовался тем, что  спас  положение,  восстановив  порядок,  и
зажил прилично на небольшой, но верный доход от  дела.  В  жизни  Шанто  был
только один роман и вскоре закончился браком. Он женился на  учительнице,  с
которой познакомился в доме приятеля.  Эжени  де  Ла  Виньер  была  сиротой,
дочерью разорившегося дворянина из Котантена. Выходя  замуж  за  Шанто,  она
надеялась, что он разделит ее честолюбивые мечты. Но Шанто, получивший  лишь
неполное образование в пансионе, куда его поместили довольно поздно,  боялся
всяких широких замыслов. Планам властолюбивой жены  препятствовала  косность
мужа. Когда у них родился сын, г-жа Шанто связала с ним  все  свои  мечты  о
богатстве, отдала его в лицей и сама каждый вечер следила за его  занятиями.
И вдруг новое несчастье разбило все ее расчеты.  Шанто  с  сорока  лет  стал
страдать подагрой, и приступы болезни становились до того мучительными,  что
он заговорил о продаже  дела.  Для  нее  это  был  бесславный  жребий:  жить
где-нибудь в глуши, урезывая себя во всем, не имея возможности  впоследствии
помочь сыну в начале его карьеры и предоставить ему ренту в  двадцать  тысяч
франков, о которой она для него мечтала.
     Тогда она решила по крайней мере сама заняться  продажею  склада.  Дело
приносило ежегодно десяток тысяч франков,  и  семья  жила  на  них  довольно
широко, так как г-жа  Шанто  любила  устраивать  приемы.  Теперь  она  нашла
некоего Давуана, который предложил следующую комбинацию: он  купит  у  Шанто
лесной склад за сто тысяч франков, но уплатит пока только  пятьдесят  тысяч;
оставляя в его руках остальные пятьдесят тысяч,  Шанто  станут  компаньонами
Давуана и будут получать половину чистой прибыли. Давуан  казался  человеком
предприимчивым, можно было надеяться, что, даже не расширяя дела, он  сможет
ежегодно выплачивать Шанто пять  тысяч  франков;  а  проценты  с  пятидесяти
тысяч, вложенных в ценные бумаги,  под  обеспечение  недвижимого  имущества,
равны трем тысячам; таким образом, ежегодная  рента  составит  восемь  тысяч
франков. Имея такие доходы, можно терпеливо ждать, пока сын сделает  карьеру
и даст родителям возможность сменить свое бесцветное существование на  нечто
лучшее.
     Так и поступили.  За  два  года  до  этого  Шанто  по  случаю  купил  у
обанкротившегося клиента домик на берегу моря в Бонвиле. Вместо того,  чтобы
перепродать его, как думала раньше  г-жа  Шанто,  она  решила  поселиться  в
Бонвиле и жить там, хотя бы до первых успехов Лазара на  жизненном  поприще.
Отказаться  от  своих  приемов,  зарыться  в  глуши  было  для  г-жи   Шанто
равносильно самоубийству; но она уже  уступила  Давуану  весь  свой  дом,  и
теперь  пришлось  бы  где-нибудь  снимать  квартиру.   Она   решила   делать
сбережения, упорствуя в своем замысле - с триумфом вернуться впоследствии  в
Кан, когда Лазар обеспечит себе видное положение. Шанто все одобрил.  Ну,  а
его подагре придется привыкать к морю; кроме того, двое из  трех  врачей,  с
которыми он советовался, были столь  предупредительны,  что  заявили,  будто
морской воздух должен благотворно подействовать на общее состояние больного.
И в одно майское утро супруги Шанто, оставив  четырнадцатилетнего  Лазара  в
лицее, окончательно переселились в Бонвиль.
     Со времени этого геройского самоотречения прошло пять лет, а  дела  шли
все хуже. Давуан пустился в крупные  спекуляции,  постоянно  требовал  ссуд,
подвергал риску прибыль, а в итоге год заканчивался  с  убытком:  В  Бонвиле
супруги Шанто жили на три тысячи  франков  в  год,  еле-еле  сводя  концы  с
концами, так что пришлось продать лошадь и Вероника сама должна была  ходить
за огородом.
     - Знаешь, Эжени, - осмелился заметить Шанто, -  если  меня  надули,  то
отчасти по твоей вине.
     Но она уже не признавала за собой никакой ответственности. Ей  хотелось
забыть, что союз с Давуаном - дело ее рук.
     - Как? По моей вине? Разве больна я? Не будь ты болен,  мы  бы  теперь,
возможно, стали миллионерами, - сухо ответила она.
     Всякий раз, как у жены в раздражении вырывались подобные  слова,  Шанто
опускал голову, смущенный и пристыженный тем, что  в  его  костях  гнездится
враг семейного благополучия.
     - Надо подождать, - пробормотал он.  -  Давуан  твердо  рассчитывал  на
удачу. Если сосна повысится в цене, мы получим целое состояние.
     - Ну и что с того? - вмешался Лазар,  продолжая  переписывать  ноты.  -
Ведь мы и сейчас не голодаем...  Напрасно  вы  волнуетесь.  А  по  мне,  так
плевать на эти деньги!
     Г-жа Шанто снова пожата плечами.
     - Ты бы лучше не плевал на них и не тратил времени на пустяки.
     Подумать только, она сама научила его играть на рояле! Теперь один  вид
нотных листов приводил ее в отчаяние. Последняя  надежда  ее  рухнула:  сын,
которого она  мечтала  видеть  префектом  или  председателем  суда,  вздумал
сочинять оперы! Теперь он, как и она в свое время, будет бегать по урокам  в
погоду и в непогоду.
     - Вот отчет Давуана за последние три месяца... - снова заговорила  г-жа
Шанто. - Если дела и дальше так пойдут, к июлю мы будем его должниками.
     Она положила свою сумку на стол и, вынув  из  нее  документ,  протянула
мужу. Тот взял, повертел в руках и, не читая, положил на стол  перед  женой.
Вероника  подала  чай.  Наступило  длительное  молчание.  Чашки   оставались
пустыми. Минуш, прикорнув возле  сахарницы,  жмурилась  с  блаженным  видом.
Матье, лежа у камина, храпел, как человек.  А  за  окном  по-прежнему  шумел
прилив, и рокот моря могучим басом вторил тихим звукам засыпающего дома.
     - Не разбудить ли ее, мама? - спросил Лазар. - Я думаю, ей так неудобно
спать.
     - Да, да... - прошептала г-жа Шанто, уйдя в свои  мысли  и  не  спуская
глаз с Полины.
     Все трое посмотрели на спящую девочку. Дыхание ее стало еще  тише;  при
свете лампы белое лицо  и  розовые  губы  напоминали  букет  цветов.  Только
длинные каштановые волосы, растрепавшиеся  от  ветра,  бросали  тень  на  ее
нежный лоб. Г-жа Шанто мысленно перенеслась  в  Париж,  перебирая  в  памяти
множество хлопотливых  дел,  которыми  ей  недавно  пришлось  заниматься,  и
удивляясь тому, что  с  таким  жаром  отнеслась  к  роли  опекунши.  Богатая
наследница невольно пробудила в ней интерес, хотя безукоризненная  честность
г-жи Шанто исключала всякие задние мысли насчет вверенного ей состояния.
     - Когда! я вошла в эту лавку, - медленно начала она рассказывать, -  на
девочке было черное платьице; она стала меня обнимать и плакала навзрыд..  -
О, лавка отличная, - колбасное дело, кругом мрамор,  зеркала,  и  помещается
она как раз напротив рынка... Застала  я  там  еще  служанку,  -  небольшого
росточка,  краснощекая,  здоровая  девица;  она  еще  до  прихода  нотариуса
распорядилась опечатать все вещи и преспокойно продолжала отпускать кровяную
колбасу и сосиски... Адель мне и рассказала о смерти нашего  бедного  кузена
Кеню. Полгода назад, когда скончалась Лиза - его жена, - Кеню  стали  мучить
сильные приливы крови к голове. Он все хватался за шею, словно галстук хотел
с себя сорвать; и вот однажды вечером его нашли без сознания,  с  посиневшим
лицом; он лежал, уткнувшись в банку с салом... Его дядя Градель  умер  точно
так же.
     Она замолчала. Снова наступила тишина. На лице спящей Полины  мелькнула
улыбка, мимолетный отблеск светлого сна.
     - Ну, а с доверенностью все улажено? - спросил Шанто.
     - О, да... Хорошо, что твой нотариус  предусмотрительно  оставил  место
для подписи уполномоченного; я не могла бы заменить тебя,  женщины  в  таких
делах не пользуются юридическими правами... Ты знаешь из моего  письма,  что
тотчас по приезде я отправилась к тому  парижскому  нотариусу,  от  которого
пришла выписка из завещания, где ты назначен опекуном.  Он  тут  же  перевел
доверенность на имя своего старшего клерка, -  он  говорил,  что  это  часто
делается, - и делу был дан ход... У мирового судьи я предложила  включить  в
семейный совет трех родственников со стороны Лизы: двух  молодых  кузенов  -
Октава Муре и Клода Лантье, затем еще одного родственника -  Рамбо,  который
живет в Марселе. С нашей стороны, со стороны Кеню,  я  выбрала  племянников:
Моде, Лиардена и Делорма. Как видишь, вполне порядочный семейный совет, и мы
сможем сделать все, что пожелаем, для счастья ребенка... На первом заседании
они назначили Саккара заместителем опекуна;  его  мне  пришлось  выбрать  из
Лизиной родни.
     - Тише!.. Она просыпается... - прервал их Лазар.
     В самом деле, Полина широко раскрыла глаза. Не шевелясь, она  изумленно
смотрела на людей,  беседующих  за  столом,  потом,  сонно  улыбаясь,  снова
со