И  мысль,  что  она  это
знает, что за ее выдержкой скрывается желание  любящей  женщины  даже  перед
лицом своей смерти успокоить близких, эта мысль окончательно привела  его  в
отчаяние. Она знает все, она видит приближение смерти,  а  он  будет  стоять
возле нее беспомощный. Во мраке своей комнаты Лазар  рисовал  себе  во  всех
мучительных подробностях картину последнего прощания. Это был конец, и,  изо
всех сил охватив подушку руками, он зарылся в нее головой,  чтобы  заглушить
всхлипывания.
     Между тем ночь миновала благополучно. Прошло еще  два  дня.  Теперь  их
связали новые узы - неотступная мысль о смерти. Полина больше не упоминала о
серьезности своего положения  и  находила  в  себе  силы  улыбаться;  Лазар,
казалось, был вполне спокоен и убежден, что она вот-вот встанет. И, несмотря
на это, каждым, особенно долгим и ласковым взглядом они говорили друг  другу
"прощай".
     Ночью, когда он был возле нее, они, казалось, читали мысли друг  друга:
угроза вечной разлуки преисполнила  их  молчаливой  нежностью.  Никогда  еще
между ними не было такого безраздельного духовного слияния, ничто  не  могло
сравниться с этим мучительным блаженством.
     Однажды утром, на восходе солнца, Лазар изумился  тому  спокойствию,  с
которым теперь думал о смерти. Он припоминал протекшие  дни:  за  все  время
болезни Полины он ни разу не ощутил холодного ужаса небытия, который  раньше
пронизывал его с головы до ног. Страх потерять подругу не имел ничего общего
с жуткой мыслью об  уничтожении  собственного  "я".  Сердце  его  обливалось
кровью, но борьба  со  смертью  возвышала  его  и  давала  силы  мужественно
смотреть ей в лицо. Быть может, это  состояние  полусна,  которое  заглушало
страх, явилось  лишь  следствием  сильной  усталости  и  общего  притупления
чувств?  Он  закрыл  глаза,  чтобы  не  видеть  яркого  солнца.  Он  пытался
припомнить былой свой ужас перед  смертью,  твердя  себе,  что  и  он  умрет
когда-нибудь: в его душе ничто  не  откликалось.  Все  на  свете  стало  ему
безразлично и приобрело какую-то странную  невесомость.  У  одра  смертельно
больной не осталось и следа от обычного пессимизма  Лазара;  его  возмущение
против страдания выражалось не в ненависти ко всему живому,  а  в  страстной
жажде здоровья и в неистовой любви к жизни. Он уже больше не говорил о  том,
что  нужно  взорвать  землю,  как  старое,  непригодное  для  жизни  здание;
единственный образ, стоявший теперь перед его мысленным взором, была  Полина
- здоровая, идущая с ним рука об руку ясным, солнечным  днем;  у  него  было
одно желание - вести ее снова, смеющуюся и крепкую, по исхоженным тропинкам.
     В этот именно день Лазар поверил, что смерть близка. С восьми  часов  у
Полины началась  сильная  тошнота,  и  каждый  позыв  к  рвоте  переходил  в
чрезвычайно опасный приступ удушья. Вскоре начался озноб: Полину трясло так,
что зуб на зуб не попадал. Перепуганный Лазар крикнул в окно, чтобы  послали
какого-нибудь мальчишку в Арроманш, хотя доктор по обыкновению приезжал  сам
около одиннадцати. Дом словно опустел и погрузился в мертвую  тишину  с  тех
пор, как Полина не оживляла его звонкими раскатами  своего  бодрого  голоса.
Шанто проводил дни внизу, молчаливо созерцая больные ноги, в  страхе  ожидая
приступа: ведь теперь некому будет за ним ходить. Г-жа Шанто почти  насильно
уводила  Луизу  из  дому;  обе  они  большей  частью  отсутствовали,   очень
подружились  и  сблизились;  только  тяжелые  шаги  Вероники,  то   и   дело
поднимавшейся и спускавшейся по лестнице, нарушали тишину пустынных  комнат.
Лазар трижды выходил на площадку лестницы, с нетерпением поджидая  Веронику,
чтобы узнать, послали ли за  доктором.  Не  дождавшись  ее,  он  вернулся  к
больной,  которая  теперь  как  будто  немного  успокоилась.  Вдруг   дверь,
оставшаяся полуоткрытой, слегка скрипнула.
     - Ну что, Вероника?
     Но это оказалась г-жа Шанто. Она как раз  собиралась  вместе  с  Луизой
поехать сегодня к знакомым по дороге в Вершмон.
     - Сынишка Кюша побежал за доктором,  -  сказала  она,  -  у  него  ноги
резвые.
     Затем, помолчав, она спросила:
     - Значит, ей не лучше?
     В отчаянии Лазар молча указал на Полину.  Она  лежала  неподвижно,  как
мертвая, лицо ее было покрыто холодным потом.
     - В таком случае мы не поедем в Вершмон, - продолжала г-жа Шанто.  -  И
до чего же упорны эти болезни, в которых никто  ничего  не  может  понять!..
Бедная девочка, сколько она пережила!
     Она села и опять заговорила тихим, монотонным голосом:
     - А мы хотели выехать в семь часов! Хорошо, что Луиза не проснулась так
рано. И  как  назло  сегодня  все  неприятности  сразу  свалились.  Приходил
лавочник из Арроманша, принес счет, пришлось ему заплатить...  Теперь  внизу
ждет булочник. Опять за месяц мы забрали у него хлеба на сорок франков!  Ума
не приложу, куда столько уходит...
     Лазар не слушал ее. Он с напряжением и страхом ожидал  нового  приступа
озноба.  Но  его  раздражал  однообразный  и  непрерывный  поток  слов.  Ему
хотелось, чтобы мать ушла.
     - Дай Веронике две салфетки, пусть принесет мне сюда наверх.
     - Конечно, надо заплатить булочнику, - продолжала мать,  словно  ничего
не слыша. - Он меня видел, ему нельзя сказать: хозяйки нет  дома...  Ах,  до
чего ж надоело хозяйство! Тяжело мне приходится, кончится  тем,  что  я  все
брошу... Если бы Полине не было  так  плохо,  она  бы  нам  уплатила  вперед
девяносто франков за свое содержание; сегодня у нас двадцатое, это всего  на
десять дней раньше... Бедняжка, кажется, очень слаба.
     Лазар резко повернулся к ней:
     - Ну что еще? Чего тебе надо?
     - Ты не знаешь, где у нее лежат деньги?
     - Нет.
     - Должно быть, у нее в комоде... Может, посмотришь?
     Лазар яростно замотал головой. У него дрожали руки.
     - Прошу тебя, мама, ради бога, оставь меня в покое!
     Весь разговор велся шепотом  в  глубине  комнаты.  Наступившее  тяжелое
молчание нарушил донесшийся с постели слабый голос:
     - Лазар, возьми у меня под подушкой ключ и дай тете то, что она просит.
     Оба остолбенели. Лазар отказался рыться в ее комоде.  Но  ему  пришлось
уступить, чтобы не мучить Полину. Он дал матери стофранковую бумажку и снова
положил ключ под подушку. В  это  время  у  больной  начался  новый  приступ
озноба; ее трясло, как молодое деревцо, готовое сломиться. Две крупные слезы
показались из-под закрытых век и потекли по щекам.
     Доктор Казэнов приехал в обычное время. Сынишка Кюша даже не  попадался
ему на глаза и, наверное, проказничал где-нибудь в канаве.
     Выслушав Лазара и окинув беглым взглядом Полину, он воскликнул:
     - Она спасена!
     Тошнота и  озноб  были  попросту  признаком  того,  что  нарыв  наконец
прорвался. Теперь нечего было опасаться  удушья,  болезнь  разрешилась  сама
собой. Велика была всеобщая радость, и когда Лазар  проводил  доктора  вниз,
они увидели, что бывший матрос, а теперь кучер Казэнова, Мартен с деревянной
ногой, сидит на кухне за стаканом вина. Тут всем захотелось выпить с ним  за
здоровье Полины. Г-жа Шанто и Луиза выпили по рюмке орехового ликера.
     - А я не очень беспокоилась, - сказала г-жа Шанто. - Я чувствовала, что
ничего серьезного нет.
     - Это, однако, не помешало нашей девочке быть на волосок от  смерти,  -
возразила Вероника. - Право, если бы я вдруг разбогатела, я не была  бы  так
довольна!
     В эту минуту явился аббат Ортер. Он пришел узнать о здоровье  Полины  и
за компанию тоже выпил  рюмочку.  Он  наведывался  ежедневно,  но  только  в
качестве доброго соседа, ибо Лазар сразу же объявил ему, что не допустит его
к больной, чтобы не пугать ее.  Священник  спокойно  согласился  с  Лазаром,
выразив свое полное понимание, и только  служил  обедни  за  здравие  бедной
барышни. Шанто, чокаясь с ним, похвалил его за терпимость.
     - Видите, она обошлась без ваших молебствий.
     - Каждый спасается по-своему! - изрек священник, осушая свою рюмку.
     Когда доктор уехал, Луиза поднялась  к  Полине,  чтобы  ее  поцеловать.
Полина продолжала еще сильно страдать, но  всем  казалось,  что  теперь  это
пустяки. Лазар весело советовал ей приободриться и уже ничего не скрывал  от
нее; он даже преувеличивал минувшую опасность, рассказывая, что  она  трижды
чуть не умерла у него на руках. Однако у самой Полины радость проявлялась не
столь бурно. Тем не менее, после того, как она мужественно приучила  себя  к
мысли о смерти, она глубоко чувствовала, какое  блаженство  -  жить.  По  ее
измученному лицу промелькнула растроганная улыбка, и, пожимая  руку  Лазара,
она тихо сказала;
     - Итак, мой друг, тебе не избавиться от меня, я буду твоей женой.
     Выздоровление началось с того, что Полина подолгу спала,  спала  целыми
днями спокойным,  ровным,  целительным  сном.  Минуш,  которую  прогнали  из
комнаты в самый разгар болезни, теперь воспользовалась тишиной и снова  туда
пробралась. Она легко вскакивала  на  кровать,  свертывалась  клубочком  под
боком своей молодой хозяйки и  наслаждалась  теплотой  постели.  Иногда  она
занималась своим нескончаемым туалетом, умывалась и вылизывалась, но все это
проделывала так осторожно, что больная даже не чувствовала ее присутствия. А
Матье, которому тоже открыли доступ, спал на коврике у кровати и храпел, как
человек.
     Одной из первых причуд Полины было  желание  увидеть  в  субботу  своих
маленьких сельских друзей. После  строгой  трехнедельной  диеты  ей  наконец
позволили съесть яйцо всмятку. Она все еще была очень слаба а приняла детей,
сидя в кресле. Лазар опять открыл комод  и  достал  несколько  пятифранковых
монет. Но, поговоривши с детьми и уплатив им "по  старым  счетам",  как  она
выражалась, Полина почувствовала такую  усталость,  что  ее  в  полуобмороке
опять уложили б постель. Она также интересовалась судьбой плотины и свайного
заграждения и все спрашивала, крепко ли они держатся. А между тем  некоторые
сваи уже расшатались, но Лазар нарочно  сказал  ей,  что  оторвались  только
две-три доски. Как-то утром, оставшись одна в комнате, она тайком  поднялась
с постели и подошла к окну, посмотреть, как прилив разбивается о плотину; но
и на сей раз силы изменили ей, и  она  упала  бы  на  пол,  если  бы  ее  не
подхватила подоспевшая Вероника.
     - Смотри, я привяжу тебя к кровати, если будешь  плохо  себя  вести,  -
шутил Лазар.
     Он продолжал сидеть по ночам возле Полины, но часто засыпал в кресле от
усталости. Вначале он испытывал живейшую радость при виде того,  как  Полина
впервые после выздоровления ест бульон.  Он  с  наслаждением  наблюдал,  как
крепнут и растут силы  в  ее  молодом  теле,  и  словно  сам  вместе  с  ней
возвращался  к  жизни.  Но  мало-помалу  память  об  исчезнувшем   страдании
померкла, он привык к мысли,  что  здоровье  ее  восстановлено,  и  перестал
радоваться ему как нежданному подарку. Осталось одно переутомление,  нервная
разрядка после напряженной борьбы и все те же смутные мысли о тщете бытия.
     Однажды ночью Лазар крепко спал в кресле. Вдруг Полина услыхала, что он
проснулся с тяжелым вздохом.  При  слабом  свете  ночника  она  увидела  его
искаженное лицо, широко раскрытые от ужаса глаза и  судорожно  сжатые  руки,
словно молящие о пощаде. Он бормотал, запинаясь:
     - Боже мой! Боже мой!
     Встревоженная Полина потянулась к нему.
     - Что с тобой, Лазар?.. Ты нездоров?
     Он вздрогнул. Неужели  она  видела?  В  смущении  он  не  нашел  ничего
лучшего, как ответить:
     - Со мною? Ничего. Это ты сама только что стонала.
     Во сне его  вновь  обуял  страх  смерти,  беспричинный  страх,  как  бы
исходящий из самой бездны небытия, ледяное дыхание которого пробудило его  и
повергло в трепет. Господи, и я когда-нибудь  умру!  Эта  неотступная  мысль
душила его. Полина, снова опустив голову на подушки, смотрела  на  Лазара  с
материнским состраданием.

V
     Каждый вечер, после того,  как  Вероника  снимала  со  стола  обеденную
скатерть, между г-жой Шанто и Луизой  начинался  один  и  тот  же  разговор;
Шанто, погруженный в  чтение  газеты,  отвечал  лишь  односложно  на  редкие
вопросы жены.
     Две надели, пока Полина была в  опасности,  Лазар  даже  не  являлся  к
столу;  теперь  он  обедал  внизу,  но  тотчас  после   десерта   уходил   к
выздоравливающей кузине. И не успевал он подняться  на  лестницу,  как  г-жа
Шанто начинала свои повседневные жалобы.
     Сначала она выражала нежные чувства:
     - Бедный мальчик, выбивается из сил... Право,  это  неблагоразумно  так
рисковать своим здоровьем.  Вот  уже  три  недели,  как  он  не  спит...  Со
вчерашнего дня он побледнел еще больше.
     Затем она начинала жалеть Полину: бедная крошка так страдает! Подле нее
нельзя провести ни минуты без сердечной  боли!  Но  мало-помалу  г-жа  Шанто
переходила к тому, какой беспорядок внесла в дом болезнь Полины:  все  пошло
вверх дном, съесть что-нибудь горячее невозможно, словно мы не люди! Тут она
обычно прерывала свои рассуждения и спрашивала мужа:
     - Вероника хотя бы вспомнила дать тебе отвар алтейного корня?
     - Да, да, - отвечал он, не отрываясь от газеты.
     Тогда она понижала голос и обращалась к Луизе:
     - Странно, но ведь бедная Полина  никогда  не  приносила  нам  счастья.
Подумать только, что есть люди, которые считают ее нашим ангелом-хранителем!
Не беспокойся, я знаю, какие сплетни ходят... Ведь  правда,  Луиза,  в  Кане
говорят, что мы обогатились  за  ее  счет?  Как  же,  обогатились!..  Можешь
говорить со мной откровенно, я не боюсь злых языков!
     - Бог мой, о вас судачат не больше, чем обо всех, - отвечала  Луиза.  -
Как-то, с месяц назад, я оборвала жену нотариуса, которая вздумала  говорить
об этом, ничего о вас не зная. Да ведь людям не запретишь болтать.
     С этой минуты г-жа Шанто перестала сдерживаться. Да, они  пали  жертвой
своей доброты. Разве они нуждались в чьей-либо поддержке до приезда  Полины?
И где бы она была теперь? Обивала бы пороги где-нибудь в Париже, если бы они
не согласились взять ее к себе. Значит, кое-кто  позволяет  себе  болтать  о
деньгах, но ведь деньги эти им причинили только страдания;  принесли  в  дом
одно разорение. Факты сами за себя  говорят:  разве  ее  сын  взялся  бы  за
дурацкое предприятие с водорослями, разве стал бы он тратить  время  на  то,
чтобы защищать Бонвиль от моря? А все Полина злосчастная кружит ему  голову.
Сама виновата, если ухлопала на  это  свои  деньги!  А  вот  бедный  мальчик
потерял и здоровье и будущность. В душе г-жи  Шанто  не  иссякала  злоба  по
поводу ста пятидесяти тысяч франков, упорхнувших из еще  теплого  гнездышка,
из ее бюро. Были там и крупные суммы - они словно в воду канули -  и  мелкие
суммы, которые изымались ежедневно;  утечка  становилась  все  больше;  г-жа
Шанто  теряла  душевное  равновесие;  она  как  будто  чувствовала,   откуда
проистекает это тлетворное начало, подтачивающее ее честность. И вот теперь,
когда это разложение завершилось, она проклинала Полину за  все  те  деньги,
которые была ей должна.
     - И что поделаешь с такой упрямицей? - продолжала она.  -  В  сущности,
она страшно скупа, а между  тем  это  олицетворенная  расточительность.  Она
способна бросить в море двенадцать тысяч франков ради  бонвильских  рыбаков,
которые смеются над нами; она готова кормить вшивую детвору со всей  округи,
а я, честное слово, дрожу, когда мне приходится  просить  у  нее  сорок  су!
Пойми это... У нее каменное сердце, хотя она и делает вид, будто все  отдает
другим.
     Во время этих разговоров в столовую часто заходила  Вероника  -  убрать
посуду или накрыть на стол к чаю. Она все слушала и  иногда  даже  вставляла
свои замечания:
     - Это у барышни-то каменное сердце! Ах,  сударыня,  не  грешно  ли  так
говорить!
     Г-жа Шанто строгим взглядом останавливала ее. Затем, положив  локти  на
стол, она принималась за какие-то сложные расчеты,  как  бы  говоря  сама  с
собою.
     - Славу богу, теперь я больше не держу у себя ее деньги!  Но  любопытно
было бы знать, сколько у нее там осталось. Убеждена, что и семидесяти  тысяч
франков не наберется. Посчитаем-ка: три  тысячи  уже  ушли  на  эту  пробную
плотину, двести франков в месяц, по  крайней  мере,  этим  нищим,  девяносто
франков за свое содержание нам. Дело идет быстро... Держу пари,  Луиза,  что
она разорится! Да, ты увидишь ее в нищете... Л если она разорится, кому  она
будет нужна, как станет жить?
     Тут Вероника теряла самообладание:
     - Надеюсь, вы, сударыня, не вышвырнете ее на улицу!
     - Что? - яростно набрасывалась  на  нее  хозяйка.  -  Это  еще  что  за
новости?.. Во всяком случае, и речи нет о том, чтобы кого-нибудь  вышвырнуть
на улицу. Я никогда так не поступала. Я только хочу,  сказать,  что  если  у
человека есть состояние, то нет ничего глупее, как бросать это  состояние  в
грязь,  а  потом  становиться  обузой  для  других...  А  тебе,   милая,   я
посоветовала бы почаще заглядывать на кухню.
     Вероника удалялась, ворча что-то себе под нос. Наступила тишина.  Луиза
разливала  чай;  слышался  только  легкий  шелест  газеты,   которую   Шанто
прочитывал от  доски  до  доски,  до  объявлений  включительно.  Изредка  он
обменивался с Луизой несколькими словами.
     - Можешь положить еще кусок сахару... Получила  ты  наконец  письмо  от
отца?
     - Как бы не так, - отвечала она, смеясь, - но если  я  вас  стесняю,  я
могу уехать. У вас и без того забот много с больной Полиной... Я  уже  давно
хотела убраться восвояси, - вы же сами меня задержали.
     Шанто пытался ее остановить.
     - Об этом нет и речи. Наоборот, будет очень мило, если ты останешься  с
нами до выздоровления Полины.
     - Я могу уехать в Арроманш  и  ждать  там  приезда  папы,  если  я  вам
надоела... - продолжала поддразнивать Луиза, как бы не  слыша  его  слов.  -
Тетя Леони сняла дачу; туда съехалось много народу,  и  там  такой  пляж,  с
которого можно; по крайней мере, войти в воду... Но только тетя Леони  такая
скучная!
     В конце концов Шанто сам весело смеялся над  безобидными  шутками  этой
привлекательной девушки. Но сердце  его  принадлежало  Полине,  которая  так
хорошо за ним ухаживала, хотя Шанто и не решился бы в этом признаться  жене.
И он снова погружался в чтение газеты, пока г-жа Шанто, на  некоторое  время
ушедшая в себя, вдруг опять не начинала, словно проснувшись:
     - Знаешь, я одного не могу ей простить: она у меня отняла сына... Он  и
четверти часа не может посидеть с нами, мы теперь с ним всегда разговариваем
на ходу.
     - Это пройдет, - заметила Луиза. - Надо же кому-нибудь при ней быть.
     Но г-жа Шанто качала головой и  поджимала  губы.  Слова,  которых  она,
видимо, не хотела бы произносить, против воли срывались с ее уст:
     - Все может быть! Но, как хотите,  это  странно,  что  молодой  человек
целыми днями сидит у постели больной девушки. Я  его  ни  в  чем  дурном  не
подозреваю,  сохрани  бог,  я  только  высказываю  свое  мнение.  Ничего  не
поделаешь, если потом будут неприятности.
     Но, заметив смущение Луизы, она добавила:
     - Да и дышать воздухом этой комнаты  вредно.  Полина  может  легко  его
заразить ангиной. У этих девушек, с виду  таких  упитанных,  на  самом  деле
часто больная кровь. Хочешь, скажу правду? Так вот, я не считаю ее здоровой.
     Луиза мягко продолжала защищать свою подругу. Она такая милая! Это  был
единственный ее довод против того, что у Полины якобы и злое сердце и плохое
здоровье. Луиза возражала против злобных выпадов г-жи Шанто из  присущей  ей
потребности ощущать вокруг себя атмосферу благополучия и уюта. Это не мешало
ей выслушивать с ясной улыбкой ежедневно повторяющуюся  клевету  на  Полину.
Она возражала и как будто возмущалась резкостью выражений г-жи Шанто,  но  в
то же время вся розовела от тайного удовольствия при  мысли,  что  ее  любят
больше, что теперь она л