ряя про себя:
     - Эта девочка просто невозможна! И что за осиное гнездо этот  дом!  Она
никогда не выберется из него.

IX

     Снова потянулись тихие дни  в  бонвильском  доме.  После  суровой  зимы
наступила дождливая весна. Исхлестанное ливнями  море  походило  на  грязное
озеро. Запоздалое лето затянулось до глубокой осени; бесконечная синяя гладь
засыпала под палящими лучами солнца. Снова настала  зима,  за  нею  весна  и
снова лето. Мерным ходом, миг за мигом, шли часы и дни.
     Полина обрела прежнее спокойствие; сердце билось  ровно,  будто  в  лад
большим часам. Муки притупились, усыпленные ровной чередою дней, проходивших
в неизменных занятиях. По утрам она спускалась в  столовую,  целовала  дядю,
давала служанке распоряжения по  хозяйству,  дважды  садилась  за  обеденный
стол, после обеда шила и очень рано ложилась спать; а  на  другой  день  все
повторялось  сначала,  и  никакие  неожиданные  события  не  нарушали   этой
монотонной жизни. Подагра Шанто все сильнее сковывала  его,  ноги  распухли,
пальцы были изуродованы в суставах. Когда боли прекращались, он целыми днями
молчал,  наслаждаясь  блаженной  передышкой.  Вероника,   казалось,   совсем
разучилась говорить и вечно ходила с угрюмым видом. Только  субботние  обеды
нарушали эту тишину. Казэнов и аббат Ортер являлись в положенный час,  и  до
десяти часов вечера в комнатах звучали их голоса. Затем аббат: уходил, стуча
деревянными башмаками по мощеному  двору,  а  за  ним  выезжал  и  кабриолет
доктора, запряженный старой, разбитой клячей. Даже шумное веселье Полины, не
покидавшее ее в самые мучительные минуты, стало спокойнее  и  тише.  Звонкий
смех ее не раздавался больше на лестнице и в комнатах,  но  она  по-прежнему
оставалась добрым гением  дома  и  как  будто  хранила  неисчерпаемый  запас
бодрости. К концу первого года сердечная боль ее утихла, и Полина надеялась,
что теперь уснувшее горе не пробудится и дни пойдут спокойно и однообразно.
     В первое время после отъезда Лазара каждое  письмо  от  него  волновало
Полину. Она жила только этими письмами, с нетерпением ждала их, перечитывала
по многу раз н старалась прочесть между  строк  то,  чего  не  было  сказано
словами. Первые три месяца письма приходили регулярно каждые две недели; они
были очень длинны, подробны и полны надежд. Лазар снова увлекся,  погрузился
в дела, мечтая в самое короткое время  нажить  огромное  состояние.  По  его
словам, страховое общество, где он служил, получало громадные доходы. Но  он
не ограничивался  этим,  а  затеял  еще  ряд  других  дел.  Теперь  общество
финансистов и промышленников восхищало его, он  находил  их  очаровательными
людьми и называл себя глупцом  за  то,  что  раньше,  как  неразумный  поэт,
слишком  строго  судил  о  них.  Все  помыслы  о  литературе  были,  видимо,
оставлены. Лазар был также неистощим в  описании  своих  семейных  радостей,
рассказывал о милых ребячествах влюбленной Луизы, об их поцелуях и  проказах
- словом, подробно рисовал свое счастье,  чтобы  отблагодарить  ту,  которую
называл в письмах "своей дорогой сестрой". Но при чтении  этих  строк,  этих
подробностей из жизни новобрачных, руки Полины  слегка  дрожали.  Ее  словно
дурманил исходивший от бумаги аромат любви - запах гелиотропа, любимых духов
Луизы. Верно, листок этот лежал возле -их белья; Полина закрывала глаза -  и
строки загорались, фразы дописывались до конца, перенося ее в интимную жизнь
молодых супругов. Но мало-помалу письма становились  короче,  приходили  все
реже; Лазар не  распространялся  больше  о  своих  делах  и  довольствовался
сердечными приветами от имени жены. Причины такой перемены он не объяснял, а
просто перестал сообщать подробности своей жизни.  Что  это,  неужели  Лазар
недоволен своим положением и ему уже  опротивел  мир  финансистов?  Или  его
семейное счастье омрачено какими-нибудь размолвками? Полина не знала и могла
только строить предположения. Она боялась, не овладели  ли  Лазаром  прежняя
скука и отчаяние, сквозившие в  некоторых  невольно  сорвавшихся  словах.  В
конце апреля, после  шестинедельного  молчания,  пришла  наконец  записка  в
несколько строк: Лазар сообщал, что Луиза беременна уже третий месяц.  Затем
снова наступило молчание. Больше Полина не получала вестей.
     Прошли май и июнь.  Приливом  разбило  один  из  волнорезов.  Это  было
чрезвычайное происшествие, о котором долго говорили; весь Бонвиль хохотал, и
вскоре рыбаки растащили обломки разрушенного сооружения. Произошло еще  одно
событие: маленькая Гонен, которой еще не было четырнадцати лет, родила дочь,
и никто не знал, был ли отцом ребенка младший Кюш или кто другой, - девчонку
видали еще с каким-то стариком. Затем опять все затихло; селение  ютилось  у
подножия  скалы,  словно  цепкий  прибрежный  кустарник.  В  июне   пришлось
исправлять стену террасы и угол дома. Когда тачали чинить стену, при  первом
же ударе лома выяснилось, что скоро может  обвалиться  весь  дом.  Каменщики
проработали целый месяц, и счет вырос почти до десяти тысяч франков.
     Уплатила, как всегда, Полина. В ее состоянии образовалась новая  брешь,
оно уменьшилось теперь до сорока  тысяч  франков.  На  хозяйство  ей  вполне
хватало трехсот франков ренты, но пришлось продать еще одну из акций,  чтобы
не перемещать дядиных денег. Шанто так же, как прежде  его  жена,  повторял,
что они когда-нибудь сочтутся. Полина могла бы все отдать: расчетллвость  ее
исчезала по  мере  того,  как  таяли  деньги.  Она  хотела  только  выкроить
небольшую сумму на милостыню: ее пугала мысль, что субботние раздачи,  может
быть, придется прекратить, - день этот был для нее  самым  отрадным  за  всю
неделю.  Последнюю  зиму  она  принялась  вязать  чулки,  и  теперь  у  всех
бонвильских сорванцов ноги были в тепле.
     Как-то утром, в конце июля, когда Вероника выметала  куски  штукатурки,
оставшиеся после ремонта, Полина получила письмо, и  ее  охватило  волнение.
Письмо было из Кана и содержало  всего  несколько  слов:  Лазар  без  всяких
объяснений сообщал, что завтра вечером прибудет в Бонвиль; Полина побежала с
этой новостью к дяде. Оба молча посмотрели друг на  друга.  В  глазах  Шанто
мелькнул испуг: он боялся, что Полина  покинет  его,  если  молодые  надолго
приедут в Бонвиль. Он не смел  спросить  девушку,  но  в  глазах  ее  прочел
твердое решение уехать. После обеда она даже отправилась  пересмотреть  свое
белье. Однако она вовсе не хотела, чтобы отъезд ее походил на бегство.
     В чудесный летний вечер, часов около пяти, к дому подъехал  экипаж,  из
которого выскочил Лазар. Полина вышла ему навстречу. Но  не  успев  еще  его
обнять, удивленно спросила:
     - Как? Ты один?
     - Да! - просто ответил он и сердечно расцеловал Полину в обе щеки.
     - А где же Луиза?
     - В Клермоне, у невестки. Врач сказал, что ей полезен горный  воздух...
Беременность очень изнуряет ее.
     Продолжая  разговаривать,  они  направились   к   дверям.   Лазар   все
оглядывался на двор, затем пристально посмотрел на кузину. Губы его  дрожали
от сдерживаемого волнения. Вдруг из кухни выбежала собака и с лаем  кинулась
ему под ноги.
     - Это что еще? - спросил он.
     - Это Лулу, - ответила Полина. - Он тебя не  знает...  Не  смей  кусать
хозяина, Лулу!
     Собака продолжала рычать.
     - Какой отвратительный пес! Скажи на милость, где  ты  откопала  такого
урода?
     В самом деле, Лулу был жалкий, нескладный ублюдок, паршивый и облезлый.
К тому же у него был мерзкий нрав, он вечно рычал, чувствуя себя  несчастным
и обездоленным. Он был так безобразен, что его становилось жалко до слез.
     - Что делать, мне его подарили щенком, уверяли, будто вырастет  большая
красивая собака, а вот какой получился... Это уже пятый у  нас:  другие  все
умирали, один Лулу живет да живет.
     Лулу с угрюмым видом растянулся наконец на солнце, повернувшись  к  ним
спиной. Мухи облепили его. Лазар вспомнил минувшие годы, подумал  обо  всем,
чего больше нет, и о том, новом и гадком, что вошло в его жизнь. Он еще  раз
окинул взглядом двор.
     - Бедный мой Матье! - еле слышно прошептал он.
     На крыльце стояла Вероника. Она приветствовала Лазара кивком головы, не
переставая чистить морковку. Но он, не ответив, прошел мимо в столовую,  где
ждал отец, взволнованный звуками голосов. Полина, не успев войти в  комнату,
закричала:
     - Знаешь, он один! Луиза в Клермоне.
     Шанто смотрел на сына прояснившимся взором и, прежде  чем  его  обнять,
спросил:
     - Ты ждешь ее сюда? Когда же она приедет?
     - Нет, нет, - ответил Лазар. - Я сам  заеду  за  Луизой  к  ее  родным,
прежде чем  вернуться  в  Париж.  Я  пробуду  у  вас  недели  две,  а  затем
прощайте...
     В глазах Шанто блеснула немая радость. И  когда  Лазар  обнял  его,  он
крепко расцеловал сына. Затем он  решил,  что  надо  для  приличия  выразить
некоторое сожаление.
     - Как жаль, что жена твоя не  приехала,  -  мы  были  бы  так  рады  ее
повидать!.. В другой раз вы непременно должны приехать вместе.
     Полина молчала,  скрывая  глубокое  волнение  под  нежной,  приветливой
улыбкой... Значит, снова все  переменилось:  она  уже  не  сможет  уехать...
Полина сама не знала, радует ли это  ее  или  огорчает,  настолько  вся  она
принадлежала теперь другим. Но к радости ее примешивалась грусть: она нашла,
что Лазар постарел; взор его потух, горькая  складка  легла  у  рта.  Полина
хорошо знала эти морщины на лбу и на щеках, но они стали глубже,  и  девушка
догадывалась, что скука и страх смерти мучают его  сильнее  прежнего.  Лазар
тоже всматривался в нее. Он увидел, что она созрела, стала  еще  красивее  и
крепче. Улыбаясь в ответ на ее улыбку, он тихонько проговорил:
     - Черт возьми! Видно, что вы не скучали в мое отсутствие! Вы все  прямо
разжирели... Папа помолодел, Полина цветет... И, право,  смешно,  самый  дом
как будто стал больше.
     Лазар окинул столовую тем же удивленным, взволнованным взглядом, что  и
двор. Глаза его остановились на Минуш, клубочком свернувшейся на столе;  она
была так погружена в свое кошачье блаженство, что даже не шевельнулась.
     - Минуш - и та не стареет! -  продолжал  он.  -  Ах  ты,  неблагодарная
тварь, могла бы, кажется, меня узнать!
     Он погладил кошку, и та замурлыкала, по-прежнему не шевелясь.
     - О, Минуш только о себе и помнит! - весело сказала Полина. -  Третьего
дня у нее снова забрали пятерых котят.  Как  видишь,  это  ее  нисколько  не
огорчает!
     Обедали раньше, чем обычно,  так  как  Лазар  позавтракал  очень  рано.
Несмотря на все старания Полины, вечер прошел невесело. Чувствовалось  много
недоговоренного,  и  это  затрудняло  беседу,  вызывая  долгие  паузы.  Видя
смущение Лазара, домашние старались  не  расспрашивать  его  и  не  пытались
узнать, как идут его дела в Париже и  почему  он  написал  о  своем  приезде
только  из  Кана.  Лазар  уклонялся  от  некоторых  вопросов,   поставленных
напрямик, и, видимо, хотел отложить этот  разговор.  Когда  подали  чай,  он
облегченно вздохнул. Как здесь хорошо! Как славно, должно быть, работается в
такой тишине! Он вскользь упомянул о драме в стихах, которую пишет  вот  уже
полгода. Полина удивилась, когда он прибавил,  что  думает  закончить  ее  в
Бонвиле. Ему осталось работы на неделю - другую.
     В десять часов Вероника пришла сказать, что комната для Лазара  готова.
Но когда Лазар узнал, что она собирается поместить его в бывшей комнате  для
гостей, которую после свадьбы отвели для новобрачных, он рассердился.
     - Вот выдумала, не пойду я туда спать!.. Я  лягу  у  себя  наверху,  на
своей железной кровати.
     Вероника принялась ворчать. Что за капризы! Постель уже  готова,  очень
нужно ее перестилать!
     - Хорошо, - сказал он. - Тогда я буду спать в кресле.
     И пока Вероника яростно срывала постельное  белье  и  относила  наверх,
Полину охватила безотчетная радость: ей стало вдруг так весело, что она, как
в далекую пору их детской дружбы, бросилась Лазару на  шею  и  пожелала  ему
спокойной ночи. Опять он тут, в своей большой комнате, так  близко  от  нее,
что она долго еще слышала его шаги. Видно, ему  не  спалось,  и,  опьяненная
воспоминаниями, Полина тоже долго не могла уснуть.
     Только на другой день Лазар начал поверять Полине свою жизнь, но он  не
сразу открыл свою душу, а изредка вставлял в разговор  отдельные  фразы,  из
которых Полина кое-что узнавала. Но мало-помалу она насторожилась и уже сама
стала задавать ему вопросы, полные тревоги и  сочувствия:  как  он  живет  с
Луизой? По-прежнему  ли  они  счастливы?  Лазар  отвечал  утвердительно,  но
жаловался на мелкие нелады: часто самые незначительные факты приводили их  к
ссорам. Они  не  доходили  до  полного  разрыва,  но  между  ними  постоянно
происходили трения, от которых оба страдали:  и  Лазар  и  Луиза  отличались
нервным характером и не умели сохранять равновесие ни в радости, ни в  горе.
Оба испытывали какое-то  тайное  озлобление;  с  удивлением  и  досадой  они
чувствовали, что  разочаровались  друг  в  друге  и  что  за  краткой  порою
страстной любви уже наступило пресыщение.  Полина  сначала  думала,  что  их
раздражали денежные неприятности. Но нет, она ошибалась, - их  десять  тысяч
франков ренты оставались почти  нетронутыми.  Причина  была  не  та:  Лазару
теперь опротивели дела, как раньше опротивела музыка, медицина и  завод.  По
этому, поводу он разразился потоком негодующих фраз: никогда еще не видал он
таких грубых, развращенных людей, как эти финансисты! Он готов терпеть  все:
скуку захолустья, жалкое, необеспеченное  существование,  -  только  не  эту
вечную погоню за деньгами, не эту размягчающую  мозг  бешеную  пляску  цифр.
Выяснилось, между прочим, что Лазар уже оставил страховое общество  и  решил
будущей зимой, по  возвращении  в  Париж,  испытать  свои  силы  на  поприще
драматургии. Его пьеса отомстит за него; он покажет, что деньги - это  язва,
разъедающая современное общество.
     Полину не особенно огорчало это очередное разочарование, - по последним
письмам Лазара она уже догадывалась, в чем дело. Гораздо  больше  встревожил
ее растущий разлад между Лазаром и его женой. Она старалась  найти  причину:
как могло случиться, что оба они, такие молодые, имеющие возможность жить  в
свое удовольствие, думать только о своем счастье, так  быстро  почувствовали
охлаждение друг к другу? Полина то и дело возвращалась  к  этому  вопросу  и
перестала расспрашивать Лазара, только  когда  увидела,  что  его  это  явно
смущает: он бормотал что-то  невнятное,  бледнел  и  опускал  глаза.  Полина
узнавала в его смятенном, беспокойном взгляде прежний страх смерти,  который
Лазар. скрывал от других, как скрывают тайный порок.  Неужели  ужас  небытия
уже стоял между ними, неужели он прокрался даже в супружескую  постель,  еще
теплую от ласк? Первое время Полина сомневалась. Затем, хотя Лазар ни в  чем
ей не признавался, она прочла истину в его глазах, когда он  как-то  вечером
прибежал из своей еще не освещенной комнаты перепуганный, словно спасаясь от
привидений.
     В Париже, охваченный  лихорадкой  страсти,  Лазар  совсем  не  думал  о
смерти. Он забывался в объятиях Луизы, а потом, усталый и разбитый, засыпал,
как ребенок. Она тоже любила его, как пылкая любовница, соблазняя его  своей
кошачьей грацией, и  казалась  созданной  единственно  для  того,  чтобы  ее
боготворил мужчина; если Лазар хоть на миг переставал заниматься ею, она уже
чувствовала себя несчастной и покинутой.  Их  давняя  страсть  была  наконец
удовлетворена, и они забывали мир в  объятиях  друг  у  друга,  считая,  что
никогда не увидят дна  в  чаше  этих  любовных  радостей.  Однако  наступило
пресыщение. Лазар удивлялся, что не испытывает опьянения первых дней;  Луиза
же, не зная ничего, кроме  жажды  наслаждений,  не  требуя  и  не  возвращая
ничего, кроме ласк, не могла служить ему опорой в жизни, не могла  пробудить
в нем мужество. Неужели радости плоти  так  кратковременны?  Неужели  нельзя
погружаться в них без конца, открывая все новые и  новые  ощущения?  Значит,
они не властны доставить нам  хоть  иллюзию  счастья?  Однажды  ночью  Лазар
вскочил, внезапно разбуженный тем страшным  ледяным  дыханием,  от  которого
волосы вставали дыбом у него на голове. "Боже, боже! И я  тоже  умру!"  -  в
ужасе простонал он, охваченный дрожью. Луиза спала рядом; в ее  поцелуях  он
снова встретил смерть.
     Затем наступили уже другие  ночи;  Лазар  узнавал  свои  прежние  муки.
Случалось это во время бессонницы, то чаще, то реже, он никогда  не  мог  ни
предвидеть, ни отвратить приступа. Бывало,  в  часы  спокойствия  его  вдруг
охватывала дрожь, или, наоборот, после  утомительного,  неприятного  дня  он
проводил ночь без всякого страха. Раньше это были просто внезапные встряски,
теперь  же  нервное  расстройство  усиливалось,  каждое   новое   потрясение
расшатывало весь его организм. Темнота усугубляла страх. Лазар не мог  спать
без ночника, хотя  всячески  старался  скрыть  свой  недуг  от  жены.  В  ее
присутствии он мучился еще сильней: прежде,  когда  он  спал  один,  ему  не
приходилось стыдиться своей трусости. Живое  тело,  теплоту  которого  Лазар
ощущал возле себя, беспокоило его. Как только он в страхе поднимал с подушки
голову, еще не успев очнуться от сна, он взглядывал на жену, боясь встретить
в темноте ее широко раскрытые глаза.  Но  Луиза  не  шевелилась;  при  свете
ночника он различал ее неподвижное лицо,  набухшие  губы,  тонкие  синеватые
веки. Лазар уже перестал тревожиться, как вдруг однажды ночью увидел  именно
то, чего так долго боялся, - широко раскрытые глаза  Луизы.  Она  ничего  не
говорила, а только смотрела, как он дрожит и бледнеет. Вероятно, Луиза также
ощутила внезапное веяние смерти, она, наверно, тоже  познала  этот  страх  и
бросилась к нему в объятия, по-женски  ища  помощи.  Затем,  обманывая  друг
друга, они притворились, будто услыхали шум  чьих-то  шагов;  оба  встали  и
пошли шарить под кроватью и за портьерами.
     С этой ночи страх стал преследовать и Луизу. Но они  молчали,  то  была
позорная тайна, о которой не следовало говорить. Только ночью, очутившись  в
алькове, лежа на спине и часами не смыкая глаз, они читали мысли друг друга.
Луиза была так же нервна, как и  Лазар,  и  он  заражал  ее  своим  недугом,
подобно тому, как двое влюбленных передают друг другу свою страсть. Когда он
просыпался, а она спала, его пугал ее сон: дышит ли она?  Он  не  слышал  ее
дыхания, и ему чудилось, будто Луиза  внезапно  умерла.  Он  разглядывал  ее
лицо, прикасался к руке. Но, даже  успокоившись,  он  все-таки  не  засыпал.
Мысль, что Луиза когда-нибудь умрет, погружала его в мрачное  раздумье.  Кто
из них умрет первым? Он или она? Лазар подробно  развивал  обе  возможности.
Пред ним проносились яркие картины предстоящей смерти со всем ужасом агонии,
последних прощаний и, наконец, жестокой  разлуки  навек.  Все  существо  его
возмущалось: как, никогда больше не увидеться, никогда, никогда! После такой
тесной близости, после того, как тело сливалось с телом! Ему  казалось,  что
он сходит с ума: сознание отказывалось примириться  с  таким  ужасом.  Страх
придавал ему храбрости, Лазар хотел умереть  первым.  Тогда  его  охватывала
нежная жалость к Луизе. Он представлял себе ее вдовой, вот она  живет  одна,
ведет ту же привычную жизнь, какую они вели вдвоем, делает то, чего ему  уже
никогда не придется делать. Иногда, чтобы  отогнать  эту  навязчивую  мысль,
Лазар осторожно обнимал Луизу, стараясь не разбудить; но  он  не  мог  долго
лежать с ней: ощущение, что он держит в руках  ее  жизнь,  ужасало  его  еще
больше. Если он клал голову ей на грудь, он невольно прислушивался к  биению
ее сердца и не мог отделаться от болезненной мысли, что  каждую  минуту  оно
может разорваться. Ноги Луизы прижимались к его ногам, стан ее  изгибался  в
его объятиях, он ощущал все ее