снется... Не тронь  его,  он  спит,  как
херувимчик. Видишь, там дымок? Это пароход из Гавра несется на всех парах.
     Чтобы доставить дяде удовольствие, Полина  посмотрела  на  пароход.  На
безбрежной водяной глади двигалась  черная  точка,  на  горизонте  появилась
темная струйка дыма. Полина с минуту неподвижно смотрела на спокойное  море,
на ясный небосвод, радуясь этому прекрасному дню.
     - А ведь так у меня рагу пригорит! - сказала она и направилась к кухне.
     Не успела она войти в дом, как со второго этажа раздался голос:
     - Полина!
     То была Луиза. Она облокотилась на подоконник  в  бывшей  спальне  г-жи
Шанто,  которую  теперь  занимала  молодая  чета.  Непричесанная,  в  ночной
кофточке, она проговорила раздраженным тоном:
     - Если Лазар здесь, скажи, чтобы он шел ко мне.
     - Нет, он еще не возвращался.
     Тут Луиза вышла из себя.
     - Я так и знала, что мы его  увидим  только  вечером,  если  он  вообще
соблаговолит вернуться! Он сегодня не  ночевал  дома,  хоть  и  обещал  быть
вовремя... Очень мило с его стороны! Когда он уезжает в Кан, его  оттуда  не
вытянешь.
     - У него так мало развлечений! - мягко возразила Полина. - И потом, это
дело с удобрениями, наверно, отняло  у  него  много  времени...  Теперь  он,
должно быть, воспользуется кабриолетом доктора и вернется вместе с ним.
     С тех пор, как Лазар и Луиза поселились в Бонвиле, между ними постоянно
вспыхивали недоразумения. Они не ссорились открыто, но вечно раздражались  и
дулись друг на друга; эти двое людей ни в чем не хотели уступать и отравляли
друг другу существование. Она долго не могла оправиться после тяжелых  родов
и теперь влачила пустую и праздную жизнь. Заботы  по  хозяйству  внушали  ей
отвращение, и она убивала время за чтением или за  своим  туалетом,  который
растягивала до самого обеда. Лазар томился от  невыносимой  скуки,  даже  не
дотрагивался до книжки, а целыми часами тупо глядел на море и только изредка
убегал из дому в Кан, откуда возвращался  еще  более  утомленным.  А  Полине
пришлось взять на себя все хозяйство. Она стала для них необходимой,  потому
что теперь мирила их по три раза на день.
     - Ты бы лучше оделась, -  заметила  Полина.  -  Сейчас,  верно,  придет
аббат, - может быть, ты посидишь с ним и с дядей, я страшно занята.
     Но Луиза продолжала сердиться:
     - Ну можно ли отлучаться на столько времени? Отец еще вчера писал  мне,
что так уйдут наши последние деньги.
     Действительно, Лазар уже  затеял  два  неудачных  предприятия,  поэтому
Полина, тревожась за судьбу ребенка, в качестве крестной  подарила  ему  две
трети всего, что у нее еще осталось, застраховав  его  за  свой  счет.  Поль
должен был ко дню совершеннолетия получить сто тысяч  франков.  У  нее  было
теперь всего пятьсот франков ренты, но это огорчало ее лишь потому,  что  ей
пришлось сократить обычную милостыню.
     - Дурацкая затея - эти удобрения! - продолжала ворчать  Луиза.  -  Папа
должен был его отговорить,  и,  если  Лазар  не  вернулся,  значит,  он  там
развлекается... Впрочем, меня это ничуть не трогает, пусть  бегает,  сколько
его душе угодно!
     - Тогда зачем же ты сердишься?  -  возразила  Полина.  -  Право  же,  у
бедного мальчика нет никаких дурных намерений... Так ты сойдешь? А как  тебе
нравится Вероника? Куда-то исчезла и в субботу свалила на меня всю стряпню.
     Это было совершенно непонятное происшествие, уже  два  часа  занимавшее
весь дом. Служанка очистила овощи, ощипала и выпотрошила утку, приготовила и
положила на тарелку мясо - и вдруг как сквозь землю провалилась, ее нигде не
могли сыскать. Полина, в полном недоумении, решила  наконец  сама  поставить
кушанье на огонь.
     - Она все еще не вернулась? - спросила Луиза, позабыв о своем гневе.
     - Нет! Знаешь, что я думаю? Она заплатила какой-то женщине сорок су  за
утку, а я, помнится, сказала ей, что видела в  Вершмоне  гораздо  лучшую  за
тридцать. Ее всю передернуло, и она так на меня  посмотрела,  словно  готова
была съесть. Держу пари, что она отправилась в Вершмон проверить, не сочиняю
ли я.
     Полина смеялась, но в ее смехе чувствовалась печаль:  она  страдала  от
беспричинной грубости Вероники. Внутренний перелом, совершившийся в служанке
после смерти г-жи Шанто, постепенно  пробудил  в  ней  прежнюю  ненависть  к
Полине.
     - Вот уже больше недели, как из нее слова не вытянешь, - сказала Луиза.
- От человека с подобным характером можно ожидать каких угодно глупостей.
     Полина снисходительно махнула рукой.
     - Ах, пусть себе почудит! Рано или поздно она вернется, а мы  не  умрем
сегодня с голоду.
     В эту минуту  ребенок  зашевелился  под  одеялом.  Полина  подбежала  и
наклонилась над ним.
     - Что такое, мой миленький?
     Мать с минуту постояла у окна, а  затем  скрылась  в  глубине  комнаты.
Шанто сидел, задумавшись, и повернул голову, только когда Лулу  зарычал;  он
сообщил племяннице:
     - Полина, твои гости пришли.
     Показались  два  оборванных  мальчугана  -  первые  из   ее   субботних
посетителей. Маленький Поль сейчас же, снова уснул. Она поднялась и сказала:
     - Вот некстати! У меня нет  свободной  минуты...  Оставайтесь  все  же,
посидите  на  скамейке.  А  если  придут  остальные,  ты,  дядя,  вели   им,
пожалуйста, сесть рядом с этими... Мне необходимо пойти на кухню присмотреть
за жарким.
     Когда она возвратилась через четверть часа, на скамье  сидели  уже  два
мальчика и две девочки. Это были ее давнишние маленькие нищие;  хотя  они  и
подросли, но не отучились попрошайничать.
     Никогда еще на Бонвиль не обрушивалось столько  бедствий.  В  мае  бури
разбили последних три дома. Все было  кончено.  Море  торжествовало  победу.
После вековой борьбы неистовому прибою удалось  наконец  снести  селение,  у
которого море отрывало ежегодно клок земли. Теперь  на  опустошенном  берегу
шумели одни победительницы-волны, унося последние обломки. Рыбаки, изгнанные
из своих нор, где целые поколения упорно продолжали жить, несмотря на вечную
угрозу, должны были подняться вверх по лощине; там они  расположились  целым
лагерем: кто побогаче - строился, бедняки ютились под скалами. Возник  новый
Бонвиль, которому грозила та же участь: века борьбы с морем, пока оно  снова
не выгонит  людей  из  жилищ;  морю  оставалось  только  разбить  плотину  и
волнорезы, чтобы довершить дело разрушения. В тот день дул сильный  северный
ветер, исполинские волны разбивались с таким грохотом, что дрожала  церковь.
Лазара предупредили, но он не хотел идти на взморье. Он стоял на  террасе  и
смотрел, как  надвигается  прилив,  а  рыбаки,  возбужденные  этим  яростным
напором, спешили на берег. В них закипала гордость,  смешанная  со  страхом.
Ишь, как ревет! Все начисто  сметет,  подлое!  Действительно,  не  прошло  и
двадцати минут, как исчезло все:  плотина,  словно  вырванная  с  корнем,  и
волнорезы, разбитые в щепы. А рыбаки  ревели  вместе  с  морем,  размахивали
руками и плясали, словно дикари, обезумев  от  ветра,  воды  и  ужаса  перед
расправой стихии. Но когда Лазар показал им кулак, они бросились  бежать  со
всех ног, и по их пятам гнались  бешеные  волны,  которых  ничто  больше  не
сдерживало.
     Теперь рыбаки умирали с голоду в  новом  поселке  и  сетовали  на  свою
судьбу,  обвиняя  проклятое  море,  что  оно  их  разорило,  и  вручая  себя
милосердию доброй барышни.
     - Ты что здесь делаешь? - крикнула Полина, увидав Утлара. - Я ведь тебе
запретила приходить сюда...
     Это был уже рослый малый лет двадцати. Раньше  он  казался  запуганным,
забитым ребенком, теперь стал угрюмым парнем. Он сказал, потупившись:
     - Сжальтесь над нами, барышня! Мы так несчастны с  тех  пор,  как  отец
умер!
     Утлар как-то вечером в бурю ушел в море и больше не  возвращался.  Даже
тела его не нашли; с ним погиб и  матрос,  а  лодку  унесло  без  следа.  Но
Полина, вынужденная раздавать милостыню с осмотрительностью, поклялась,  что
ничего не даст ни сыну, ни вдове, пока они будут открыто  поддерживать  свою
связь. Дело в  том,  что  мачеха,  бывшая  служанка,  по  скупости  и  злобе
колотившая мальчика, после смерти мужа сделала пасынка  своим  сожителем,  -
ведь теперь его больше нельзя было бить. Весь  Бонвиль  смеялся  над  новыми
порядками в семье Утларов.
     - Тебе известно, почему я не хочу, чтобы  ты  переступал  порог  нашего
дома? - продолжала Полина.  -  Когда  ты  будешь  иначе  себя  вести,  тогда
подумаем.
     Он заговорил тягучим, ноющим голосом:
     - Это она захотела. А то она бы меня избила... К тому же,  она  мне  не
мать, так не все ли равно - я или другой? Дайте что-нибудь, барышня! Мы  все
потеряли. Я-то как-нибудь обойдусь, а вот она больна... Право же, я для нее,
клянусь вам!
     Девушка разжалобилась и дала ему в конце концов хлеба и супа. Она  даже
обещала навестить больную и отнести ей лекарства.
     - Да, да, лекарства! -  пробормотал  Шанто.  -  Попробуй  заставить  ее
проглотить что-нибудь! Все они хотят только мяса.
     Но Полина уже занялась дочкой Пруана, у которой вспухла щека.
     - Как это ты ухитрилась?
     - О дерево ударилась, барышня.
     - О дерево?.. Похоже, что о край буфета.
     Это была уже рослая скуластая девушка с  большими  блуждающими,  как  у
сомнамбулы, глазами. Она тщетно старалась стоять  перед  барышней  прямо,  -
ноги у нее подкашивались, язык заплетался.
     - Да ты опять пьяна, несчастная! - воскликнула Полина, пристально глядя
на нее.
     - О, барышня, как вы это можете говорить!
     - Ты пьяна и упала у себя дома, не так ли? Не знаю, право, что за бес в
вас всех сидит... Садись, я сейчас принесу арники и бинт.
     Полина делала ей перевязку, не переставая  ее  стыдить.  Ну,  можно  ли
девочке в ее годы напиваться вместе с родителями! Ведь они, пьяницы  этакие,
в один прекрасный день помрут от водки! Девочка слушала;  помутневшие  глаза
ее слипались. Когда перевязка была окончена, она, запинаясь, пролепетала:
     - Папа жалуется на боли, - я бы его натерла, если  бы  вы  мне  дали  с
собой немного камфарного спирта.
     Полина и Шанто не могли удержаться от смеха.
     - Ну нет, я знаю, куда пойдет мой спирт!  Я  дам  тебе  хлеба,  хоть  и
уверена, что вы его продадите, а деньги пропьете... Сиди, Кюш тебя проводит.
     Тут поднялся сын Кюша. Он был бос, в старых  штанах  и  рваной  рубахе,
сквозь которую просвечивала загорелая исцарапанная кожа. С тех пор, как  его
мать стала отвратительной старухой, к ней больше не ходили мужчины, и теперь
сын рыскал по всей округе, вербуя ей клиентов. Его можно было  встретить  на
больших дорогах, он перепрыгивал через изгороди, проворный, как волчонок,  и
вел жизнь голодного зверя,  который  гонится  за  любой  добычей.  Это  была
крайняя степень нищеты и разврата, такое человеческое падение,  что  Полина,
глядя на него, испытывала угрызения совести, словно она виновата в том,  что
мальчик живет в такой клоаке. Но при каждой  попытке  вырвать  его  из  этих
условий он убегал, потому что ненавидел труд и боялся потерять свободу.
     - Если ты вернулся, - мягко сказала Полина, - значит, ты подумал о том,
что я тебе говорила в прошлую субботу. Ты ходишь ко мне, -  значит,  в  тебе
еще осталось что-то хорошее... Ты не  можешь  больше  вести  такую  скверную
жизнь, а я не настолько богата, чтобы кормить тебя, если ты ничего не хочешь
делать... Ты согласен на то, что я тебе предлагала?
     Со времени своего  разорения  Полина,  чтобы  восполнить  недостаток  в
деньгах, старалась привлечь к помощи беднякам других  добрых  людей.  Доктор
Казэнов добился того, что мать  Кюша  согласились  принять  в  больницу  для
хронически больных в Байе, а сама Полина отложила сто франков на  экипировку
мальчика и нашла ему место на шербургской железной дороге.
     Пока она говорила, мальчик стоял, опустив голову, и недоверчиво  слушал
ее.
     - Так решено, правда? - продолжала Полина. - Ты проводишь мать, а затем
отправишься на место.
     Но как только Полина приблизилась к нему, он отскочил назад, не спуская
с нее прищуренных глаз; ему показалось, что она хочет схватить его за руки.
     - Что ты? - удивленно спросила девушка.
     - Вы меня схватите и запрете... - проговорил  он,  глядя  на  нее,  как
затравленный дикий зверь. - Не хочу.
     С этой минуты все уговоры  были  бесполезны.  Он  не  перебивал  ее  и,
казалось, соглашался со всеми ее доводами;  но  стоило  Полине  подняться  с
места, как он бросался к дверям. Он упрямо  качал  головой,  отказываясь  за
себя и за мать потому, что предпочитал терпеть голод, но жить на свободе.
     - Вон отсюда,  бездельник!  -  крикнул  наконец  возмущенный  Шанто.  -
Напрасно ты возишься с таким негодяем, Полина!
     Руки девушки дрожали; она сознавала всю бесплодность своего милосердия,
ее любовь к ближнему бессильна, если люди сами не хотят выбраться  из  своей
нищеты. Махнув рукой, она сказала снисходительно и устало:
     - Что делать, дядя, они страдают, есть ведь и они хотят.
     Она поманила Кюша, чтобы дать ему, как всегда, хлеба  и  сорок  су.  Он
снова попятился назад и наконец сказал:
     - Положите на пол, а сами отойдите. Тогда возьму.
     Так и пришлось сделать. Мальчик осторожно приблизился, не сводя глаз  с
Полины. Затем, схватив хлеб и деньги, он пустился  наутек  так,  что  только
пятки засверкали.
     - Дикарь! - крикнул Шанто. - Как-нибудь ночью  он  придет  и  всех  нас
передушит... Он такой  же,  как  и  та,  дочь  каторжника:  я  руку  дам  на
отсечение, что это она на днях украла у меня фуляровый платок.
     Слова его относились к маленькой Турмаль, деда  которой,  как  и  отца,
недавно посадили в тюрьму. На скамье ждала Полину сейчас  лишь  она  да  еще
дочь Пруана, одурманенная вином. Дочка Турмаля встала, сделав вид, будто  не
слышала, что ее обвиняют в воровстве, и тотчас принялась хныкать:
     - Сжальтесь, добрая барышня... Нас теперь осталось только двое, мама да
я. Каждый вечер приходят жандармы и колотят нас... у  меня  на  теле  живого
места нет... Ах,  милая  барышня,  мама  помирает,  нам  бы  немного  денег,
крепкого бульона, хорошего вина...
     Шанто был возмущен этим враньем и беспокойно ерзал в своем  кресле.  Но
Полина готова была отдать последнюю рубашку.
     - Замолчи! - прошептала она. - Ты получила бы больше, если  б  поменьше
болтала... Оставайся здесь, я пойду приготовлю тебе корзинку.
     Полина вернулась, держа в руке старое лукошко из-под  рыбы,  в  которое
она положила хлеб, две бутылки вина и мясо. На террасе ее  уже  ждали  новые
посетители: маленькая Гонен со своей дочкой, которой  было  уже  около  двух
лет. Шестнадцатилетняя мать выглядела очень хрупкой и  еще  не  сложившейся;
казалось, старшая сестра вывела на прогулку младшую. Ей  было  тяжело  нести
девочку, но она все-таки притащила ее с собой,  зная,  что  барышня  обожает
детей и ни в чем не может им отказать.
     - Боже, какая толстушка! - воскликнула Полина, взяв ребенка на руки.  -
И подумать только, что она всего на шесть месяцев старше нашего Поля!
     Невольно она перевела печальный взгляд на мальчика, все еще спавшего на
одеяле. Эта девочка-мать, родившая так рано, должна быть  счастлива,  что  у
нее такой крупный ребенок. А между тем она жалуется.
     - Если бы вы знали, сколько она ест, барышня! У меня нет белья, мне  не
во что ее одеть... К тому же, с тех пор как умер отец, мать со своим мужиком
насели на меня. Они обращаются со мной, как  с  самой  последней  тварью,  и
говорят, что если уж родить ребенка, то он должен приносить доход,  а  никак
не убыток.
     Отца девушки, старого калеку Гонена,  однажды  утром  нашли  мертвым  в
ящике из-под угля. Все тело у него было  сплошь  покрыто  кровоподтеками,  и
полиция чуть было не вмешалась в это дело.  А  теперь  мать  и  ее  любовник
поговаривали о том, что надо бы придушить эту малявку,  потому  что  она  их
только объедает.
     - Бедная крошка! - тихо проговорила  Полина.  -  Я  отложила  кое-какие
вещи, а сейчас вяжу ей чулочки.... Ты бы ее приносила почаще,  здесь  всегда
есть молоко, можно было бы давать ей кашку... Я  как-нибудь  зайду  к  твоей
матери и припугну ее, чтобы она тебе больше не грозила.
     Маленькая Гонен опять взяла на руки свою дочку, а  Полина  приготовляла
для нее сверток. Молоденькая мать держала на коленях свое дитя неумело,  как
девочка, играющая в куклы. В ее светлых глазах как будто застыло  удивление:
как же это она могла стать матерью? И хотя  она  кормила  ребенка,  она  так
неловко держала его у своей плоской груди,  что  казалось,  вот-вот  уронит;
Полина однажды строго разбранила  ее:  вздумала  перебрасываться  камнями  с
дочкой Пруана, а ребенка посадила  у  края  дороги  на  кучу  булыжника,  На
террасу взошел аббат Ортер.
     - Вот и доктор вместе с господином Лазаром! - возвестил он.
     В ту же минуту послышался стук колес. Пока Мартен, с деревянной  ногой,
отводил лошадь на конюшню, доктор Казэнов  показался  со  двора.  Войдя,  он
крикнул:
     - Веду вам молодца, который, видимо, не ночевал дома. Надеюсь,  вы  ему
не оторвете голову!
     За ним шел Лазар, чуть улыбаясь. Он быстро постарел, согнулся,  лицо  у
него было землистого цвета; его снедала и разрушала тайная  тревога.  Должно
быть, он намеревался объяснить причину своего опоздания, но в эту минуту  во
втором этаже кто-то с яростью захлопнул окно, остававшееся полуоткрытым.
     - Луиза еще не готова, - объяснила Полина. - Она выйдет сию минуту.
     Все переглянулись. Наступило минутное замешательство; этот громкий стук
предвещал ссору. Лазар направился  было  к  лестнице,  но  теперь  предпочел
дожидаться внизу. Он поцеловал отца и маленького Поля. Затем, пытаясь скрыть
свое беспокойство, стал приставать к Полине.
     - Отправь ты поскорее отсюда этот сброд, - сказал он недовольным тоном.
- Ты ведь знаешь, что я не люблю, когда они вертятся тут под ногами.
     Он говорил о трех девочках, сидевших на скамье. Полина  поспешила  дать
приготовленный узелок маленькой Гонен.
     - Ну, идите... - сказала она. - Вы обе проводите вашу подругу, а то она
еще упадет... А ты будь умницей, хорошенько смотри за  ребенком.  Не  забудь
его на дороге...
     Наконец они собрались уходить. Лазар заглянул в корзинку дочки Турмаля.
Оказалось, она уже успела стянуть старый кофейник, который валялся где-то  в
углу. Наконец всех трех выпроводили со двора; пьяная девушка шла  посредине;
ноги у нее заплетались.
     -  Вот  народ!  -  воскликнул  священник,  усаживаясь  возле  Шанто.  -
Поистине, бог отвернулся от них! После первого же  причастия  эти  негодяйки
рожают детей, пьют и воруют не хуже родителей... Ах, ведь я им  предсказывал
в свое время, что на них обрушатся все несчастья.
     - Скажите-ка, милый  мой,  -  иронически  обратился  доктор  Казэнов  к
Лазару. - Не собираетесь ли вы восстановить ваши замечательные волнорезы?
     Лазар с возмущением отмахнулся. Всякий намек на его неудачную борьбу  с
морем приводил его в бешенство.
     - Я? - воскликнул он. - Да пусть прилив хлынет хоть сюда,  я  и  бревна
поперек дороги не положу, чтобы его остановить! Ну, нет уж!  Я  был  слишком
глуп, такую глупость  не  повторяют!  Подумать  только,  я  видел,  как  эти
мерзавцы плясали от радости, когда все рухнуло! А знаете, что я  подозреваю?
Они накануне прилива,  верно,  подпилили  мои  столбы,  так  как  невозможно
допустить, чтобы они обрушились сами по себе.
     Этим пытался  он  защитить  свое  уязвленное  самолюбие  строителя.  Он
протянул руку и, указывая на Бонвиль, добавил:
     - Пусть подыхают! Тогда и я попляшу!
     - Не представляйся хуже, чем ты есть,  -  спокойно  сказала  Полина.  -
Только бедняки имеют право быть злыми... Ты  бы  все-таки  восстановил  свою
плотину!
     Но Лазар уже успокоился. Последняя вспышка  гнева,  казалось,  истощила
его.
     - О нет, - прогово