о поступила! Ведь ты была уже нездорова.
     Но он замолчал, встретив снова ее умоляющий взгляд. Она протянула руку,
пытаясь нащупать одеяло. Он накрыл ее до самого подбородка.
     - Раскрой рот, я хочу посмотреть, что у тебя  в  горле.  Она  с  трудом
разжала челюсти.
     Лазар поднес свечу к лицу Полины и  кое-как  разглядел,  что  слизистая
оболочка гортани  ярко-красная,  блестящая  и  сухая.  Очевидно,  у  девушки
ангина. Но его пугал характер этой ангины, сопровождающейся таким сильнейшим
жаром и отчаянной головной болью. По лицу  Полины  видно  было,  как  она  в
страхе борется с удушьем, и Лазара вдруг охватил ужас  при  мысли,  что  она
вот-вот задохнется у него на глазах. Она больше не могла глотать, при каждом
- глотательном движении она вздрагивала всем телом. От нового приступа кашля
она опять лишилась сознания. Лазар  окончательно  обезумел  и  стал  стучать
кулаками в дверь к служанке.
     - Вероника! Вероника, вставай скорее! Полина умирает!
     Перепуганная Вероника, кое-как одетая, вошла в спальню  Полины.  Лазар,
ругаясь, - топтался посреди комнаты.
     -  Что  за  проклятое  место!  Здесь  можно  подохнуть,  как  собака...
Врачебная помощь в двух лье отсюда!
     Он подошел к Веронике.
     - Найди кого-нибудь, чтобы тотчас привез доктора...
     Служанка приблизилась к постели больной и с ужасом взглянула на красное
лицо Полины. Она все больше привязывалась к этой девочке, которую раньше так
ненавидела.
     - Я сама пойду, - сказала она просто, -  это  будет  скорее...  Хозяйка
может растопить печь внизу, если вам понадобится.
     Полусонная  Вероника  надела  свои  башмаки  на  толстых   подошвах   и
закуталась в шаль. Предупредив г-жу Шанто, она  вышла  из  дому  и  зашагала
большими шагами по грязной дороге. На колокольне пробило два часа. Ночь была
до того темная, что Вероника то и дело спотыкалась о кучи камней.
     - Что случилось? - спросила г-жа Шанто, входя в комнату.
     Лазар еле  отвечал.  Он  перерыл  шкаф,  ища  свои  старые  медицинские
учебники,  и,  склонившись  над  комодом,  дрожащими   руками   перелистывал
страницы, стараясь воскресить  былые  познания.  Но  в  голове  у  него  все
смешалось, он беспрестанно пересматривал оглавления и ничего не мог найти.
     - Это просто сильная мигрень... - сказала, усаживаясь,  г-жа  Шанто.  -
Самое лучшее - дать ей выспаться.
     Тогда он не выдержал.
     - Мигрень, мигрень!.. Знаешь, мама, твое спокойствие  меня  раздражает.
Пойди-ка вниз, согрей воды.
     - Я думаю, не стоит будить Луизу? - спросила она.
     - Да, да, совершенно не стоит... Мне сейчас никого не нужно. Если  надо
будет, позову.
     Оставшись один, он подошел к Полине и взял ее за руку, чтобы  сосчитать
пульс. Он насчитал сто пятнадцать ударов. Ее горящая рука долго сжимала  его
руку. По-прежнему не раскрывая глаз, девушка вложила в это пожатие всю  свою
благодарность ^и в то же время просила прощения. Она не могла улыбнуться, но
хотела дать понять, что она все слышала и тронута его вниманием, знает,  что
он здесь, возле нее, с нею одною, не думает  о  другой.  Лазар  относился  к
болезням с отвращением. Он совершенно не умел ухаживать за  больными  и  при
малейшем недомогании кого-либо из домашних бежал из  дому;  по  его  словам,
чужие недуги так действовали ему на нервы, что он боялся  не  сдержать  слез
при больном. А потому его самоотверженность вызывала в  Полине  удивление  и
чувство благодарности. Он и сам не мог бы объяснить, почему испытывает такое
горячее желание, такую потребность сделать, все  от  него  зависящее,  чтобы
облегчить ее страдания. Пожатие этой пылающей маленькой руки привело  его  в
смятение, он захотел ободрить Полину.
     - Пустяки, дорогая... Я жду с минуты на минуту доктора  Казэнова...  Ты
только не бойся.
     Не открывая глаз, она с трудом прошептала:
     - О, я совсем не боюсь... Меня огорчает, что из-за меня у тебя  столько
забот...
     Затем еле слышно добавила:
     - Прощаешь меня, да?.. Сегодня я была нехорошая.
     Он наклонился и поцеловал ее в лоб, как поцеловал бы жену, и  отошел  в
сторону; его душили слезы. Ему пришла мысль  приготовить  ей  успокоительное
питье в ожидании  доктора.  В  узком  стенном  шкафчике  находилась  аптечка
Полины. Он боялся взять не те лекарства и стал  ее  расспрашивать,  где  что
стоит. Наконец он нашел морфий и влил несколько капель в стакан  со  сладкой
водой. Ей было так больно глотать, что он не решался  заставить  ее  выпить.
Этим кончились все его попытки. Ожидание становилось невыносимым.  Когда  он
сам изнемог от усталости, простояв столько времени у кровати, и больше не  в
силах был видеть ее  страданий,  он  снова  стал  перелистывать  учебники  в
надежде наткнуться  на  диагноз  и  метод  лечения  болезни.  Может,  у  нее
злокачественная ангина? Но почему тогда он не заметил пленок на мягком небе?
И он снова принимался перечитывать описание и способ лечения злокачественной
ангины, терял нить, не понимая смысла  длинных  фраз,  и  заучивал  ненужные
подробности, как ребенок заучивает непонятный урок.  Как  только  раздавался
новый вздох, он в трепете бежал к постели;  голова  его  гудела  от  научных
терминов, а тревога все росла.
     - Ну что? - спросила г-жа Шанто, тихо входя в комнату.
     - Все то же... - ответил он и, рассердившись, добавил: -  Беда  с  этим
доктором... Можно двадцать раз помереть, пока его дождешься.
     Двери оставались открытыми. Матье, спавший в кухне под столом, поднялся
наверх по своей всегдашней привычке  повсюду  следовать  за  хозяевами.  Его
большие лапы ступали по паркету так мягко, словно он был в войлочных туфлях.
Ему, видимо, понравилась эта ночная вылазка. Пес  не  понимал,  что  хозяева
озабочены; он  начал  ловить  собственный  хвост  и.  уже  собирался  игриво
броситься  на  постель  к  Полине,  когда  Лазар,   возмущенный   неуместной
веселостью Матье, пихнул его ногой.
     - Вон, не то я тебя задушу!.. Не видишь, что делается, дурак?
     Пес сперва удивился, что его ударили,  затем  повел  носом  и,  как  бы
поняв, в чем дело,  смиренно  забрался  под  кровать.  Жестокосердие  Лазара
возмутило г-жу Шанто. Она не стала ждать и пошла на кухню, сухо сказав:
     - Если тебе понадобится горячая вода, пожалуйста... Я вскипячу.
     Лазар слышал, как она ворчала, спускаясь  по  лестнице:  возмутительно,
дошел до того, что бьет  животное!  Кончится  тем,  что  он  и  родную  мать
поколотит, если она там останется. Лазар, обожавший мать, сейчас  глядел  ей
вслед в крайнем  раздражении.  Он  поминутно  подходил  к  Полине.  Разбитая
лихорадкой, она лежала совсем без сил. В жуткой тишине слышалось  только  ее
тяжелое, затрудненное дыхание,  похожее  на  предсмертный  хрип.  Его  опять
охватил безумный, нелепый страх: она, наверное, задохнется, если  помощь  не
подоспеет вовремя. Он шагал из угла  в  угол,  беспрестанно  посматривая  на
часы. Скоро три. Вероника еще не дошла до дома доктора. Он мысленно следовал
за ней в беспросветной ночи по дороге в Арроманш: вот она  обогнула  дубовую
рощу, теперь подходит к мостику,  наверно,  бегом  сбежит  с  пригорка,  это
сократит путь минут на пять. В яростном нетерпении он раскрыл окно, стараясь
что-нибудь разглядеть во тьме. Далеко  в  Бонвиле  мерцал  одинокий  огонек;
должно быть, фонарь рыбака, уходящего в море. От всего  кругом  веяло  такой
мрачной тоской, таким запустением, что казалось,  жизнь  здесь  обречена  на
угасание и гибель. Он закрыл окно, раскрыл его снова и  опять  затворил.  Он
утратил всякое представление о времени и удивился, что пробило  три.  Теперь
доктор уже велел запрягать, вот экипаж катится по дороге, пронизывая  желтым
оком ночную мглу. Лазар так отупел от напряженного ожидания, с глазу на глаз
с больной, которая задыхалась все сильнее, что  вскочил,  словно  спросонья,
когда в четыре часа услышал шаги на лестнице.
     - Наконец-то! - вскричал он.
     Доктор Казэнов сейчас же велел зажечь  вторую  свечу,  чтобы  осмотреть
Полину. Лазар держал одну свечу, а Вероника, растрепанная от ветра, по  пояс
забрызганная  грязью,  поднесла  другую  к  изголовью  постели.  Г-жа  Шанто
смотрела со стороны. Больная лежала в забытьи; когда  ей  пришлось  раскрыть
рот, она застонала от боли. Окончив осмотр, доктор, осторожно  уложил  ее  и
отошел от постели; он казался гораздо спокойнее, чем когда приехал.
     - Ох и напугала же меня ваша Вероника! - тихо проговорил он. - Судя  по
тому, что она мне наплела,  я  предположил  отравление...  Видите,  я  набил
лекарствами все карманы.
     - Это ангина, не правда ли? - спросил Лазар.
     - Да, простая ангина... Пока что непосредственной опасности нет.
     Г-жа Шанто с торжествующим видом развела руками, словно говоря, что она
так и знала.
     - Вы говорите, непосредственной опасности  нет,  -  повторил  Лазар,  к
которому вернулись его страхи, - но разве вы боитесь осложнений?
     - Нет, - ответил после некоторого колебания доктор. - Но, знаете, когда
болит горло, черт бы его драл, ни в чем нельзя быть уверенным.
     Он объяснил, что сейчас не нужно делать ничего, придется  подождать  до
завтрашнего дня и тогда, быть может, пустить кровь. Когда Лазар стал умолять
его  чем-нибудь  облегчить  страдания  больной,  доктор  решил   попробовать
горчичники. Вероника  принесла  таз  с  горячей  водой;  доктор  сам  смочил
горчичники и обложил ими ноги Полины, от колен до щиколоток.  Но  горчичники
только усилили страдания; лихорадка не проходила,  головная  боль  сделалась
невыносимой. Доктор назначил смягчающее полоскание. Г-жа  Шанто  приготовила
настойку из ежевичного листа. Но пришлось отказаться и от этого: при  первой
попытке пополоскать горло боль сделалась нестерпимой. Начинало светать. Было
уже около шести часов, когда доктор собрался уехать.
     - Я заеду часов  в  двенадцать,  -  сказал  он  Лазару  в  коридоре.  -
Успокойтесь, сейчас только боли сильные.
     -  А  боль,  по-вашему,  это  ничего?  -  воскликнул  Лазар,   которого
возмущало, что существует страдание. - Страданий не должно быть!
     Казэнов посмотрел на него и лишь воздел руки к небу в  ответ  на  такое
неслыханное требование.
     Вернувшись в комнату Полины, Лазар послал мать и Веронику отдыхать; сам
он спать не мог. В неприбранную комнату проникал рассвет, мрачная заря после
ночи агонии. Прижавшись лбом к стеклу, он с тоской смотрел  на  серое  небо.
Вдруг какой-то шум заставил его обернуться. Сначала он подумал,  что  встала
Полина,  но  это  был  забытый  всеми  Матьс;  он  вылез  из-под  кровати  и
приблизился к Полине, чья рука лежала на одеяле. Пес с такой нежностью  стал
лизать ее руку, что Лазар был глубоко тронут. Он подошел к  Матье  и,  обняв
его за шею, проговорил:
     - Видишь, миляга, больна наша хозяйка... Но ничего! Она поправится,  мы
еще побегаем втроем!
     Полина открыла глаза, и на ее страдальчески искаженном  лице  мелькнула
улыбка.
     Началось то тревожное существование,  тот  кошмар,  который  преследует
близких  у  постели   больного.   Лазар,   охваченный   новой   безграничной
привязанностью, выгонял всех из комнаты Полины;  мать  и  Луизу  он  впускал
неохотно и только утром - справиться о здоровье. Доступ был  разрешен  одной
Веронике: он чувствовал, что она относится к Полине с подлинной нежностью. В
первые дни г-жа  Шанто  пыталась  дать  ему  понять,  что  мужчине  неудобно
ухаживать за молоденькой девушкой. Но Лазар был возмущен: разве  он  не  муж
Полины? Кроме того, лечат же женщин врачи. Действительно,  теперь  они  друг
друга не стеснялись; страдание, а быть может, и близкая смерть не  допускали
никаких чувственных помыслов. Он, как брат, ухаживал  за  больной,  поднимал
ее, перекладывал, замечая лишь,  как  дрожит  в  лихорадке  то  самое  тело,
которое будило в нем раньше желание. Это было как бы продолжением  здорового
детства, когда их не смущала невинная нагота  во  время  купания,  когда  он
обращался с Полиной, как с девчонкой. Весь мир для него исчез, остались лишь
забота о том, чтобы вовремя дать лекарство,  и  тщетное  ожидание  перелома;
самые низшие отправления человеческого организма  приобрели  вдруг  огромную
важность, потому что от них зависели радость  и  горе.  Ночь  сменяла  день.
Жизнь Лазара качалась,  как  маятник,  над  черной  бездной,  в  которую  он
ежеминутно боялся сорваться.
     Доктор Казэнов навещал Полину каждое утро; иногда он приезжал  еще  раз
вечером, после  своего  обеда.  При  втором  посещении  он  решился  сделать
обильное  кровопускание.  Сначала  температура  упала,   но   вскоре   вновь
поднялась. Прошло еще два дня.  Доктор  был  явно  встревожен,  не  понимая,
почему болезнь так упорно  не  идет  на  убыль.  Девушке  все  труднее  было
раскрывать рот, и он не мог как следует осмотреть глотку,  которая  казалась
ему опухшей и багровой. Наконец, когда Полина стала жаловаться  на  сильную,
рвущую боль в области шеи, Казэнов сказал Лазару:
     - Я подозреваю нарыв.
     Молодой человек увел его в свою комнату. Как раз накануне, перелистывая
старый учебник патологии, он прочитал раздел о  нарывах  в  глотке,  которые
часто  распространяются  на  пищевод  и  могут  вызвать  смерть  от   удушья
вследствие сжатия дыхательного горла. Лазар, очень бледный, спросил:
     - Так она погибла?
     - Надеюсь, что нет, - ответил врач. - Посмотрим.
     Но он уже больше не скрывал своих опасений. Он признался, что чувствует
себя в данном случае почти бессильным. Как можно  исследовать  нарыв,  когда
больной невозможно разжать рот? Кроме того, преждевременное вскрытие  нарыва
небезопасно. Самое лучшее, что можно сделать, - это предоставить: болезнь ее
естественному течению, хотя, правда, это очень медленный и очень мучительный
путь.
     - Я ведь не господь бог! - воскликнул он, когда Лазар назвал его  науку
бессильной.
     Привязанность доктора Казэнова к Полине выражалась теперь в том, что он
напускал на себя шутливую грубость.  Этот  старик,  сухой,  как  палка,  был
взволнован до глубины души. В течение тридцати лет  он  объездил  весь  мир,
переходя с корабля на корабль, перебывал  во  всех  больницах  и  госпиталях
французских колоний. Он боролся со вспышками всевозможных эпидемий на  борту
корабля и со страшными тропическими заболеваниями, лечил от слоновой болезни
в Кайенне, от укуса змеи в Индии; он сам  убивал  людей  всех  цветов  кожи,
изучал действие ядов  на  китайцах,  не  боялся  производить  сложные  опыты
вивисекции над неграми, а теперь эта  девочка,  у  которой  болит  горлышко,
выбила его из колеи и лишила сна. Его железные руки дрожали; он, привыкший к
смерти, терял мужество и приходил в ужас при мысли  о  возможности  рокового
исхода. Вот почему, не желая выказывать недостойное его волнение,  он  делал
вид, будто презирает страдания. Человек рожден для страданий  -  к  чему  же
волноваться?
     Каждое утро Лазар встречал его одними и теми же словами:
     - Попробуйте,  доктор,  что-нибудь  сделать,  умоляю  вас...  Ведь  это
ужасно! Она ни на секунду не может уснуть. Всю ночь она кричала!..
     - Тьфу, дьявол, я-то чем виноват!..  -  восклицал  Казэнов,  выходя  из
себя. - Не могу же я ей разрезать горло, чтобы вылечить!
     Лазар, в свою очередь, сердился:
     - Тогда ваша медицина ни на что не годна!
     - Да, она ни к черту не годна, если машина испортилась...  Хинин  может
прекратить лихорадку, слабительное очищает кишечник,  кровопускание-средство
при апоплексическом ударе... А в остальных  случаях  приходится  действовать
наугад. Надо положиться на природу.
     Но все эти разговоры выдавали гнев  доктора,  сознававшего  собственное
неведение и бессилие. Обычно Казэнов не решался так резко отрицать медицину,
хотя долголетний  опыт  приучил  его  относиться  к  ней  скептически  и  не
требовать от нее слишком многого. Он часами просиживал возле больной, изучая
ее; уезжая, он даже не оставлял никаких рецептов:  он  был  вынужден  сидеть
сложа руки, наблюдая, как зреет нарыв; жизнь  и  смерть  зависели  от  того,
окажется ли нарыв чуть больше или чуть меньше.
     Лазар прожил целую неделю в страшной тревоге. Он тоже ждал-с минуты  на
минуту, что жизнь Полины оборвется. Пой каждом ее тяжелом вздохе  он  думал,
что наступает конец.  Нарыв  представлялся  ему  живым  огромным  существом,
заграждающим вход в дыхательное горло; еще немного, и доступ  воздуха  будет
закрыт. Те беспорядочные знания, которые  он  вынес  из  двухлетних  занятий
медициной,  только  усиливали  его  страх.  Прежде  всего  самый  факт,  что
страдание существует, приводил его  в  неистовство,  вызывая  в  нем  бурное
возмущение против жизни. К чему эти страшные муки?  Разве  не  бессмысленная
жестокость, что это бедное девичье тело, такое нежное  и  белое,  сгорает  и
извивается в тисках боли? При каждом новом припадке он подбегал  к  постели.
Он утомлял Полину своими постоянными расспросами: не стало ли ей  хуже?  Где
больно? Иногда она брала  его  руку  и  клала  себе  на  шею;  вот  здесь  -
нестерпимая тяжесть и боль, точно горло  залили  горячим  свинцом.  Головная
боль не прекращалась. Измученная бессонницей, Полина не находила себе места;
за десять дней болезни она  не  спала  и  двух  часов.  Однажды  вечером,  в
довершение всего, началась жестокая боль  в  ушах;  от  этих  приступов  она
теряла сознание; ей казалось, что ей сверлят  челюсти.  Но  она  мужественно
переносила все мучения, скрывала их от Лазара: она  угадывала,  что  он  сам
едва ли не так же болен, как и она, что его кровь отравлена ее лихорадкой, а
в горле такой же нарыв, как у нее. Она скрывала от него  правду,  улыбалась,
испытывая острейшую боль: теперь проходит, говорила она и убеждала его пойти
отдохнуть. На беду, горло Полины так распухло, что она без  крика  не  могла
глотать слюну. Тогда Лазар вскакивал спросонья: видно, опять  начинается?  И
снова шли расспросы, он  желал  знать,  где  болит.  С  искаженным  лицом  и
закрытыми глазами она снова  пыталась  обмануть  его,  говоря:  это  ничего,
просто немножко щекочет в горле.
     - Спи... Не беспокойся. Я тоже засну...
     Каждый вечер она притворялась спящей, чтобы побудить его  лечь.  Но  он
все-таки не шел спать, а оставался возле нее в кресле.  Ночи  были  до  того
тяжелы, что он с суеверным ужасом ожидал наступления вечера. Неужели  солнце
уже больше никогда не взойдет?
     Однажды ночью Лазар сидел возле кровати и по  обыкновению  держал  руку
Полины, чтобы она чувствовала: он здесь,  не  покидает  ее.  Доктор  Казэнов
уехал в десять часов, в бешенстве говоря, что больше ни за что не  отвечает.
До сих пор Лазар утешался неведением Полины. При ней  говорили,  что  у  нее
простая ангина, которая хотя и мучительна, но пройдет так же  легко,  как  и
насморк. Сама она казалась спокойной,  была  бодра  и  весела,  несмотря  на
страдания. Когда в ожидании ее выздоровления строили всевозможные планы, она
улыбалась.  Как  раз  в  эту  ночь  Лазар  рассказывал,  что  они  после  ее
выздоровления пойдут гулять к морю. Потом наступила тишина, Полина как будто
уснула. Но через некоторое время она отчетливо прошептала:
     - Бедный мой друг, я думаю, ты женишься на другой.
     Лазар был поражен. Мурашки пробежали у него по спине.
     - Как так? - спросил он.
     Полина раскрыла глаза, ее взгляд выражал терпение и мужество.
     - Оставь, я хорошо знаю, что у меня... Лучше уж все  знать,  тогда,  по
крайней мере, я успею обнять вас...
     Тут Лазар рассердился. Что  за  безумные  мысли!  Через  неделю,  самое
большее, она будет на ногах. Он выпустил ее  руку  и  выбежал  под  каким-то
предлогом в свою комнату, чтобы скрыть душившие его рыдания. Там  в  темноте
он дал волю слезам, бросившись на свою кровать,  на  которой  уже  давно  не
спал. Сердце его сжалось от ужаса; теперь он был уверен, что  Полина  умрет,
она не переживет, быть может, и сегодняшней  ночи.