а до живота, и Вероника решилась  сообщить  об  этом
юноше.
     - Ну что? - спросила Полина.
     Лазар был до того расстроен, что в первую минуту не  мог  ответить.  Он
судорожно схватился руками за  подбородок,  как  всегда  в  минуты  сильного
волнения, и невнятно проговорил:
     - Она погибла...
     С растерянным видом он направился к себе. Полина  последовала  за  ним.
Когда они оказались на третьем этаже, в  большой  комнате,  куда  Полина  не
заходила с тех пор, как застала Лазара  с  Луизой,  она  затворила  дверь  и
попуталась его успокоить:
     - Подумай, ты ведь даже хорошенько не знаешь, что с  ней.  Дождись,  по
крайней мере, доктора... Она очень крепкого здоровья, и всегда есть надежда.
     Но Лазар упорствовал на своем, охваченный внезапным предчувствием:
     - Она погибла, она погибла...
     Неожиданный удар ошеломил Лазара. Утром, поднявшись с  постели,  он  по
обыкновению взглянул из окна на море, зевая от скуки и жалуясь  самому  себе
на пустоту и бессмысленность существования. Когда же он увидел ноги  матери,
отекшие, огромные, бледные, похожие на мертвые стволы деревьев, его охватили
ужас и жалость. Что же это? Одно несчастье за другим! Присев на край  своего
большого стола и дрожа всем телом,  он  не  решался  вслух  назвать  болезнь
матери. Он всегда больше всего боялся болезни сердца для своих близких и для
себя самого; двухлетние занятия медициной не приучили его к мысли, что перед
лицом смерти все болезни равны. Быть пораженным в сердце, в  самый  источник
жизни, казалось ему самой страшной, жестокой смертью. И вот  его  мать  ждет
такой же конец, да и он сам, конечно, не избежит той же участи.
     - Зачем же так, отчаиваться? - продолжала Полина. -  С  водянкой  можно
прожить очень долго. Помнишь г-жу Симоно?  Она  в  конце  концов  умерла  от
воспаления легких.
     Но Лазар качал головой: его не проведешь подобными  рассказами,  он  не
ребенок. Лазар по-прежнему сидел на столе, свесив ноги, дрожа всем  телом  и
пристально глядя в окно. Тогда впервые  после  их  ссоры  Полина  подошла  и
поцеловала его в лоб, как прежде. Они опять очутились в той комнате, где оба
выросли. Прежняя обида померкла по сравнению с тем огромным  горем,  которое
на них надвигалось. Полина вытирала слезы, Лазар не мог плакать и машинально
повторял:
     - Она погибла, она погибла!..
     Около одиннадцати часов приехал доктор Казэнов, как делал обычно каждую
неделю, когда возвращался к себе домой из Бонвиля. Он  был  поражен,  застав
г-жу Шанто в постели. Что с ней? Он пытался даже  шутить.  Какие  они  стали
неженки, скоро весь дом обратится  в  госпиталь!  Но,  осмотрев  и  выслушав
больную, врач нахмурился; ему понадобилось все его привычное  самообладание,
чтобы не выдать своей тревоги.
     Впрочем, сама г-жа Шанто не сознавала опасности положения.
     - Надеюсь, доктор, что я выкарабкаюсь с вашей помощью,  -  сказала  она
весело. - Видите, я боюсь только одного, чтобы  опухоль  не  задушила  меня,
если она будет все время подниматься вверх.
     - Будьте покойны, опухоль не всегда поднимается,  -  ответил  он,  тоже
смеясь. - А потом мы сумеем ее остановить.
     Лазар вошел в комнату матери после  осмотра.  Он  с  замиранием  сердца
слушал доктора, сгорая от нетерпения остаться с ним  наедине  и  расспросить
обо всем.
     - Итак, дорогая г-жа Шанто, - продолжал доктор, -  будьте  покойны,  не
волнуйтесь, завтра я опять заеду поболтать с вами... А пока до  свидания!  Я
пойду вниз, пропишу вам рецепт.
     Внизу ожидала Полина. Она не пустила их в столовую, так  как  от  Шанто
скрывали серьезность положения  жены  и  говорили  ему,  что  у  нее  легкое
недомогание.  Полина  приготовила  на  кухне  бумагу  и  чернила.  Видя   их
нетерпение, доктор Казэнов признался, что положение  серьезное,  но  избегал
делать какие-либо заключения и выражался длинными и туманными фразами.
     - Словом, она погибла! - воскликнул Лазар в раздражении. -  Сердце,  не
правда ли?
     Полина умоляющим взглядом посмотрела на доктора. Тот понял.
     - Сердце... - сказал он. - Нет, не думаю... Впрочем, если она  даже  не
оправится вполне, то при хорошем уходе сможет прожить еще очень долго.
     Лазар пожал плечами, как разгневанный ребенок, хорошо  понимающий,  что
ему рассказывают небылицы. Он продолжал:
     - И вы не предупредили меня, доктор, а  ведь  вы  лечили  ее  последнее
время!.. Эта ужасная болезнь никогда не приходит вдруг, - неужели вы  ничего
не замечали?
     - По правде говоря, я кое-что замечал... - проговорил Казэнов.
     Лазар презрительно рассмеялся. Казэнов продолжал:
     - Послушайте, милейший, я себя не считаю глупее других, и  все  же  мне
случалось иметь дело с непредвиденной болезнью и останавливаться перед ней в
недоумении... Вы страшно требовательны, вы хотите, чтобы врач  знал  все,  а
между тем хорошо еще, что  мы  хоть  сколько-нибудь  разбираемся  в  сложном
механизме человеческого тела.
     Доктор рассердился. Он писал рецепт в таком раздражении, что перо рвало
тонкую бумагу. В резких движениях этого рослого человека  сказывался  старый
морской хирург. Но когда доктор увидел, что перед  ним,  понурившись,  стоят
убитые горем Лазар и Полина, его старое, выдубленное морскими  ветрами  лицо
смягчилось.
     - Бедные мои дети... Мы сделаем все возможное, чтобы  спасти  ее...  Вы
знаете сами, что я не хочу разыгрывать перед вами великого ученого. Так вот:
говорю вам совершенно откровенно, я ничего не могу еще сказать. Все  же  мне
кажется, что никакой непосредственной опасности пока нет.
     И он уехал, справившись предварительно у Лазара, есть ли у него  настой
дигиталиса. Он велел натирать им ноги больной и дать ей несколько  капель  в
подсахаренной воде. Пока этого достаточно, а на  следующий  день  он  обещал
привезти пилюли. Быть может, придется  прибегнуть  к  кровопусканию.  Полина
проводила его до экипажа, чтобы узнать всю правду; но  правда  была  такова,
что доктор не решался ее высказать. Когда Полина вернулась на  кухню,  Лазар
перечитывал рецепт. Слово "дигиталис" заставило его снова побледнеть.
     - Да не волнуйтесь вы так! - сказала Вероника, которая нарочно  чистила
картофель, чтобы задержаться и услышать, что скажет доктор. - Все доктора  -
мясники! Коли он не знает толком, что сказать, значит, нет ничего страшного.
     Стоя возле кухарки, резавшей на блюде картофель, молодые  люди  немного
задержались. Полина старалась казаться бодрой. Утром, здороваясь  с  теткой,
девушка нашла, что у нее хороший вид; с таким румянцем не умирают. Но  Лазар
лихорадочно сжимал рецепт.  Слово  "дигиталис"  пылало  перед  его  глазами.
Теперь он знал, что его мать погибла.
     - Я пойду наверх... - проговорил он наконец.
     У дверей он нерешительно повернулся к Полине и спросил:
     - Может, зайдешь на минутку? Но и она была в нерешительности.
     - Боюсь, ей будет неприятно... - прошептала она.
     Наступило неловкое молчание, и Лазар вышел один, не  сказав  больше  ни
слова.
     К завтраку он вышел, чтобы не волновать  отца,  но  был  очень  бледен.
Время от времени г-жа Шанто звонила Веронике, которая носила ей наверх еду и
возвращалась с полными тарелками, потому что больная почти  ничего  не  ела.
Вероника рассказала Полине, что Лазар буквально теряет голову. Жалко на него
смотреть: все у него валится  из  рук,  стоит  подле  матери,  расстроенный,
дрожа, как в лихорадке, словно боится, что мать вот-вот кончится у  него  на
глазах. Около трех  часов  служанка  еще  раз  пошла  к  больной  и  вскоре,
перегнувшись через  перила,  позвала  девушку.  Когда  Полина  поднялась  на
площадку второго этажа, Вероника сказала:
     - Вам бы зайти туда, барышня, да помочь  ему.  Все  равно,  пускай  она
сердится! Она просит повернуть ее, а если бы вы только знали, как он  дрожит
и боится дотронуться до нее!.. Мне ведь она не позволяет подходить близко.
     Полина вошла в комнату г-жи Шанто.  Больная  сидела,  обложенная  тремя
подушками. Если бы не тяжелое и  короткое  дыхание,  поднимавшее  ее  грудь,
можно было подумать, что она просто нежится в постели.
     Стоя перед матерью, Лазар бормотал:
     - Так ты хочешь, чтобы я тебя положил на правый бок?
     - Да, подними меня немного... Ах, мой  бедный  мальчик,  как  ты  плохо
понимаешь, о чем я тебя прошу!
     Полина легко приподняла ее и осторожно повернула на бок,
     - Позволь мне... я привыкла с дядей... Так тебе хорошо?
     Г-жа Шанто сердито проворчала, что ее растрясли. При малейшем  движении
она сразу же начинала задыхаться и сейчас никак не могла прийти в себя. Лицо
ее приняло землистый оттенок. Лазар спрятался за занавеску кровати,  скрывая
свое отчаяние. Но он оставался в комнате, пока Полина растирала ноги больной
настоем дигиталиса. Он отворачивался, но время от  времени  невольно  бросал
взгляд на чудовищные ноги матери, на  эти  безжизненные  куски  белесоватого
мяса, один вид которых наполнял его сердце безысходной  тоской.  Заметив,  в
каком он состоянии, Полина  сочла  разумным  удалить  его  из  комнаты.  Тем
временем г-жа Шанто задремала: перемена положения очень утомила ее.
     Полина приблизилась к Лазару:
     - Ты бы лучше ушел...
     Он минуту колебался. Слезы застилали ему глаза. Наконец он согласился и
вышел из комнаты. Ему стало стыдно, и он повторял, заикаясь:
     - Боже мой! Я не могу, не могу...
     Когда больная проснулась, она сперва не заметила отсутствия  сына.  Она
словно отупела и ушла в себя, охваченная одним эгоистическим стремлением,  -
чувствовать, что живет. Ее, видимо,  тревожило  только  присутствие  Полины,
хотя там, стараясь быть как можно незаметней, сидела в стороне неподвижно  и
молча. Но когда тетка приподняла голову, Полина решилась подать голос:
     - Это я, не беспокойся... Лазар пошел в Вершмон к плотнику.
     - Хорошо, хорошо... - прошептала г-жа Шанто.
     - Тебе ведь не так плохо, чтобы ему нельзя было отлучиться по делу?
     - Конечно.
     С этой минуты она редко упоминала о сыне, несмотря на то, что  еще  так
недавно боготворила его. Теперь, под самый конец  ее  жизни,  он  отошел  на
задний  план,  тогда  как  прежде  был  стимулом  и   целью   существования.
Начинавшийся распад сознания избавил ее от всех забот, кроме одной: заботы о
своем теле. Она принимала услуги племянницы, не отдавая себе отчета, что  та
заменила ее сына, и лишь зорко следила за Полиной, точно мозг умирающей  был
занят каким-то растущим подозрением, которое вызывала девушка, хлопотавшая у
ее постели.
     Тем временем растерянный Лазар, едва держась на ногах, ушел  на  кухню.
Весь дом внушал ему страх; он не в состоянии был оставаться в своей комнате,
которая подавляла его пустотой, и не решался  выйти  в  столовую:  при  виде
отца,  спокойно,  читающего  газету,  его  начинали  душить  рыдания.  И  он
постоянно возвращался на кухню - единственный теплый и живой уголок во  всем
доме. Он был уверен, что найдет там Веронику, которая по-прежнему  сражалась
с кастрюлями, как в счастливые и спокойные дни. Когда Вероника увидела,  что
он усаживается опять на своем излюбленном соломенном стуле возле плиты,  она
откровенно высказала свое мнение о его малодушии.
     - По правде сказать, плохой вы помощник, господин Лазар.  Опять  бедной
барышне все приходится выносить на своем горбу... Можно подумать, что у  нас
в доме никогда не бывало больных; а  главное,  вы-то  отлично  ухаживали  за
барышней, когда она чуть не умерла от нарыва в горле!.. А? Вы ведь не можете
отрицать того, что две недели просидели там наверху  и  перекладывали  ее  с
боку на бок, как ребенка.
     Лазар  слушал  ее  с  изумлением.  Он  совершенно  не  думал  об   этом
противоречии; почему, в самом  деле,  он  так  по-разному  и  так  нелогично
способен чувствовать?
     - Да, ты права, - повторял он.
     - Вы никого не подпускали к ней, - продолжала служанка,  -  а  ведь  на
барышню было еще страшнее глядеть, чем на барыню, до того она мучилась. Я  и
то выходила от нее совсем разбитая, не  могла  проглотить  даже  вот  такого
кусочка хлеба... А теперь у вас душа в пятки уходит, когда ваша мать слегла!
Вы даже ей чашки с питьем не  подадите!  Какая  она  ни  на  есть,  она  вам
все-таки мать!
     Лазар уже не слушал ее, устремив взгляд куда-то в пустоту.  Наконец  он
пробормотал:
     - Ничего не поделаешь, я не могу... Может быть, потому, что  это  мама,
но я не могу. Когда я смотрю на ее ноги и говорю себе: "Она  погибла",  -  у
меня внутри словно что-то обрывается, и я должен бежать из комнаты, чтобы не
зареветь, как зверь.
     Его тело опять охватила дрожь. Он поднял с полу упавший со стола  ножик
и принялся рассматривать его, но слезы застилали ему  глаза,  он  ничего  не
видел.  Наступило  молчание.  Вероника  нагнулась  над   котелком,   скрывая
волнение, которое охватило и ее. Наконец она снова заговорила:
     - Знаете что, господин Лазар, вы бы немножко прогулялись по  берегу,  а
то все время вертитесь у меня под ногами,  только  мешаете.  Да  возьмите  с
собой Матье. Он мне  надоел,  тоже  не  знает,  куда  деваться.  Насилу  его
удерживаю, чтобы он не залез к хозяйке.
     На другой день доктор Казэнов  все  еще  не  высказывался  определенно.
Внезапный катастрофический  исход  не  исключен,  говорил  он;  но  больная,
возможно, еще оправится на некоторое время, если отек спадет.  Он  отказался
от мысли о кровопускании, предписал давать привезенные им пилюли  и  втирать
настой дигиталиса. Но его удрученный вид и глухое раздражение выдавали,  что
он мало верит в целебную силу этих средств, ибо происходит глубокий  процесс
последовательного разрушения  всех  органов,  перед  которым  бессильна  его
наука. Впрочем, он уверял, что больная совсем не страдает. И  действительно,
г-жа Шанто не жаловалась на боль; ноги ее были как свинцовые, и при малейшем
движении она задыхалась все сильнее. Однако, лежа неподвижно на  спине,  она
чувствовала себя хорошо,  говорила  по-прежнему  громким  голосом,  и  глаза
сохранили свою живость. Но то был самообман. Бодрость  г-жи  Шанто  подавала
всем окружающим, за исключением ее сына,  надежду  на  благоприятный  исход.
Уезжая, доктор сказал, что им не следует роптать на судьбу; для больной и ее
близких - счастье, если она умирает, того не сознавая.
     Первая ночь прошла очень тяжело для Полины. Она пристроилась в  кресле,
но не могла заснуть, так как все время слышала  тяжелое  дыхание  умирающей.
Сквозь дремоту ей чудилось, будто дыхание больной сотрясает весь дом,  и  он
сейчас рассыплется. Но стоило ей открыть глаза, как ее охватывала  тоска,  и
она снова переживала муки последних месяцев, отравившие  ей  жизнь.  Даже  у
ложа смерти она не могла обрести мир и была не в силах  простить.  Во  время
этого скорбного ночного  бдения  она,  как  в  кошмаре,  с  особенной  болью
вспоминала рассказы Вероники. Она подробно перебирала все в своей памяти,  и
в ней снова просыпались прежний гнев и ревнивая злоба.  Ее  разлюбили,  боже
мой! Ее предали все, кого она любила! Теперь она осталась одна,  исполненная
гнева и презрения. Душевная рана снова открылась и кровоточила. Никогда  еще
Полина не чувствовала так остро обиды, нанесенной ей Лазаром. Они убили  ее,
а теперь ей нет дела до других: пусть умирают! Мысль о том, что у нее отняли
деньги и разбили сердце, снова и снова возвращалась к  ней,  а  от  тяжелого
дыхания умирающей тетки у нее самой разрывалось сердце.
     Утром Полина встала разбитая. Прежняя привязанность не воскресла в ней,
одно сознание долга удерживало ее в комнате тетки; от этого она  чувствовала
себя еще более несчастной: неужели и она станет бессердечной? И она тоже?  В
таком смятении прошел день; Полина была недовольна собой, хлопотала по  мере
сил, страдая от  недоверия  больной,  которая  ворча  принимала  ее  услуги,
следила за ней подозрительным взглядом и оглядывалась, что делает Полина  за
ее спиной. Когда по просьбе г-жи Шанто племянница давала ей носовой  платок,
она, прежде чем им воспользоваться, нюхала его,  а  когда  Полина  приносила
бутылку с горячей водой, больная сперва ее ощупывала.
     - Что с ней такое? - тихо спрашивала девушка Веронику.  -  Неужели  она
думает, что я способна причинить ей зло?
     После отъезда доктора Вероника подала г-же Шанто  ложку  с  лекарством.
Больная, не заметив племянницы, достававшей из шкафа белье, прошептала:
     - Это лекарство приготовил доктор?
     - Нет, его приготовила барышня.
     Тогда г-жа Шанто слегка дотронулась до ложки губами и скривила рот.
     - От него пахнет медью... Не знаю, что она меня  заставляет  принимать,
но со вчерашнего дня я чувствую во рту вкус меди.
     И больная швырнула ложку за постель. Вероника остолбенела.
     - Вот тебе раз! Что это вам пришло в голову?
     - Я вовсе еще не желаю отправляться на тот свет... -  проговорила  г-жа
Шанто, откидываясь на подушки. - Вот послушай, легкие у меня хорошие. А  она
может умереть раньше меня, она не такая уж здоровая.
     Полина все слышала.  Слова  тетки  поразили  ее  в  самое  сердце;  она
обернулась и посмотрела на  Веронику.  Вместо  того,  чтобы  приблизиться  к
больной, Полина  отошла  еще  дальше:  ей  стало  стыдно  за  тетку,  за  ее
отвратительное  подозрение.  Но  вскоре  она  овладела  собой  и  прониклась
глубокой жалостью к несчастной старухе, объятой ненавистью и страхом.  Когда
же она увидала, что тетка выплеснула лекарство за кровать, боясь отравы, она
не только не почувствовала злобы, но душу ее  наполнила  грустная  нежность.
Весь день Полина проявляла необычайную  кротость,  она  даже  как  будто  не
замечала беспокойных  глаз,  которые  следили  за  движениями  ее  рук.  Она
страстно желала победить своими заботами это недоверие и не  дать  умирающей
унести с собой в могилу  ужасную  мысль.  Она  запретила  Веронике  об  этом
говорить Лазару, чтобы не расстроить его еще больше.
     С самого утра г-жа Шанто только один раз спросила  о  сыне.  Полученный
ответ вполне ее удовлетворил, и она не  удивлялась  отсутствию  Лазара.  Еще
реже вспоминала она о муже и не тревожилась о том,  что  он  делает  один  в
столовой. Все постепенно исчезло для  нее;  казалось,  холод,  сковавший  ее
ноги, с каждой минутой поднимался все  выше  и  леденил  ей  сердце.  Полина
неизменно появлялась на семейных трапезах, чтобы успокоить дядю какой-нибудь
новой выдумкой. В этот вечер она обманула даже  Лазара,  убедив  его,  будто
опухоль уменьшается.
     Но за ночь состояние больной чрезвычайно  ухудшилось.  Когда  Полина  и
служанка вновь увидели ее при дневном свете, их ужаснул блуждающий взор г-жи
Шанто: лицо  ее  не  изменилось,  жара  не  было,  но  сознание  помутилось.
Навязчивая идея довершила  разрушение  мозга  -  это  была  последняя  фаза:
единственная, пожиравшая ее страсть привела ее в состояние бешенства.
     Утро, пока  не  приехал  доктор  Казэнов,  прошло  ужасно.  Г-жа  Шанто
запретила племяннице даже приближаться к ней.
     - Позволь мне помочь, прошу тебя, - говорила  Полина.  -  Я  хочу  тебя
немножко приподнять, ты так неловко лежишь.
     Умирающая билась на постели, словно ее хотели задушить.
     - Нет, нет! У тебя есть ножницы, ты нарочно вонзаешь их мне  в  тело...
Я-то ведь чувствую, я вся в крови.
     Девушка с болью в сердце отходила в сторону; она еле держалась на ногах
от  усталости  и  горя,  страдая,  что  ее  доброта  была  бессильна   перед
недоверием. Чтобы оказать малейшую помощь, ей нужно было терпеть грубость  и
оскорбления, которые доводили ее до слез. Иногда она в изнеможении падала на
стул и горько плакала, не зная, как ей вернуть прежнюю привязанность  тетки,
превратившуюся теперь в дикую ненависть. Но вскоре она смирилась и прибегала
к новым ухищрениям, проявляя по отношению к больной  еще  большую  нежность.
Однако в этот день ее настойчивость вызвала такую сцену, от  которой  Полина
долго не могла