руку Полины. Целых  два  часа  без
перерыва ходила она по комнате. Было уже девять часов. Почему  не  приезжает
акушерка? Теперь Луиза ждала ее с нетерпением и говорила, что можно  уморить
человека, если оставлять его так долго без всякой помощи. До Вершмона  всего
минут двадцать пять ходьбы, не  больше.  За  час  вполне  можно  обернуться.
Лазар, верно, там развлекается, или с ним что-нибудь стряслось по дороге,  и
теперь конец: никто не приедет. Луизу мутило, началась сильная рвота.
     - Уходи, я не хочу, чтобы ты тут оставалась!.. Боже мой, боже  мой!  До
чего я дошла - я всем внушаю отвращение!
     Несмотря на нестерпимые боли, Луиза не переставала заботиться  о  своей
внешности - о том единственном, что  всегда  ее  занимало.  Обладая  большой
нервной выдержкой, несмотря на свою  кажущуюся  хрупкость,  Луиза  напрягала
последние силы, чтобы не отдаться во власть недуга. Ее мучило,  что  она  не
может натянуть чулки и принуждена показывать  голое  тело.  Кроме  того,  ей
беспрестанно казалось, будто у нее позывы, этого она стыдилась еще больше  и
попросила Полину  отвернуться;  спрятавшись  за  портьерой,  она  попыталась
отправить свою естественную нужду. Когда пришла Вероника и  предложила  свои
услуги, Луиза пробормотала ослабевшим голосом:
     - О! Только не при ней... Прошу тебя, выйдите на минуту в коридор.
     Полина теряла голову. Пробило десять часов. Она не знала, чем объяснить
такое долгое отсутствие Лазара. Должно быть, он не застал г-жу Булан. Но что
же делать с несчастной Луизой? Ей,  видимо,  становится  все  хуже  и  хуже.
Полина припоминала свои  былые  занятия  медициной.  Ей  хотелось  осмотреть
Луизу, чтобы успокоиться самой и успокоить больную. Но, зная ее стыдливость,
Полина долго не решалась заговорить об этом.
     - Послушай, дорогая, - сказала она наконец, - не позволишь  ли  ты  мне
осмотреть тебя?
     - Тебе? Что ты! Нет, нет!.. Ты ведь не замужем.
     Полина не могла удержаться от смеха.
     - Это ровно ничего не значит!.. Мне бы так хотелось помочь тебе.
     - Нет!. Я умерла бы со стыда и никогда не могла бы потом смотреть  тебе
в глаза.
     Пробило одиннадцать часов. Ожидание становилось невыносимым. Вероника с
фонарем отправилась по дороге в Вершмон; ей велели заглядывать во все рвы  и
канавы. Луиза дважды пробовала лечь в постель - она еле держалась  на  ногах
от усталости, - но ей  тотчас  приходилось  снова  подниматься.  Теперь  она
стояла, опершись локтями  о  комод,  беспрерывно  раскачиваясь  всем  телом.
Приступы боли все учащались и слились в непрерывную муку, от которой  у  нее
захватывало дыхание. Ее беспокойные руки каждый миг отрывались от  комода  и
скользили вдоль тела, будто желая  поддержать  бока,  облегчить  давящую  их
тяжесть. Полина, стоя позади нее, ничем не могла помочь и только смотрела на
ее мучения. Всякий раз, когда  Луиза  смущенно  запахивала  халат,  пыталась
поправить свои пышные, теперь растрепавшиеся золотистые волосы  или  прятала
свое нежное,  искаженное  мукой  лицо,  Полина  под  каким-нибудь  предлогом
отворачивалась.
     Было уже около полуночи, когда раздался стук  колес.  Девушка  поспешно
бросилась вниз.
     - А Вероника? - закричала она с крыльца, увидев Лазара и акушерку. - Вы
не встретили Вероники?
     Лазар рассказал Полине, что они поехали  дорогой  через  Пор-Ан-Бессен.
Все сложилось как нельзя хуже: г-жа Булан была у роженицы за три лье; нельзя
было достать ни лошади, ни повозки; пришлось бежать за акушеркой пешком,  да
и там была куча всяких неприятностей. Хорошо еще, что у г-жи Булан оказалась
двуколка.
     - А как же та женщина? - спросила Полина. - Все кончилось  благополучно
и г-жа Булан могла уехать?
     Голос Лазара задрожал.
     - Та женщина умерла, - глухо проговорил он,
     Все  вошли  в  переднюю.  Горела  одна  свеча,  стоявшая  на  ступеньке
лестницы. Пока г-жа Булан снимала и вешала пальто,  все  молчали.  Это  была
невысокая черноволосая женщина, худощавая, с  желтым,  как  лимон,  лицом  и
несоразмерно большим носом. Голос  у  нее  был  громкий,  манера  обращаться
повелительная, недаром г-жа Булан пользовалась таким почетом  среди  местных
крестьян.
     - Пожалуйте за мной, - проговорила Полина. - Я не  знала,  что  делать,
она мучается со вчерашней ночи.
     Они вошли. У комода Луиза все еще раскачивалась, переступая с  ноги  на
ногу. Увидев акушерку, она  опять  разрыдалась.  Г-жа  Булан  предложила  ей
несколько лаконичных вопросов насчет сроков, места и характера болей;  затем
сухо добавила:
     - Увидим!.. Ничего не могу сказать, пока не осмотрю.
     - Как, значит, уже сейчас? - в слезах прошептала Луиза. - О, боже  мой!
В восемь месяцев! А я думала, что у меня еще целый месяц впереди!
     Ничего не  отвечая,  г-жа  Булан  взбила  подушки,  передвинула  их  на
середину кровати и положила одну на другую.  Лазар,  который  тоже  вошел  в
комнату, чувствовал себя неловко, как обычно мужчина при  родах.  Однако  он
приблизился к жене и поцеловал ее в потный  лоб;  но  та,  видимо,  даже  не
заметила этой ободряющей ласки.
     - Ну, посмотрим, - сказала акушерка.
     Луиза в испуге обернулась к Полине. Та поняла ее  безмолвный  умоляющий
взгляд и увела Лазара. Оба остались на площадке лестницы, не решаясь сойти в
столовую. Свеча, оставленная внизу, освещала лестницу слабым светом,  словно
ночник; на стены ложились причудливые тени.  Оба  молча,  неподвижно  стояли
друг против друга; Лазар прислонился  к  стене,  Полина  -  к  перилам.  Они
напряженно прислушивались к тому, что делается в комнате. Оттуда  все  время
доносились слабые стоны,  затем  Луиза  два  раза  пронзительно  вскрикнула.
Казалось, прошла целая вечность до  той  минуты,  когда  акушерка  появилась
наконец в дверях. Они хотели было войти,  но  г-жа  Булан  отстранила  их  и
вышла, плотно притворив дверь.
     - Что же? - прошептала Полина.
     Г-жа Булан знаком предложила им спуститься и, лишь когда они  уже  были
внизу, в коридоре, заговорила:
     - Случай серьезный. Моя обязанность - предупредить родных.
     Лазар побледнел. Его лица снова коснулось холодное дыхание.
     - Что с ней? - прошептал он.
     - Насколько я могла убедиться, ребенок идет левым плечом, и боюсь даже,
как бы первой не показалась ручка.
     - И что же? - спросила Полина.
     - В таких случаях совершенно необходимо присутствие врача... Я не  могу
брать на себя ответственность за  исход  при  подобных  родах,  особенно  на
восьмом месяце.
     Наступило молчание. Затем  Лазар  возмутился.  Где  же  теперь,  ночью,
искать врача? Жена успеет двадцать  раз  умереть,  прежде  чем  он  привезет
доктора из Арроманша.
     - Не думаю, чтобы  угрожала  непосредственная  опасность,  -  возразила
акушерка. - Поезжайте сейчас же... Я ничего не могу поделать.
     Когда Полина, в свою очередь, стала умолять ее  сделать  что-нибудь  во
имя человеколюбия, чтобы хоть немного облегчить страдания несчастной, тяжкие
стоны которой раздавались по всему дому, акушерка отчеканила в ответ:
     - Не имею права... Там только что умерла одна. Я не хочу, чтобы  другая
погибла у меня на руках: отвечать-то мне придется.
     В это время из столовой послышался жалобный голос Шанто:
     - Вы там? Войдите!.. Никто мне ничего не говорит... А я столько времени
жду...
     Они вошли. С той минуты, как обед был прерван, о Шанто все  забыли.  Он
так и остался сидеть у неубранного стола, перебирая пальцами.  Он  терпеливо
дожидался  с  сонливой  покорностью  калеки,  привыкшего  к   долгим   часам
одиночества. Эта новая катастрофа, разразившаяся в доме и поднявшая всех  на
ноги, так опечалила Шанто, что он даже не смог доесть  свой  обед  и  только
смотрел на стоявшую перед ним тарелку с едой, к которой он не притронулся.
     - Что, нехорошо? - шепотом спросил он.
     Лазар в бешенстве передернул плечами. Г-жа  Булан,  сохранившая  полное
спокойствие, посоветовала ему не терять времени даром.
     - Возьмите мою двуколку. Лошадь, правда, устала, но за два часа - самое
большее за два с половиной - вы успеете обернуться... А я пока побуду здесь.
     Тогда Лазар, внезапно решившись, опрометью  бросился  из  дома,  твердо
уверенный, что по возвращении найдет жену уже мертвой. Слышно было,  как  он
ругался  и  стегал  лошадь,  которая  с  грохотом  увезла  двуколку,   стуча
подкованными копытами.
     - Что там делается? - спросил опять Шанто, которому никто не отвечал.
     Акушерка уже отправилась наверх, и Полина последовала  за  нею,  сказав
дяде только, что  бедной  Луизе  придется  очень  много  вытерпеть.  Девушка
предложила ему лечь в постель, но  Шанто  отказался,  он  хотел  остаться  в
столовой, чтобы знать, как все пойдет. Если его начнет одолевать дремота, он
отлично может соснуть в кресле: он всегда спит так  днем,  после  обеда.  Но
едва Шанто остался один, как вошла Вероника с потухшим фонарем. Она  была  в
совершенной ярости. За два года она не наговорила столько,  сколько  в  этот
раз.
     - И надо же было им ехать другой дорогой! А я-то, как дура, осматривала
все канавы и дошла до самого Вершмона! Да еще там добрых полчаса  на  дороге
простояла.
     Шанто с удивлением смотрел на нее.
     - Ну, разумеется, вы никоим образом не могли их встретить.
     - А потом, когда я уже шла домой, гляжу,  господин  Лазар  скачет,  как
сумасшедший, в какой-то поганой повозке... Я ему кричу: "Вас дожидаются",  -
а он, знай, погоняет да погоняет, чуть меня не  раздавил!..  Нет,  хватит  с
меня таких поручений, в которых я не вижу никакого  толку!  И  вдобавок  мой
фонарь потух.
     Она принялась тормошить Шанто, требуя, чтобы он кончал  еду  и  дал  ей
возможность убрать со стола. И хотя Шанто не был голоден,  он  съел  кусочек
холодной телятины, просто так, чтобы развлечься.  Сейчас  его  больше  всего
огорчало, что аббат не сдержал слова. Зачем обещать людям навестить их, если
ты решил остаться дома? Правда, когда женщины рожают, у священников довольно
забавный вид! Мысль эта развеселила его, и он принялся ужинать с  аппетитом,
хотя и в полном одиночестве.
     - Ну, сударь, скорей, скорей! - торопила Вероника. - Скоро час ночи, не
может же посуда стоять на столе до утра... Что за проклятый дом: вечно  одни
несчастья!
     Она начала было убирать тарелки,  но  тут  ее  с  лестницы  настойчивым
голосом позвала Полина. И Шанто опять остался один за столом, всеми забытый.
Никто не приходил сверху рассказать ему, что там делается.
     Г-жа Булан уже хозяйничала в спальне,  отдавая  приказания  и  роясь  в
комодах. Прежде всего она распорядилась затопить камин, так как в комнате ей
показалось сыро. Потом она объявила, что у Луизы неудобная кровать - слишком
низкая и слишком мягкая; и когда Полина сказала, что на чердаке есть  старая
раскладная кровать, акушерка велела Веронике принести ее,  установила  перед
камином и на доски положила один матрац. Затем она потребовала  очень  много
белья; одну  простыню  сложила  вчетверо  и  накрыла  матрац,  чтобы  он  не
испортился, остальные простыни, полотенца и тряпки разложила  на  стульях  у
огня,  чтобы  они  согрелись.  Вскоре  комната,   перегороженная   кроватью,
заполненная кучами  белья,  стала  похожа  на  перевязочный  пункт,  наскоро
оборудованный перед сражением.
     Теперь г-жа  Булан  говорила,  не  умолкая.  Она  воинственным  голосом
увещевала Луизу и как бы командовала схватками. Полина шепотом попросила  ее
не упоминать о докторе.
     - Ничего, все обойдется,  милая  моя!  Лучше  было  бы  вам  лежать  на
кровати, но если это вас раздражает, то ходите, не  бойтесь,  обопритесь  на
меня... Мне случалось принимать восьмимесячных ребят, да они еще оказывались
порой крупнее девятимесячных... Нет, нет, это вовсе не так  больно,  как  вы
воображаете. Скоро мы вас и освободим, раз, два - и готово, увидите!
     Но Луиза не успокаивалась. В ее криках  слышалась  ужасная  мука.  Она.
цеплялась за мебель. Слова ее становились бессвязными и  порой  походили  на
бред.  Чтобы  успокоить  Полину,  акушерка  объяснила  ей  вполголоса,   что
предродовые боли бывают иногда сильнее, чем самые родовые муки.  При  первом
ребенке они могут длиться дня два. Она боялась одного: как бы воды не прошли
до приезда врача. Тогда ему придется делать операцию,  которая  представляет
известную опасность.
     -  Нет,  это  невыносимо,  -  задыхаясь,   повторяла   Луиза.   -   Это
невыносимо... Я умираю...
     Г-жа Булан решила дать Луизе двадцать капель  лауданума  на  полстакана
воды, затем попробовала растереть ей поясницу. Несчастная женщина, выбившись
из сил, покорялась всему. Она уже не просила больше Полину и Веронику выйти,
а только прикрывала халатом свою  наготу,  судорожно  сжимая  его  полы.  Но
растирание не надолго помогло Луизе; снова начались ужасные схватки.
     - Подождем, - стоически заявила г-жа Булан. - Больше я абсолютно  ничем
не могу помочь. Надо предоставить природе делать свое дело.
     Она  даже  прочитала  целую  лекцию  о  хлороформе,  к  которому,   как
представительница старой школы, питала отвращение. По  ее  словам,  роженицы
мрут, как мухи, в руках врачей, применяющих это зелье. Страдание необходимо,
женщина под наркозом никогда не может так благополучно  разродиться,  как  в
полном сознании.
     Полине приходилось читать как раз обратное. Но она не стала  спорить  с
акушеркой. Сердце у нее разрывалось при виде того, что сделало  страдание  с
Луизой:  она  потеряла  всю   свою   былую   привлекательность   -   прежняя
очаровательная блондинка постепенно превращалась в  какое-то  отвратительное
существо, не внушавшее ничего, кроме жалости. И  в  душе  Полины  поднимался
гнев против страдания:  ей  страстно  хотелось  раздавить,  уничтожить  его,
словно врага, если бы только она знала, как это сделать!
     А время все шло. Было уже около двух часов ночи.  Луиза  несколько  раз
спрашивала о Лазаре. Ее обманывали, говорили, что Лазар остался внизу  -  он
потрясен  и  боится  взволновать  ее.   Впрочем,   Луиза   потеряла   всякое
представление о  времени;  часы  проходили,  и  каждая  минута  казалась  ей
вечностью. Она была уверена, что ее страдания никогда не кончатся и что  все
окружающие виноваты в этом: они желают ей зла, не стараются избавить  ее  от
мук. Луиза сердилась на акушерку, на Полину, на Веронику,  упрекая  их,  что
они ничего не смыслят и ничего не умеют делать.
     Г-жа Булан молчала. Она украдкой поглядывала на часы, хотя и  не  ждала
доктора раньше, чем через час: она  хорошо  знала  свою  лошадь.  Между  тем
акушерка заметила, что расширение шейки  матки  закончилось;  скоро,  должны
пройти воды. Поэтому она уговорила молодую женщину лечь и предупредила ее:
     - Не пугайтесь, если почувствуете  себя  мокрой...  И  умоляю  вас,  не
шевелитесь! Я предпочитаю теперь не спешить.
     Луиза несколько секунд лежала неподвижно. Она напрягала всю свою  волю,
стараясь сопротивляться непрерывным, беспорядочным схваткам; от  этого  боль
еще усиливалась, и наконец Луиза почувствовала, что не может больше терпеть,
и в отчаянии сорвалась с кровати. В тот миг, как ступни ее коснулись  ковра,
послышался глухой звук лопнувшего пузыря, и  на  ноги  ей  хлынула  какая-то
влага. На халате расплылось два больших пятна.
     - Так и есть! - сказала акушерка и выругалась сквозь зубы.
     Хотя Луизу и предупредили, она замерла на кровати и,  дрожа,  смотрела,
как отходят воды; она думала, что сейчас потоком хлынет кровь и зальет халат
и ковер. Пятна, однако, оставались  бесцветными,  хлынувший  поток  внезапно
остановился; Луиза успокоилась. Ее снова быстро уложили в кровать.  И  вдруг
она  почувствовала  себя  так  хорошо,  что  сразу  повеселела  и,   радуясь
неожиданному облегчению, с торжеством проговорила:
     - Вот это-то меня и мучило! Теперь я уже не чувствую никакой боли,  все
прошло. Я отлично знала, что не могу родить на  восьмом  месяце.  Это  будет
только недели через четыре... Никто из вас ничего не понимает.
     Г-жа Булан только покачала головой: она не хотела отравлять  Луизе  эти
минуты облегчения и не сказала,  что  сейчас  начнутся  мучительные  родовые
потуги. Полину она шепотом  предупредила  и  попросила  ее  стать  с  другой
стороны кровати, чтобы больная не упала,  если  начнет  метаться.  Но  когда
снова появились боли, Луиза даже не пыталась привстать, у  нее  не  было  ни
желания, ни сил.  При  первом  возобновлении  страданий  лицо  ее  покрылось
мертвенной бледностью, и на нем отразилось отчаяние. Она перестала  говорить
и вся ушла в бесконечную муку,  не  надеясь  больше  на  чью-либо  помощь  и
чувствуя себя такой покинутой, такой несчастной, что хотела только одного, -
тотчас же умереть. Теперь это были уже не те непроизвольные схватки, которые
в течение двадцати часов, казалось, вырывали у нее все  внутренности,  -  то
были страшные потуги всего тела; она не только не могла удержать этих потуг,
но сама еще усиливала их, подчиняясь неодолимой потребности освободиться  от
бремени. Сперва начинали работать мышцы поясницы, затем мышцы бедер;  усилие
переходило в паха, все расширяя зияющую брешь. Каждый мускул живота работал,
сжимаясь  и  выпрямляясь,  словно  пружина.  Напряжение  передавалось   даже
ягодицам и ляжкам, и порой  казалось,  будто  Луизу  что-то  приподнимает  с
матраца. Ее не переставало трясти; можно было  видеть,  как  расходятся  под
кожей эти волны  боли,  сотрясая  ее  от  поясницы  до  колен,  все  туже  и
мучительнее напрягая ее тело.
     - Боже мой, неужели это никогда не кончится? - шептала Полина.
     Она утратила свое обычное спокойствие и  мужество.  При  каждом  стоне,
которым сопровождались потуги изнемогающей роженицы,  Полина  тоже  невольно
напрягалась, как будто  могла  этим  помочь  Луизе.  Стоны,  сперва  глухие,
мало-помалу становились громче, переходили в жалобы на утомление и бессилие.
То был неизменный односложный крик, надрывный стон дровосека, который  много
часов подряд яростно ударяет топором все по тому  же  суковатому  пню  и  не
может даже рассечь его кору.
     Когда боли на миг отпускали Луизу, она начинала жаловаться  на  палящую
жажду: в горле так пересохло, что она задыхается.
     - Я умираю, дайте пить!
     Она наскоро выпивала глоток жидкого липового чая - Вероника  все  время
держала его подогретым, - но часто не успевала еще поднести  питье  ко  рту,
как снова начинались потуги, и Полине приходилось брать чашку из ее дрожащих
рук. Снова напрягались все мускулы,  запрокинутое  лицо  багровело,  на  шее
выступал пот.
     Вскоре начались судороги. Каждую минуту Луиза порывалась встать, у  нее
опять начались ложные позывы, но акушерка решительно противилась ее желанию.
     - Лежите спокойно. Это все потуги...  Если  вы  встанете  и  ничего  не
сделаете - вам нисколько не станет легче.
     В три часа г-жа Булан уже перестала скрывать свою  тревогу  от  Полины.
Появились угрожающие симптомы, особенно ее  пугал  постепенный  упадок  сил.
Можно было подумать, будто больная меньше страдает,  -  ее  крики  и  потуги
становились все слабее, - в  действительности  же  работа  мускулов  грозила
приостановиться, так велико было утомление. Луиза изнемогала от  непрерывных
болей. Каждая минута промедления грозила катастрофой.  Снова  начался  бред,
один раз она даже потеряла сознание. Г-жа Булан воспользовалась этим,  чтобы
еще раз исследовать больную и лучше узнать положение ребенка.
     - Как раз то, чего я и боялась, - пробормотала она.  -  Неужели  лошадь
сломала ногу? Ума не приложу, почему они не возвращаются!
     Полина стала говорить, что нельзя оставлять  больную  без  помощи,  она
может умереть. Акушерка рассердилась.
     - Что ж, вы думаете, мне приятно смотреть на  нее?  Но  если  я  решусь
сделать  поворот  и  это  плохо  кончится,   мне   своим   горбом   придется
расплачиваться за все неприятности... С нами ведь не очень церемонятс