юбимица в доме.
     У нее было что-то общее с Минуш: она тоже любила ластиться  ко  всем  и
была добра, пока не посягали на ее удовольствия.
     Каждый вечер повторялись одни и те же разговоры,  и  каждый  вечер  они
обрывались одной и той же фразой, которую г-жа Шанто  медленно  произносила,
тихо, как бы про себя:
     - Нет, Луиза, не такая жена нужна моему сыну...
     Затем она распространялась о тех качествах,  которыми,  по  ее  мнению,
должна обладать ее невестка: и г-жа Шанто  упорно  смотрела  прямо  в  глаза
девушки, как бы желая внушить то, чего она не  могла  высказать.  Пока  г-жа
Шанто говорила, перед Луизой вставал ее собственный портрет: молодая, хорошо
воспитанная   барышня,   светская,   умеющая   устраивать   приемы,   скорее
привлекательная, нежели красивая, и притом очень женственная. Г-жа Шанто  не
выносит  девушек  с  мальчишескими  манерами,  которые  грубость  выдают  за
прямоту. О материальной стороне, действительно важной для нее, она упоминала
лишь вскользь: конечно, приданое не принимается в расчет, но так как ее  сын
- человек с богатым будущим и широкими замыслами, то само собой  разумеется,
что он не может связать себя невыгодным браком.
     - Знаешь, моя милая, будь Полина даже нищей, приди она к нам  буквально
в одной сорочке, брак был  бы  давным-давно  заключен...  Но  разве  я  могу
равнодушно смотреть, как деньги тают в ее руках? Многого ли она добьется, не
правда ли, с шестьюдесятью тысячами франков?.. Нет, Лазар достоин лучшего, я
никогда не соглашусь отдать  его  сумасбродке,  которая  будет  дрожать  над
каждым куском и в то же время разоряться на пустяки!
     - О, деньги ровно ничего не значат, - отвечала Луиза, потупившись. -  А
между тем они нужны.
     И, несмотря на то, что о приданом Луизы не упоминали, казалось,  двести
тысяч франков лежат тут же на столе, освещенные мягким светом висячей лампы.
Г-жа Шанто так воодушевлялась, будто видела их перед собою, осязала их;  она
как бы  отстраняла  рукой  жалкие  шестьдесят  тысяч  франков  той,  прежней
невесты,  мечтая  завоевать  сыну  новую  и   завладеть   ее   нерасхищенным
состоянием. Она успела заметить  тяготение  Лазара  к  Луизе  до  того,  как
болезнь Полины приковала его к ней там, наверху. Если и Луиза любит  Лазара,
то почему бы им не пожениться? Ее отец,  несомненно,  согласится,  особенно,
если брак будет заключен по любви. Г-жа Шанто  хотела  пробудить  страсть  в
девушке и весь вечер нашептывала речи, смущавшие Луизу:
     - Мой Лазар такой добрый! Ведь его никто не знает. Даже ты,  Луиза,  не
подозреваешь, до чего он умеет быть нежным... Да, можно  будет  позавидовать
его жене. Ей не придется сомневаться в его любви... При этом всегда  здоров,
а кожа тонкая, как у цыпленка. У моего прадеда, шевалье де Ла  Виньер,  была
такая белоснежная кожа, что он приходил на костюмированные  балы  в  глубоко
вырезанном платье, как женщина.
     Луиза краснела, смеялась и с  большим  интересом  выслушивала  все  эти
подробности. Она готова была просидеть всю ночь в столовой, наслаждаясь этим
ухаживанием  матери  от  имени  сына,  признаниями  добродетельной   сводни,
допустимыми только в беседе двух женщин. Но Шанто начинал клевать носом  над
газетой.
     - Не пора ли нам ложиться? - спрашивал он, зевая.
     Затем, с трудом припомнив, о чем шла речь, он добавлял:
     - Что ни говорите, а она не злая!.. Я буду очень рад, когда она наконец
спустится вниз и будет сидеть рядом со мной за обедом.
     - Да мы все будем довольны! - воскликнула с раздражением г-жа Шанто.  -
Мало ли что говоришь, - это не мешает любить человека.
     - Бедная девочка, - заявляла в свою очередь Луиза, - я охотно взяла  бы
на себя половину ее страданий, если бы это было возможно!.. Она такая милая!
     Тут входила Вероника со свечой. Она опять вмешивалась в разговор:
     - Вы хорошо делаете, барышня, что дружите с мадмуазель  Полиной.  Нужно
иметь каменное сердце, чтобы замышлять против нее что-нибудь дурное.
     - Хорошо, хорошо, тебя не спрашивают, - возражала г-жа Шанто. -  Ты  бы
лучше почистила подсвечники... Посмотри только, на что они похожи,  особенно
вот этот.
     Все поднимались. Шанто старался избегать  бурных  объяснений  и  потому
удалялся  к  себе  в  комнату.  Обе  женщины,  поднявшись  наверх,  где  они
помещались друг против друга, не сразу расходились по своим  комнатам.  Г-жа
Шанто почти всегда звала Луизу на минутку к себе; здесь она  снова  заводила
разговор о Лазаре, показывала его фотографии, разные сувениры: молочный зуб,
прядь светлых детских волос, даже старую одежду Лазара, бант, в котором он в
первый раз причащался, и даже первые штанишки.
     - На, возьми себе на память его волосы, - сказала она однажды  вечером.
- Бери, бери, у меня их много, тут образцы всех возрастов.
     Когда Луиза наконец ложилась спать, она  долго  не  могла  заснуть:  ее
преследовал образ юноши, которого мать так настойчиво толкала в ее  объятия.
Томимая бессонницей, она ворочалась на своей постели, и во мраке  перед  ней
возникал  образ  блиставшего  своей  белоснежной  кожей  Лазара.  Часто  она
прислушивалась, не он ли ходит там, наверху; нет, наверное, сидит у  постели
уснувшей Полины! И эта мысль так волновала ее, что  она  сбрасывала  с  себя
одеяло и засыпала, разметавшись на постели, с обнаженной грудью.
     А там, наверху,  выздоровление  Полины  подвигалось  медленно.  Больная
была, правда,  вне  опасности,  но  чрезвычайно  слаба  из-за  изнурительных
приступов лихорадки, которые  удивляли  доктора  Казэнова.  Лазар  по  этому
поводу говорил, что доктора всегда всему удивляются. Сам он  с  каждым  днем
становился все раздражительнее. Усталость, которую он испытывал в  последнее
время,  казалось,  увеличилась   и   переходила   в   какое-то   болезненное
беспокойство. Теперь, когда ему больше не приходилось бороться  со  смертью,
он страдал от духоты в непроветренной комнате, от необходимости давать точно
в один и тот же час лекарство, от всех тягот ухода за  больной,  которые  он
раньше принимал так близко к сердцу. Сейчас Полина могла  обойтись  без  его
помощи, и он опять почувствовал скуку своего бесцельного  существования.  Он
то сидел сложа руки, то переходил с места на место, шагал из  угла  в  угол,
останавливался перед окном, безнадежно  уставившись  в  пространство  пустым
взглядом. Иногда он брал книгу  и  садился  возле  больной,  но  вскоре  его
одолевала зевота, и он прикрывался книгой, чтобы Полина не заметила.
     - Лазар, - сказала  однажды  девушка,  -  ты  бы  вышел  погулять,  мне
достаточно помощи Вероники.
     Он наотрез отказался. Значит, она им тяготится  и  поэтому  его  гонит?
Хорош был бы он, если бы бросил ее, прежде чем поставил на ноги! Наконец, он
успокоился, и Полина продолжала мягко настаивать:
     - Ты ведь  меня  не  бросишь,  если  выйдешь  немного  подышать  свежим
воздухом... Погуляй после обеда. Что толку, если и ты свалишься!
     При этом она имела неосторожность прибавить:
     - Я вижу, ты целый день зеваешь.
     - Я зеваю! - воскликнул он. - Скажи еще, что у меня нет  сердца!..  Вот
так награда за все мои заботы!
     На другой день Полина повела дело более искусно.  Она  сказала,  что  с
нетерпением ждет продолжения работ по установке плотины. Приближается  зима,
а с нею и сильные приливы, которые унесут пробное заграждение, если к  этому
времени не удастся осуществить все задуманные планы. Но у Лазара уже  прошло
увлечение; он был недоволен самой схемой сооружения, говорил, что нужны  еще
дополнительные изыскания; к тому же обнаружился перерасход против  сметы,  а
генеральный совет до сих пор не ассигновал на работы ни одного су.
     Два дня подряд Полина старалась пробудить в нем самолюбие изобретателя.
Неужели он капитулирует перед  морем  на  глазах  у  всех  местных  жителей,
которые и без того  уже  смеются  над  ним?  Что  касается  денег,  то  ведь
предполагается, что те расходы, которые пока производятся за ее счет,  будут
возмещены префектурой. Мало-помалу эти уговоры возымели свое действие. Лазар
опять увлекся своими планами, вызвал плотника из  Арроманша,  с  которым  он
совещался в своей комнате; дверь к Полине  была  приотворена,  и  Лазар  мог
являться к ней по первому зову.
     - Теперь, - сказал он однажды утром, обнимая девушку, - море не сломает
у нас даже спички. Я уверен в своем проекте. Как только ты сможешь выйти  из
дому, мы отправимся на постройку.
     В эту минуту в комнату вошла Луиза, чтобы  узнать  о  здоровье  Полины.
Когда Луиза наклонилась, чтобы поцеловать Полину, та шепнула ей на ухо:
     - Уведи его.
     Сначала Лазар упирался. Он ждет доктора. Но  Луиза,  смеясь,  твердила,
что ей нужно пойти к Гоненам выбрать лангустов и потом послать их в  Кан,  -
такой галантный молодой человек, как он, не пустит ее  одну.  По  дороге  он
может заглянуть на постройку.
     - Пойди, - сказала Полина, - ты мне доставишь удовольствие. Возьми  его
под руку, Луиза... Вот так, держи крепко.
     Полина оживилась. Луиза и Лазар шутя подталкивали друг  друга;  но  как
только они вышли из комнаты, лицо Полины  вытянулось,  она  приподнялась  на
постели и стала прислушиваться  к  их  смеху  и  шагам  на  лестнице.  Через
четверть часа пришла Вероника с доктором. Позднее она сама устроилась  возле
Полины и, не забывая своей кухни, проводила наверху каждую свободную минуту.
     Перемена произошла не сразу. В первый вечер Лазар  вернулся  в  комнату
Полины, но на следующий день опять ушел: жизнь захватила юношу  снова,  и  с
каждым днем его посещения становились все короче. Теперь он  задерживался  в
комнате только,  чтобы  справиться  о  ее  здоровье.  Впрочем,  Полина  сама
отсылала его, если он собирался остаться подольше. Когда  он  возвращался  с
Луизой, Полина расспрашивала их о прогулке; они приходили оживленные, от них
веяло свежим воздухом, и это ее радовало. Казалось,  они  относятся  друг  к
другу по-товарищески, и Полина больше их ни в чем не подозревала. Как только
в дверях появлялась Вероника с лекарством, Полина весело им кричала:
     - Уходите отсюда, вы меня стесняете!
     Иногда она подзывала к себе Луизу и  поручала  ей  Лазара,  как  малого
ребенка:
     -  Постарайся,  чтобы  ему  не  было  скучно.  Ему  надо  развлечься...
Погуляйте как следует. Сегодня я не хочу вас видеть!
     Но когда Полина оставалась одна, она  мысленно  за  ними  следила.  Она
целыми днями читала, ожидая восстановления сил, но была еще так  слаба,  что
чувствовала себя усталой, посидев в кресле  два  -  три  часа.  Книга  часто
выпадала из рук девушки, мечты уводили ее вслед за Лазаром и подругой.  Если
они пошли вдоль берега, то должны подойти к гроту, где так хорошо и свежо на
взморье в час отлива. Ей казалось, что эти  неотвязные  мысли  вызваны  лишь
сожалением, что она не может  быть  вместе  с  друзьями.  Чтение  ей  вскоре
наскучило. Романы, которые были  в  ходу  в  этом  доме,  все  эти  любовные
похождения с поэтически  описанными  изменами  всегда  возмущали  ее  прямую
натуру с заложенной в ней потребностью  отдавать  себя  безвозвратно.  Разве
можно лгать собственному сердцу?  Разве  возможно,  полюбив  однажды,  вдруг
сразу разлюбить? Она бросала книгу и опять уносилась за пределы комнаты; она
видела, как Лазар поддерживает томную  Луизу:  они  идут  усталой  походкой,
тесно прижавшись друг к другу, перешептываясь и пересмеиваясь.
     - Барышня, вам пора принимать  микстуру!  -  раздавался  за  ее  спиной
грубый голос Вероники, пробуждавший ее от забытья.
     Уже к концу первой недели Лазар не входил больше в комнату  Полины,  не
постучавшись. Однажды он приотворил утром дверь и увидал, что Полина сидит в
постели с обнаженными руками и причесывается.
     - Извини, пожалуйста, - проговорил он, отскочив от двери.
     - Что это значит? - воскликнула Полина. - Ты меня боишься?
     Тогда Лазар решился войти, но, боясь ее смутить, отвернулся,  пока  она
подбирала волосы.
     - Дай-ка мне мою кофточку, - спокойно сказала  Полина.  -  Она  там,  в
верхнем ящике... Мне теперь лучше и опять хочется наряжаться.
     Лазар смущенно рылся в комоде и находил одни сорочки. Наконец он бросил
ей кофточку и стал у окна спиной к Полине, ожидая, пока она  застегнется  на
все пуговицы. Две недели назад, когда он думал, что она умирает, он брал  ее
на руки, как девочку, не замечая, что она раздета. А  теперь  ему  был  даже
неприятен беспорядок, царивший в комнате. Его смущение сообщилось и ей;  она
перестала уже просить его о некоторых интимных услугах, которые он  еще  так
недавно ей оказывал.
     - Вероника, закрой же дверь! - крикнула она однажды утром,  заслышав  в
коридоре шаги молодого человека. - Убери все это и дай мне вон ту косынку.
     Полина поправлялась с каждым днем. Самым большим удовольствием для  нее
было стоять, опершись на подоконник, и издали следить за стройкой на берегу.
Она ясно слышала удары молота, видела небольшую кучку людей; семь  -  восемь
человек, словно  большие  черные  муравьи,  копошились  на  покрытом  желтой
галькой берегу. Люди суетились во время  отлива  и  отступали  назад,  когда
надвигался прилив. Но внимание Полины больше всего привлекали  белая  куртка
Лазара и  розовое  платье  Луизы,  ярко  освещенные  солнцем.  Она  мысленно
следовала за ними по пятам, не упуская их ни на миг  из  виду,  и  могла  бы
подробно описать, как они провели весь день.  Теперь,  когда  работы  быстро
двигались вперед, они не могли больше уходить за скалы  и  в  гроты.  Их  до
смешного маленькие, словно кукольные, фигурки  на  фоне  необъятного  синего
неба всегда находились перед глазами на расстоянии не дальше километра. Силы
возвращались к  Полине;  к  живительному  чувству  выздоровления  безотчетно
примешивалось тайное злорадство, что она всюду с ними.
     - Что, занятно смотреть,  как  люди  работают?  -  повторяла  ежедневно
Вероника, подметая комнату. - Правда, это лучше, чем читать? У меня от  книг
голова трещит. Если  хочешь  поправиться,  нужно  сидеть  на  солнышке,  как
индюшка, и пить свежий воздух большими глотками.
     Вероника не отличалась болтливостью; ее скорее считали даже угрюмой. Но
с Полиной она беседовала по-дружески, полагая, что той это приятно.
     - И чудная же работа, право! Ну, конечно, если это  нравится  господину
Лазару... Только хоть я так говорю,  а  что-то  не  видать,  чтобы  она  ему
по-прежнему нравилась! Да он гордый,  стоит  на  своем,  хотя  бы  работа  и
наскучила ему до смерти... И притом, если он хоть на минуту отойдет от  этих
пьяниц-рабочих, они, чего доброго, забьют гвозди вкривь и вкось.
     Вероника подмела щеткой под кроватью и продолжала:
     - А уж наша герцогиня...
     Полина, слушала все время краем уха, но последнее слово ее удивило:
     - Что ты сказала? Какая герцогиня?
     - Да мадмуазель Луиза! Вид у нее такой, словно ее с заднего крыльца  во
дворец пускают... Посмотрели бы вы, сколько у нее в комнате  разных  баночек
да скляночек с помадой да духами! Войдешь к ней, даже дух захватывает, -  до
того пахнет... А все-таки вы красивей.
     - Что ты, ведь я просто крестьянка по сравнению  с  ней,  -  возразила,
улыбаясь, девушка. - Луиза такая изящная!
     - Все может быть! Но только ее не за что ухватить, до  того  она  худа;
я-то все вижу, когда она  моется...  Будь  я  мужчиной,  я  бы  знала,  кого
выбрать!
     Увлекшись и желая убедить Полину,  она  облокотилась  рядом  с  ней  на
подоконник.
     - Ну, посмотрите  только  на  нее,  вон  там,  на  песке,  -  настоящая
креветка! Конечно, она сейчас далеко и не может отсюда показаться  ростом  с
колокольню, но нельзя же быть такой  фитюлькой...  О,  посмотрите,  господин
Лазар приподнимает ее, чтобы она не промочила туфельки!  Ему  не  тяжело,  я
думаю! Правда, есть мужчины, которым нравятся костлявые...
     Вероника  осеклась,  заметив,  как  вздрогнула  Полина.   Но   Вероника
беспрестанно возвращалась к этому  разговору,  ей  непременно  хотелось  еще
что-то рассказать. Все, что она видела и слышала теперь, словно стояло у нее
комом в горле, душило ее; и вечерние разговоры,  когда  перемывали  косточки
Полины,  и  шутки,  которыми  украдкой  перекидывались  Лазар  с  Луизой,  и
неблагодарность, граничившая с предательством, царившая во всем  доме.  Если
бы она поднялась к больной в ту минуту, когда в ней особенно было оскорблено
чувство справедливости, она бы не удержалась и тут же  рассказала  обо  всем
Полине; но она боялась, что девушка от  этих  рассказов  снова  заболеет,  и
потому шумела у себя на кухне, гремела посудой,  божилась,  что  так  дальше
продолжаться не может, что в один прекрасный день она выйдет из себя  и  все
выложит Полине. А наверху, если ей  случалось  нечаянно  проговориться,  она
тотчас старалась загладить свою ошибку с трогательной неловкостью:
     - Ну, слава богу! Господин Лазар костлявых не  любит!  Он  ведь  был  в
Париже, у него хороший вкус... Видите, он ее поставил на землю,  все  равно,
что спичку швырнул.
     И,  словно  боясь  опять  сказать  что-нибудь  лишнее,  Вероника  снова
принималась за уборку и яростно перетряхивала перину. Полина, погруженная  в
раздумье, до самого заката следила за белой курткой Лазара и розовым платьем
Луизы, мелькавшими среди черных силуэтов рабочих.
     Через несколько дней у Шанто начался сильный приступ подагры, и девушка
решила сойти вниз, несмотря на слабость. Она вышла из комнаты в  первый  раз
.после болезни для того, чтобы посидеть у постели больного.  Г-жа  Шанто  со
злобой говорила, что у них не дом,  а  больница;  ее  муж  с  некоторых  пор
совершенно не покидает кушетки. В результате участившихся припадков  подагра
завладела всем телом, поднималась от ступней к коленям, забралась в локти  и
наконец в кисти. Маленькая белая  горошина  на  ухе  исчезла,  но  появились
другие,  более  значительные;  все  суставы   опухли:   подагрические   узлы
проступали всюду под кожей беловатыми бугорками, похожими  на  рачьи  глаза.
Это уже была  подагра  хроническая,  неизлечимая,  подагра,  которая  сводит
суставы и обезображивает тело.
     - Боже мой, как я страдаю! - повторял Шанто. -  Левая  нога  совершенно
одеревенела, нет возможности двилуть ни ступней, ни коленом...  А  как  жжет
локоть!.. Посмотри-ка...
     Полина  увидала  на  левом  локте  сильно  воспаленную  опухоль.  Шанто
особенно  часто  жаловался  на  этот  сустав,  в  котором  боль  становилась
невыносимой.  Он  со  вздохом  протянул  руку,  не  сводя  с  нее  глаз;   и
действительно, рука  Шанто  представляла  жалкое  зрелище:  суставы  пальцев
распухли, стали узловатыми, а скрюченный указательный палец,  казалось,  был
раздроблен ударом молота.
     - Я не могу лежать, помоги  мне,  пожалуйста...  Только  найду  удобное
положение, как начинается та же боль,  -  мне  точно  пилой  пилят  кости...
Попробуй меня приподнять  хоть  немного.  В  течение  часа  приходилось  раз
двадцать менять положение. Он надеялся на облегчение, а между тем все  никак
не мог найти себе места. Но Полина была еще настолько слаба, что боялась его
приподнимать одна. Она шепнула:
     - Вероника, помоги мне, только бери его тихонько.
     - Нет, нет, не надо Вероники! - закричал больной. - Она меня растрясет!
     Тогда Полина напрягла все свои силы; у нее заломило плечи. Но хотя  она
повернула больного с величайшей  осторожностью,  он  испустил  пронзительный
вопль, и служанка бросилась вон из комнаты. За дверью она продолжала ворчать
и говорила, что только такая святая, как барышня, может все это  переносить.
Сам господь бог сбежал бы, если бы слышал, как воет хозяин.
     Приступы утратили свою остроту, но не прекращались, - наоборот,  теперь
они досаждали больному беспрерывно  и  днем  и  ночью,  становясь  безмерной
пыткой из-за его  мучительной  неподвижности.  Шанто  приходил  в  отчаяние.
Сначала ему казалось, что как