доме  спят,  ночь
так темна! Уснуть в объятиях друг у друга, обладать им хотя бы час!..  Жить,
жить, наконец!
     - Боже, как ты жестока, Полина!.. Ты даже не хочешь откликнуться,  а  я
так страдаю... Отвори мне,  я  возьму  тебя,  скрою  в  своих  объятиях,  мы
позабудем все... Отвори, отвори мне, молю тебя...
     Послышались глухие рыдания, и Полина тоже  заплакала.  Она  по-прежнему
молчала, несмотря на то, что вся кровь в ней  кипела.  Целый  час  Лазар  то
умолял, то сердился и бранил ее, говорил ей  грубые  слова,  а  потом  снова
шептал жгучие признания. Дважды Полине казалось, что он ушел,  и  дважды  он
снова возвращался из своей комнаты; желание его все росло.  Но  когда  он  в
бешенстве захлопнул свою дверь, Полину охватила беспредельная тоска.  Теперь
кончено; на этот раз она победила; но от этой победы осталось только чувство
страшного отчаяния и стыда. Полина разделась  и  легла,  не  зажигая  свечи.
Мысль, что она увидит себя голой, в изорванной одежде, вызывала  мучительное
смущение. Свежесть постели охладила огненные следы его поцелуев, которые еще
горели у нее на плечах. Долго лежала она неподвижно, подавленная отвращением
и тоской.
     Полина не могла заснуть до самого утра. Все  происшедшее  между  нею  и
Лазаром неотступно преследовало ее, не давая забыться. Весь этот  вечер  был
сплошным ужасным преступлением. Теперь ей  не  найти  себе  оправдания,  она
должна признать всю двойственность своего нежного  чувства.  Ее  материнская
привязанность к Лазару, тайные упреки  Луизе  -  все  это  просто  лицемерно
скрытое пробуждение давней  страсти.  Полина  поддалась  этой  лжи,  уступая
бессознательному зову сердца, и должна признаться себе, что в  глубине  души
ее радовала мысль о раздорах молодой четы и что  она  тайно  надеялась  этим
воспользоваться. Разве не она первая заставила  Лазара  возобновить  прежнюю
жизнь? Разве она не должна была предвидеть,  что  все  это  кончится  ее  же
падением? Теперь она поняла весь ужас  создавшегося  положения:  она  отдала
Лазара другой, а сама страстно любит его, и он тоже хочет обладать ею. У нее
кружилась голова и в висках стучало,  словно  молотом.  Сначала  она  решила
уехать на другой же день. Но затем ей показалось, что  такое  бегство  будет
недостойным малодушием. Раз Лазар  сам  уезжает,  почему  ей  не  подождать?
Наконец в ней снова заговорила  гордость:  Полина  хотела  преодолеть  себя,
чтобы не стыдиться потом дурного поступка. Она чувствовала,  что  не  сможет
никому смотреть в глаза, если будет знать,  что  совесть  ее  нечиста  после
этого вечера.
     На следующее утро Полина сошла в  столовую  в  положенный  час.  Только
темные круги под глазами говорили о  пережитых  ею  ночью  муках.  Она  была
бледна, но совершенно спокойна. Затем  явился  Лазар.  Когда  отец  спросил,
почему у него такой утомленный вид, Лазар просто  ответил,  что  до  поздней
ночи просидел за работой. День прошел  в  обычных  занятиях.  Ни  Лазар,  ни
Полина и не намекали на то, что произошло между ними, даже когда  оставались
с глазу на глаз и никто не мог их услышать.  Они  не  избегали  друг  друга,
полагаясь, видимо, на свои силы. Но вечером, прощаясь  в  коридоре  у  своих
дверей, они, как безумные, бросились  друг  другу  в  объятия  и  замерли  в
страстном поцелуе. Полина, испуганная, тотчас же  вырвалась  и  заперлась  в
своей комнате, а Лазар ушел к себе и в слезах бросился на постель.
     Так и пошла теперь их жизнь. Потекли долгие дни, а они  все  продолжали
жить рядом, в томительном ожидании нависшей беды. Они никогда не говорили об
этом, не обмолвились ни единым словом о той  ужасной  ночи,  и  все  же  оба
постоянно думали о ней и страшились падения:  страсть  могла  настигнуть  их
внезапно, как удар молнии. Случится ли это  утром,  когда  они  встают,  или
вечером, когда они обмениваются последними словами  перед  отходом  ко  сну?
Случится ли это у него в комнате, или у нее, а может, где-нибудь в потаенном
уголке дома? Кто знает? Но рассудок не покидал их. Каждый  внезапный  порыв,
мгновенное  ослепление,  неистовое  объятие  где-нибудь  за  дверью,  жгучий
поцелуй, сорванный впотьмах, сменялись  мучительным  негодованием  на  самих
себя. Почва колебалась у них под ногами, и, чтобы не сорваться в бездну, оба
судорожно цеплялись за решения, принятые ими в спокойную  минуту.  Но  ни  у
Лазара, ни у Полины не хватало сил прибегнуть к единственному  спасительному
средству,  к  немедленной  разлуке.  Она,  желая  доказать  свою  стойкость,
продолжала упорствовать перед лицом опасности. Он,  безраздельно  охваченный
первым порывом нового  увлечения,  перестал  даже  отвечать  на  настойчивые
письма жены. Уже полтора месяца жил он в Бонвиле. Ему и Полине казалось, что
это мучительно-напряженное и сладостное существование будет длиться вечно.
     Как-то в воскресенье, за обедом, Шанто развеселился: он  разрешил  себе
рюмку бургундского,  хотя  всякий  раз  жестоко  расплачивался  за  подобные
излишества.  День  был  ясный,  и  Полина  с   Лазаром   провели   несколько
восхитительных часов, гуляя по берегу  под  синим  небом.  Сидя  за  столом,
молодые люди обменивались нежными взглядами, в которых мелькало  смущение  и
боязнь самих себя, вносившая теперь в их дружеские отношения трепет страсти.
     Все трое весело смеялись в ожидании десерта, как вдруг на пороге  кухни
появилась Вероника и крикнула:
     - Хозяйка приехала!
     - Какая хозяйка? - спросила ошеломленная Полина.
     - Понятно, молодая хозяйка, - госпожа Луиза!
     Послышались какие-то невнятные восклицания. Перепуганный Шанто  смотрел
на Лазара и Полину; они побледнели. Но вдруг Лазар резко поднялся, голос его
дрожал от гнева:
     - Как! Луиза? Она мне ничего не писала! Я бы запретил  ей  приезжать...
Что она, с ума сошла?
     Спускались тихие, светлые сумерки. Бросив салфетку, Лазар вышел. Полина
последовала за ним, стараясь встретить гостью со своей  обычной  приветливой
улыбкой. В самом деле, то была Луиза - она  с  трудом  выходила  из  рыдвана
дядюшки Маливуара.
     - Ты с ума сошла? - крикнул ей муж, стоя  посреди  двора.  -  Можно  ли
решаться на такую безумную затею, не написав заранее ни слова?
     Луиза расплакалась. Она чувствовала себя очень плохо и ужасно  скучала!
Лазар не ответил на два ее последних письма, и  вот  ей  страшно  захотелось
уехать; к тому же она мечтала снова  побывать  в  Бонвиле.  Она  нарочно  не
предупреждала Лазара, боясь, что он ей не позволит.
     - А я-то радовалась! Хотела сделать вам приятный сюрприз!
     - Это просто смешно! Ты завтра же поедешь обратно! Луиза,  ошеломленная
подобным приемом, упала в объятия
     Полины. Девушка еще больше побледнела при виде ее неловких  движений  и
располневшего стана, обрисовавшегося  сквозь  тонкое  платье.  Когда  Полина
почувствовала, как прижался к ней живот этой беременной женщины, ее охватило
отвращение, смешанное с жалостью. Наконец усилием воли она подавила  вспышку
ревности и заставила Лазара замолчать.
     - Почему ты говоришь с ней так сурово? Обними же ее... Дорогая моя,  ты
правильно сделала, что приехала к нам, если  думаешь,  что  в  Бонвиле  тебе
будет лучше. Ты ведь знаешь, как мы все тебя любим.
     Лулу рычал, взбешенный голосами, нарушившими  привычную  тишину  двора.
Минуш выставила мордочку из-за двери,  но  тотчас  же  удалилась,  отряхивая
лапки,  как  будто  хотела  отмахнуться  от  этой  неприятной  истории.  Все
возвратились в столовую. Веронике пришлось  поставить  еще  прибор  и  снова
подавать обед.
     - Как! Это ты, Луиза? - повторял Шанто, беспокойно  посмеиваясь.  -  Ты
хотела сделать нам сюрприз?.. Я, право, чуть не захлебнулся вином!
     Вечер, однако, окончился благополучно. Ко всем вернулось самообладание.
Избегали только говорить о том, что будет в ближайшие  дни.  Когда  Вероника
пришла узнать, стелить ли Лазару в одной комнате с Луизой,  снова  наступило
некоторое замешательство.
     -  О  нет,  Луиза  лучше  отдохнет  без  меня,  -  пробормотал   Лазар,
встретившись взглядом с Полиной.
     - Правда, ложись лучше наверху, - сказала ему жена. - По крайней  мере,
вся кровать будет в моем распоряжении, я страшно устала.
     Прошло три дня. Полина наконец твердо решила: в понедельник она  уедет.
Молодые супруги уже поговаривали о том, чтобы до родов остаться в Бонвиле; а
ждали этого события не раньше, чем через месяц. Но  Полина  догадалась,  что
Лазару Париж надоел и что он, в конце концов,  поселится  в  Бонвиле,  будет
жить на доходы с капитала и вечно  брюзжать,  вспоминая  о  своих  неудачах.
Лучше всего уехать теперь же: победить свое чувство  она  не  сможет,  а  ей
больше, чем когда-либо, казалось невыносимым  жить  возле  мужа  и  жены,  в
атмосфере их  интимной  близости.  И  наконец  это  лучший  способ  избежать
опасностей, какими грозит возродившаяся страсть, причинившая столько мучений
Полине и Лазару. Одна только Луиза - удивилась, узнав о решении  кузины.  Но
Полина  выдвигала  причины,  не  допускавшие  возражений;   доктор   Казэнов
рассказал,  что  его  родственница  в   Сен-Ло   давно   предлагает   Полине
исключительно выгодное место. Полина не  может  больше  отказываться,  а  ее
родные  должны  уговорить  ее  принять  предложение,  которое  обеспечит  ей
будущее. Сам Шанто со слезами на глазах согласился.
     В субботу Полина последний раз обедала в  обществе  аббата  и  доктора.
Луиза чувствовала  себя  очень  плохо  и  еле  доплелась  до  столовой.  Это
окончательно омрачило  настроение  собравшихся,  несмотря  на  все  старания
Полины. Она улыбалась  каждому,  а  в  душе  ее  мучило  сознание,  что  она
оставляет в печали этот дом, куда  в  течение  многих  лет  вносила  столько
веселья. Сердце  ее  надрывалось  от  горя.  Вероника  подавала  на  стол  с
трагическим выражением лица. За жарким Шанто  отказался  выпить  хоть  каплю
бургундского: он стал вдруг преувеличенно осторожен и  трепетал  при  мысли,
что лишается сиделки, один голос которой облегчал  самую  мучительную  боль.
Лазар был в лихорадочно-приподнятом настроении и все время спорил с доктором
по поводу какого-то нового открытия в науке.
     В одиннадцать часов вечера дом погрузился в обычное молчание.  Луиза  и
Шанто уже легли, Вероника прибирала  в  кухне.  Лазар,  по-прежнему  спавший
наверху в своей холостой комнате, остановил Полину у дверей ее спальни,  как
это бывало каждый вечер.
     - Прощай, - прошептал он.
     - Нет, не прощай, -  сказала  она,  заставляя  себя  улыбнуться.  -  Не
прощай, а до свидания, - ведь я еду только в понедельник.
     Они все смотрели друг на друга, глаза их затуманились. Полина  упала  в
его объятия, и губы их слились в неистовом прощальном поцелуе.

X

     На следующее утро, сидя за столом, на котором были расставлены чашки  с
кофе, все домашние удивились, что Луиза так долго не показывается.  Вероника
хотела было уже сходить наверх и постучаться к  ней  в  дверь,  когда  Луиза
наконец явилась. Она была очень бледна и с трудом передвигала ноги.
     - Что с тобой? - тревожно спросил Лазар.
     - Я мучаюсь с самого рассвета, - отвечала она. - За всю ночь я почти не
сомкнула глаз и слышала всякий раз, как били часы.
     - Что же ты нас не позвала? - воскликнула Полина.  -  Мы  бы  за  тобой
поухаживали.
     Луиза подошла к столу и вздохнула с облегчением, опустившись на стул.
     - К чему? - проговорила она. - Вы все равно не могли бы мне  помочь!  Я
знаю, что это такое. Вот уже восемь месяцев, как эти боли почти не отпускают
меня.
     Беременность  ее  протекала  очень  тяжело.  Луиза  и   правда   успела
привыкнуть к постоянной тошноте и мучительным болям, которые иногда до  того
усиливались, что она по целым дням не могла разогнуться. В это утро  тошноты
не было, но Луизе казалось, будто ей до боли перетянули живот тугим поясом.
     - К страданиям привыкаешь, - заметил Шанто нравоучительным тоном.
     - Да, надо мне пойти погулять, - заключила молодая женщина. - Потому-то
я и сошла вниз... Там, наверху, я себе места не находила.
     Луиза выпила всего несколько глотков  кофе  с  молоком.  Все  утро  она
бродила по комнатам, беспрестанно пересаживаясь со стула на стул.  Никто  не
решался заговаривать с ней - она  тотчас  начинала  сердиться  и,  казалось,
страдала еще сильней, когда на нее обращали внимание. Боли не  прекращались.
Около полудня, однако, они как будто поутихли. Луиза смогла присесть к столу
и поела супу. Но между двумя и тремя часами началась ужасная резь в  животе,
Луиза безостановочно  ходила  из  столовой  в  кухню  и  обратно,  с  трудом
взбиралась  по  лестнице  наверх,  в  свою  комнату,  но  тотчас  же   снова
спускалась.
     Наверху Полина укладывала свои вещи в чемодан. Она уезжала на следующий
день, и у нее оставалось как раз столько времени, чтобы успеть выложить вещи
из комода и шкафа и  привести  все  в  порядок.  Однако  она  каждую  минуту
выбегала на лестницу и наклонялась над перилами,  тревожно  прислушиваясь  к
тяжелым, неровным шагам, от которых скрипели половицы. Около  четырех  часов
состояние  Луизы  стало  серьезно  беспокоить  ее,  -  больная  была   очень
возбуждена, - и Полина решила постучаться к Лазару, который  в  истерическом
состоянии заперся у себя в комнате, проклиная вечные несчастья и уверяя, что
судьба преследует его.
     - Нельзя оставлять Луизу в таком положении, -  сказала  ему  Полина.  -
Надо с ней поговорить. Пойдем со мной.
     Они нашли Луизу на втором этаже. Она стояла на площадке,  прислонившись
к перилам, и, видимо, была не в силах ни сойти вниз, ни подняться наверх,
     - Дорогая моя, - ласково проговорила Полина, - мы о тебе беспокоимся...
И хотим послать за акушеркой.
     Луиза рассердилась.
     - Господи, ну что вы мучаете меня! Я прошу только  об  одном:  оставьте
меня в покое!.. Чем может помочь акушерка, когда я  еще  только  на  восьмом
месяце?
     - Все-таки благоразумнее посоветоваться с ней.
     - Нет, я не хочу, я сама знаю, что это такое... Сжальтесь, наконец,  не
говорите больше со мною, не мучьте меня!
     Луиза так упорствовала, так сердилась, что Лазар тоже  вышел  из  себя.
Полине пришлось дать обещание, что за акушеркой  не  пошлют.  Эта  акушерка,
некая г-жа Булан, жила в Вершмоне и пользовалась во всей  округе  совершенно
исключительной  репутацией.  Про  ее  необычайную   ловкость   и   опытность
рассказывали чудеса и уверяли, что такой акушерки  не  сыщешь  не  только  в
Байе, но даже в Кане. Луиза, изнеженная и избалованная,  терзалась  мрачными
предчувствиями и думала, что непременно умрет от родов; только услышав такие
хорошие отзывы, она решилась довериться местной  акушерке.  И  все-таки  она
внушала Луизе страх, подобно тому безотчетному страху, какой вызывает зубной
врач, когда больной знает, что врач принесет облегчение, и все же  старается
подольше оттянуть визит.
     В  шесть  часов  вдруг  снова  наступила  передышка.  Молодая   женщина
торжествовала: ведь она говорила, что это  ее  привычные  боли,  только  они
сейчас сильнее,  чем  всегда.  Стоило  ли  тревожить  акушерку  из-за  таких
пустяков! Однако Луиза смертельно устала и,  съев  котлету,  захотела  лечь,
уверяя, что все пройдет, если только ей  удастся  поспать.  Она  по-прежнему
упорно отклоняла всякую помощь, просила  домашних  садиться  обедать,  а  ее
оставить одну и даже не заходить к ней в комнату, чтобы не разбудить.
     К обеду был суп и жареная телятина. Молча сели за  стол.  Всех  огорчал
предстоящий отъезд Полины, к этому  присоединялась  теперь  еще  тревога  за
Луизу. Старались не стучать ложками и  вилками,  как  будто  этот  стук  мог
обеспокоить больную на втором этаже. Шанто, однако, разговорился и стал было
рассказывать о редких случаях  беременности,  как  вдруг  вошла  Вероника  с
блюдом телятины и резко сказала:
     - Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но, сдается  мне,  она  стонет  там,
наверху.
     Лазар встал  и  отворил  дверь  в  коридор.  Прервав  обед,  все  стали
прислушиваться. Сперва ничего не было слышно,  но  затем  и  вправду  сверху
донеслись протяжные, глухие стоны.
     - Опять началось, - прошептала Полина. - Пойду к ней.
     Она бросила салфетку, не дотронувшись до  телятины,  которую  поставила
перед ней Вероника. К счастью, ключ торчал в двери, и Полина смогла войти  к
Луизе. Молодая женщина, в халатике, с босыми ногами,  сидела  на  кровати  и
раскачивалась, словно  маятник;  неослабная  боль  вызывала  у  нее  тяжкие,
равномерные стоны.
     - Тебе хуже? - спросила Полина.
     Луиза не отвечала.
     - Хочешь, мы пошлем теперь за г-жой Булан?
     Тогда Луиза пробормотала с покорным видом:
     - Да, мне все равно. Может быть, тогда легче станет... Я  не  могу,  не
могу больше...
     Лазар пришел вслед за Полиной и слушал, стоя у двери. Он  тоже  решился
войти и  сказал,  что  хорошо  бы  послать  также  в  Арроманш  за  доктором
Казэновом, на  случай  каких-нибудь  осложнений.  Но  тут  Луиза  заплакала.
Неужели у них нет ни капли жалости? Можно ли так терзать человека? Ведь  они
отлично знают, как ее всегда возмущала мысль,  что  у  нее  может  принимать
мужчина.  То  была  болезненная  стыдливость   кокетливой   женщины,   страх
показаться во всей неприглядности родовых мук. Даже теперь,  перед  мужем  и
кузиной,  она  тщательно  запахивала  халат,  чтобы  скрыть   свое   жалкое,
обезображенное тело.
     - Если ты пошлешь за доктором, - пробормотала она, -  я  лягу  лицом  к
стене и никому не стану отвечать.
     - Привези хоть акушерку, - сказала Полина Лазару. - Я не  думаю,  чтобы
это были уже роды. Нужно только облегчить ее страдания; это самое главное.
     Оба вернулись в столовую. Зашел аббат  Ортер  навестить  Шанто.  Увидев
расстроенного хозяина и  узнав  новости,  он  онемел  от  удивления.  Лазара
уговаривали съесть, по крайней мере, кусок телятины, перед тем как ехать. Но
он совершенно потерял голову и наотрез отказался от еды, заявив,  что  кусок
становится у него поперек горла. Чуть не бегом пустился он в Вершмон.
     - Она, кажется, меня зовет? - сказала Полина и бросилась наверх. - Если
мне понадобится Вероника, я постучу в пол... А ты, дядя, кончай обедать  без
меня, хорошо?
     Аббат, смущенный тем, что пришел так некстати, когда начались роды,  не
находил обычных слов утешения. Наконец он удалился,  обещав  зайти  попозже;
ему надо навестить Гоненов: старик совсем плох. И  Шанто  остался  один.  На
столе  в  беспорядке  стояли  недопитые  стаканы,   телятина   на   тарелках
затягивалась остывающим салом; жирные вилки, надкусанные ломтики хлеба - все
говорило о внезапном переполохе за  обеденным  столом.  Поставив  на  всякий
случай согреть воды, Вероника ворчала, не зная,  что  ей  теперь  делать,  -
убирать ли со стола или оставить все, как есть.
     Наверху Полина застала Луизу на ногах; она стояла, опершись  на  спинку
стула.
     - Когда я сижу, мне гораздо больнее. Помоги мне походить.
     С самого утра Луиза жаловалась на покалывание в коже: ее как будто  все
время кусали мухи. Теперь,  казалось,  начались  схватки.  Живот  сдавливало
точно тисками, с каждой минутой все крепче и крепче. Стоило Луизе сесть  или
лечь, ей казалось, будто внутренности  ее  наливаются  свинцом,  и  хотелось
двигаться. Взяв Полину под руку, она принялась ходить от кровати  к  окну  и
обратно.
     - Тебя, кажется, лихорадит, - проговорила девушка. - Хочешь пить?
     Но Луиза не могла ответить. Сильная схватка заставила ее согнуться; она
повисла на плече Полины, дрожа  так  сильно,  что  озноб  ее  передавался  и
девушке. С губ Луизы срывались крики, в которых  слышалось  и  нетерпение  и
страх.
     - Я умираю от жажды, - прошептала она.  -  У  меня  пересохло  во  рту.
Видишь, какая я красная... Нет, нет, не оставляй меня, а то я упаду. Походим
еще, потом я напьюсь.
     И она продолжала ходить, опираясь на