мкнула веки, уступая непреодолимой  усталости;  неподвижное  лицо  девочки
покрылось матовой бледностью, напоминая цветок камелии.
     - Саккар, кажется, биржевик? - спросил Шанто.
     - Да, - отвечала  г-жа  Шанто.  -  Я  с  ним  виделась,  разговаривала.
Очаровательный человек... У него уйма дел, и он  заранее  предупредил  меня,
чтобы мы не очень рассчитывали на его помощь... Понимаешь, мы ведь ни в  ком
и не нуждаемся. Раз мы берем Полину, то и заботиться о ней  будем  мы,  ведь
правда? Я вообще не люблю, когда вмешиваются  в  мои  дела...  Ну,  со  всем
прочим скоро было покончено. К счастью, твоя доверенность давала все  нужные
полномочия. С лавки  сняли  печати,  составили  опись  имущества,  колбасную
продали с аукциона. Да еще как выгодно продали! Ее отчаянно  добивались  два
покупателя, потому и удалось получить  девяносто  тысяч  франков  наличными!
Нотариус еще раньше нашел в столе  ценные  бумаги  на  шестьдесят  тысяч.  Я
попросила его купить еще процентных бумаг и на остальные деньги.  И  вот  мы
вложили полтораста тысяч франков в надежные ценности. Я привезла их с собою,
передав старшему клерку расписки в получении опекунских полномочий и  денег,
- потому я и просила тебя выслать мне эти документы спешной  почтой...  Вот!
Смотрите! Она снова запустила руку  в  сумку  и  извлекла  объемистую  пачку
ценных бумаг, вложенную в картонный  переплет  от  старой  приходо-расходной
книги колбасного заведения, из которой вырвали исписанные  листы.  Переплет,
оклеенный зеленой мраморной бумагой, был. покрыт жирными пятнами. Отец и сын
смотрели на все это богатство, свалившееся к ним  прямо  на  стол,  накрытый
потрепанной скатертью.
     - Чай простынет, мама...  -  сказал  Лазар,  отложив  наконец  перо.  -
Налить?
     Он поднялся и стал разливать чай. Мать  ничего  не  отвечала,  устремив
глаза на бумаги.
     - Разумеется, - задумчиво  продолжала  она,  -  на  последнем  семейном
совете, созванном по моему  настоянию,  я  просила  возместить  мне  путевые
расходы; затем совет постановил выдавать нам ежегодно восемьсот  франков  на
содержание Полины... Мы не так  богаты,  как  она,  и  не  можем  заниматься
благотворительностью. Никто из нас  не  думает  наживаться  на  ребенке,  но
тратить лишнее нам не из чего. Проценты будут причисляться  к  капиталу,  до
совершеннолетия Полины он удвоится...  Господи!  Мы  только  исполняем  свой
долг. Воле умерших надо повиноваться. Мы сделали все,  что  в  наших  силах.
Может быть, судьба и  вознаградит  нас  за  наши  заботы,  в  чем  мы  очень
нуждаемся... Бедная девочка была так потрясена, так плакала, расставаясь  со
служанкой! Я хотела бы, чтобы ей хорошо жилось у нас.
     Отец и сын были растроганы.
     - Уж я-то наверное не сделаю ей зла! - сказал Шанто.
     - Да она прелесть, - прибавил Лазар. - Я уже успел полюбить ее.
     Почуяв во сне, что подали чай, Матье встал, отряхнулся, подошел к столу
и положил на него морду.  Минуш  потягивалась  и,  выгибая  спинку,  зевала.
Затем, окончательно проснувшись, она нагнула голову и  принялась  обнюхивать
сальную папку, в которой находились бумаги. И так как  Шанто  в  эту  минуту
взглянули на Полину, они заметили, что девочка проснулась и не сводит глаз с
бумаг и переплета старой книги, который она узнала.
     - Она отлично знает, что это такое! - сказала г-жа  Шанто.  -  Помнишь,
детка, я показывала тебе еще в Париже... Это  то,  что  оставили  тебе  твои
бедные папа и мама.
     Слезы покатились по щекам девочки.  Горе  еще  давало  себя  знать,  но
теперь это был лишь преходящий весенний ливень.  Она  уже  улыбалась  сквозь
слезы, ее смешила Минуш, которую притягивал запах колбасной; кошка, мурлыча,
обнюхивала документы и терлась головой об углы папки.
     - Перестань, Минуш! - прикрикнула г-жа Шанто на кошку. - Разве деньгами
играют?
     Шанто  рассмеялся,  за  ним  Лазар.  У  края  стола  стоял  чрезвычайно
взволнованный Матье, пожирая горящими, как угли,  глазами  бумаги,  которые,
видимо, считал лакомством, и лаял на Минуш. Вся семья развеселилась. Полина,
в восторге от этой сцены, схватила кошку  на  руки  и  стала  ее  гладить  и
укачивать, точно куклу.
     Г-жа Шанто, боясь, что Полина разгуляется и не будет спать,  велела  ей
тотчас пить чай. Затем она позвала Веронику.
     - Дай нам свечи... Мы так заболтались, что и забыли про сон. Уже десять
часов! А я за обедом чуть не уснула!
     Но из кухни донесся мужской голос.
     - С кем это ты разговариваешь? - спросила г-жа Шанго Веронику, когда та
принесла четыре зажженные свечи.
     - С Пруаном... Он пришел сказать  хозяину,  что  там,  внизу,  неладно.
Прилив, как видно, все крушит.
     Шанто вынужден был согласиться занять пост бонвильского мэра, а пьяница
Пруан,  состоявший  при  аббате  Ортере  церковным  сторожем,   одновременно
исполнял обязанности письмоводителя в  мэрии.  В  прошлом  Пруан  служил  во
флоте, дослужился до небольшого чина  и  писал  грамотно,  не  хуже  учителя
школы. Его позвали в столовую. Пруан  вошел,  держа  в  руках  свою  вязаную
шапку; с куртки и сапог у него ручьями стекала вода.
     - Ну что, Пруан?
     - Да вот, сударь, дом Кюша снесло, оглянуться не  успели...  Если  этак
пойдет и дальше, то на очереди дом Гоненов... Мы все там  были,  -  Турмаль,
Утлар, я и еще другие, - но что поделаешь с проклятым морем? Так уж суждено,
чтобы оно каждый год отхватывало у нас клок земли.
     Наступило молчание. Четыре свечи горели ярким  пламенем,  слышался  шум
моря, проклятого моря, которое билось об утесы. В этот час  прилив  достигал
высшей силы, набегавшие валы сотрясали  дом.  Их  равномерные  глухие  удары
казались залпами гигантских орудий, а грохот камней, сбрасываемых прибоем со
скал, напоминал непрерывный  треск  перестрелки.  В  яростный  шум  врывался
жалобный вой ветра, а ливень порой бушевал еще сильнее, будто  осыпал  стены
свинцовым градом.
     - Настоящее светопреставление! -  прошептала  г-жа  Шанто.  -  Куда  же
девались Кюши?
     - Надо будет кому-нибудь их приютить... - отвечал Пруан. - Пока что они
у Гоненов... Если бы вы их только видели! Трехлетний малец вымок  до  нитки,
мать осталась в одной юбчонке, как есть в  натуральном  виде,  с  позволения
сказать, а отцу, который непременно хотел спасти их скарб,  балкой  чуть  не
раскроило череп.
     Полина встала из-за стола. Снова подойдя к окну, она  слушала  разговор
серьезно, как взрослая. Лицо ее  выражало  доброту  и  горячую,  болезненную
жалость, детские, пухлые губы дрожали.
     - О, тетя! - проговорила она. - Бедные люди!
     И взор ее стремился проникнуть в эту черную бездну, где мрак  сгустился
еще более. Люди чувствовали, что море прорвалось до самого шоссе, оно близко
-- бурное, разъяренное, но  его  по-прежнему  не  было  видно;  казалось,  и
поселок и прибрежные скалы - все залито черной  волной.  Девочка  испытывала
горькое  разочарование:  море,  казавшееся  ей  таким  прекрасным,   яростно
бросается на людей!
     - Я пойду с вами, Пруан! - воскликнул Лазар. - Почем знать, может быть,
и я пригожусь.
     - О да, да, кузен! - проговорила Полина. Глаза ее засверкали.
     Но Пруан только покачал головой.
     - Не стоит утруждать себя, сударь. Вы все равно поможете не больше, чем
наши товарищи. Мы-то все там, на месте, и должны, сложа руки, смотреть,  как
гибнет наше добро. Море будет разорять нас, сколько ему заблагорассудится. А
когда оно натешится вволю и перестанет, мы еще ему спасибо скажем... Я хотел
только предупредить господина мэра.
     Тут Шанто рассердился; его раздражало это  драматическое  происшествие,
оно испортит ему сегодняшнюю ночь, да и завтра доставит немало хлопот.
     - Ну можно ли представить себе деревушку, более нелепо расположенную! -
воскликнул он. - Вы забрались чуть ли не в самую воду,  право!  Что  же  тут
удивительного, если море поглощает у вас один  дом  за  другим...  Зачем  вы
сидите в этой дыре? Надо переселяться.
     - Куда же? - спросил Пруан, с изумлением слушая его. - Где жили, там  и
останемся, сударь... Надо же где-нибудь жить.
     - И то правда, - подтвердила г-жа Шанто. - Здесь  ли,  еще  где  -  все
равно, от горя не уйдешь... Ну, мы идем спать. Спокойной ночи... Утро вечера
мудренее.
     Пруан, поклонившись, ушел. Слышно было, как  Вероника  заперла  за  ним
дверь. Все взяли по подсвечнику, еще раз погладив  Матье  и  Минуш,  которые
спали вместе на кухне. Лазар забрал свои ноты, а г-жа Шанто несла под мышкой
бумаги, вложешные в переплет старой приходо-расходной книги.  Она  захватила
также отчет Давуана, забытый мужем на столе. Сердце у нее разрывалось, когда
она смотрела на эту бумажку; надо ее убрать, пусть  хоть  не  попадается  на
глаза!
     - Мы идем спать, Вероника! - крикнула она. - Надеюсь, ты в такую погоду
никуда не пойдешь?
     В ответ послышалось только ворчание из кухни, и г-жа Шанто  продолжала,
понизив голос:
     - Что с ней такое? Не грудного же ребенка я привезла, заботы ей немного
прибавится.
     - Оставь ее в покое,  -  сказал  Шанто.  -  Знаешь  ведь,  у  нее  свои
причуды... Ну вот, нас стало четверо! Спокойной ночи!
     Шанто спал в нижнем этаже на другом конце  коридора.  Прежнюю  гостиную
переделали в спальню. Когда у Шанто обострялась подагра, отсюда удобно  было
подкатывать его в кресле к столу или  вывозить  на  террасу.  Шанто  отворил
дверь в спальню и на миг остановился. Ноги у  него  отяжелели;  глухая  боль
свидетельствовала, что близится приступ,  о  чем  накануне  давали  знать  и
распухшие суставы. Зачем только ел он гусиный паштет! Сейчас сознание  своей
вины приводило его в отчаяние.
     - Спокойной ночи, - усталым  голосом  повторил  он.  -  Вы  все  можете
спать... каждую ночь... Спокойной ночи, крошка! Выспись  как  следует,  -  в
твои годы полагается хорошо спать.
     - Спокойной ночи, дядя! - ответила Полина, обнимая его.
     Дверь закрылась. Г-жа Шанто пропустила Полину вперед. Лазар следовал за
ними.
     - Уж я-то сегодня, наверное, буду спать, как убитая! - проговорила г-жа
Шанто. - Этот грохот убаюкивает, он меня ничуть не раздражает. В Париже  мне
даже недоставало этакого легкого подрагивания кровати.
     Все трое взошли на второй этаж. Полина высоко поднимала подсвечник;  ей
нравилось, что они идут по лестнице гуськом, держа свечу в руке, а на стенах
пляшут тени. На площадке девочка остановилась в  нерешительности,  не  зная,
куда идти. Тетка тихонько подтолкнула ее.
     - Прямо... Вот комната для гостей, напротив - моя спальня...  Войди  ко
мне на минутку, я кое-что тебе покажу.
     Это была комната, обитая желтым  кретоном  в  зеленых  разводах,  очень
просто меблированная: кровать, шкаф, бюро красного дерева.  Посреди  комнаты
стоял круглый столик, под ним - красный  шерстяной  коврик.  Г-жа  Шанто  со
свечой в руках осмотрела все уголки спальни, затем открыла бюро.
     - Посмотри! - сказала она.
     Выдвинув со вздохом  один  из  маленьких  ящичков,  она  положила  туда
злополучный отчет Давуана. Затем она освободила другой ящичек, вынула его  и
вытряхнула сухие крошки, собираясь  запереть  в  него  бумаги  при  девочке,
которая глядела на тетку во все глаза.
     - Вот видишь, Полина, - проговорила она, - я кладу их сюда,  здесь  они
будут лежать совсем отдельно. Хочешь сама их положить?
     Полине вдруг почему-то сделалось стыдно. Она покраснела.
     - О, тетя, право, не стоит!
     Но г-жа Шанто насильно  вложила  ей  в  руки  старую  папку,  и  Полине
пришлось убрать ее в ящик. Лазар, стоя, освещал свечой бюро.
     - Так, - продолжала г-жа Шанто. - Теперь ты все знаешь  и  можешь  быть
спокойна, мы скорее умрем с голоду, чем тронем твое добро...  Помни:  первый
ящик налево. Здесь они будут лежать до тех пор, пока ты не вырастешь и  сама
не сможешь взять бумаги. М-инуш их тут не съест, правда?
     При мысли о том, как Минуш отпирает бюро  и  пожирает  бумаги,  девочка
громко рассмеялась. От недавнего смущения  не  осталось  и  следа;  она  уже
шалила с Лазаром, который, чтобы ее позабавить, изображал  кошку,  мяукал  и
делал вид, будто хочет взломать ящик. Он  тоже  хохотал  от  души.  Но  мать
торжественно опустила крышку бюро и твердой рукой дважды повернула ключ.
     - Готово, - объявила она. - Лазар, брось дурачиться... А теперь я пойду
посмотреть, все ли у вас в порядке.
     Все трое снова вышли друг за  другом  на  лестницу.  На  третьем  этаже
Полина опять ошиблась дверью и отворила было левую, но тетка крикнула:
     - Нет, нет, не сюда!.. Это комната твоего кузена; твоя - напротив.
     Полина остановилась, пораженная размерами комнаты Лазара и  царившим  в
ней беспорядком, как  на  захламленном  чердаке:  рояль,  диван,  громадный,
заваленный книгами стол; на стенах картины. Наконец Полина растворила вторую
дверь и остановилась в восхищении от своей комнаты, хотя она и показалась ей
несравненно меньше первой. Обои были сероватого цвета с рисунком из  голубых
розанов, у стены стояла железная кровать с кисейным пологом, затем туалетный
столик, комод и три стула.
     - Все  на  месте,  -  тихо  проговорила  г-жа  Шанто.  -  Вода,  сахар,
полотенца, мыло... Спи спокойно. Вероника  спит  в  соседней  комнате.  Если
будешь бояться, постучи в стенку.
     - Да и я здесь близко, -  сказал  Лазар.  -  Когда  явится  привидение,
позови меня, я прибегу с большой саблей.
     Двери их спален, расположенные друг против друга, оставались открытыми.
Полина обвела комнаты взглядом.
     - Привидений нет, - весело ответила она, -  а  сабля  нужна  только  от
воров... Спокойной ночи, тетя! Спокойной ночи, кузен!
     - Спокойной ночи, моя дорогая... Ты сама разденешься?
     - О да, да! Я ведь уже не маленькая. В Париже я все сама делала.
     Г-жа Шанто и Лазар поцеловали Полину. Уходя, тетка сказала ей, что  она
может запереться на ключ. Но девочка уже стояла  у  окна,  ей  не  терпелось
узнать, видно ли отсюда море. Однако дождь хлестал в стекла с  такой  силой,
что она не решилась отворить окно. Было очень темно,  но  Полине  доставляло
удовольствие уже одно сознание, что море шумит внизу. Несмотря  на  то,  что
она еле держалась на ногах от усталости, она все-таки обошла всю  комнату  и
осмотрела мебель. Мысль,  что  у  нее  есть  своя,  отдельная,  запирающаяся
изнутри комната, где она может  делать  все,  что  хочет,  наполняла  Полину
гордостью; она чувствовала себя взрослой. Сняв платье и  оставшись  в  одной
юбочке, она подошла к дверям, собираясь запереть их на  ключ.  Но  вдруг  ее
охватил страх: а куда она скроется, если увидит кого-нибудь? Она задрожала и
снова открыла дверь. Лазар стоял у себя посреди комнаты и смотрел на Полину.
     - Что  такое?  -  спросил  он.  -  Тебе  что-нибудь  нужно?  Она  густо
покраснела, хотела сказать неправду, но природная прямота взяла верх.
     - Нет, нет... Я боюсь, видишь ли, когда двери заперты  на  ключ.  Я  не
запру своей комнаты, хорошо?  А  если  стукну,  значит,  я  хочу,  чтобы  ты
пришел... только непременно ты, а не служанка, слышишь?
     Лазар подошел ближе, покоренный обаянием этой девочки, такой  искренней
и нежной.
     - Спокойной ночи! - снова сказал он, раскрывая объятия.  Она  бросилась
ему на шею, обняла худенькими ручками, не смущаясь своей детской наготы.
     - Спокойной ночи, кузен!
     Через пять минут она храбро потушила свечу  и  клубочком  свернулась  в
постели, опустив кисейный полог. Усталость долго еще не давала  ей  заснуть.
Сквозь сон она слышала, как Вероника, пройдя к себе, без  всякого  стеснения
передвигала мебель, словно хотела разбудить  весь  дом.  Потом  было  слышно
только, как бушевала буря: упорный  дождь  барабанил  по  черепичной  крыше,
ветер ломился в окна, завывал  под  дверьми.  Около  часа  еще  длилась  эта
канонада, каждая новая волна, разбиваясь о берег, глухим и  глубоким  ударом
сотрясала стены. Полине чудилось, будто погруженный  в  мертвую  тишину  дом
пошел ко дну, словно тонущий корабль. Теперь ее окружал чуть  сырой,  теплый
воздух; смутная мысль, подсказанная состраданием, напомнила ей  о  бедняках,
которых море выгнало из теплой постели. Затем  все  скрылось  во  мраке,  и,
Полина заснула крепким сном.

II

     С первой же недели присутствие Полины внесло в дом радость. Ее здоровая
уравновешенность и спокойная улыбка смягчали глухое раздражение, в атмосфере
которого жили Шанто. Дядя обрел в ней отличную сиделку,  тетка  была  весьма
довольна, что с появлением девочки  Лазар  больше  стал  бывать  дома.  Одна
только Вероника продолжала ворчать. Казалось, от  того,  что  в  ящике  бюро
лежат неприкосновенные сто пятьдесят тысяч франков, Шанто  чувствовали  себя
богачами. У них появилась новая  точка  опоры;  среди  разорения  забрезжила
надежда, хотя никто не знал точно, в чем она заключается.
     На третий день ночью  у  Шанто  начался  приступ  подагры,  приближение
которого он предчувствовал.  В  течение  недели  у  него  уже  покалывало  в
суставах, его знобило, малейшее движение внушало ему непреодолимый страх.  С
вечера он сравнительно спокойно лег спать, но в три часа утра боль  возникла
з большом пальце левой ноги. Вскоре она перешла в пятку, затем охватила  всю
щиколотку. До рассвета Шанто тихо стонал,  покрываясь  испариной  под  своим
одеялом. Он не хотел беспокоить окружающих; его  подагра  наводила  ужас  на
весь дом, поэтому Шанто терпел до последней возможности и  никого  не  звал,
стыдясь, что по собственной неосторожности вызвал приступ, и зная,  с  какой
злобой относятся к его недугу домашние.
     Но когда около восьми часов утра Вероника проходила у его двери,  Шанто
уже не мог удержаться и вскрикнул от невыносимой боли.
     - Так! Готово! - проворчала служанка. - Он уже воет.
     Она вошла и увидела, что Шанто стонет, катаясь по подушкам.
     - Вот  хозяйка-то  будет  довольна!  -  проговорила  Вероника.  Лучшего
утешения для больного она не могла придумать.
     Действительно, когда хозяйку предупредили и она зашла к Шанто, у нее  в
отчаянии опустились руки.
     - Уже! - сказала она. - Не успела я приехать, как началось.
     За пятнадцать лет в ее душе накопилась ненависть  к  мужниной  подагре.
Она смотрела на его болезнь, как на личного врага, как на злодейку,  которая
отравила ей жизнь, расстроила карьеру сына, разрушила  все  ее  честолюбивые
планы. Не будь подагры, разве стали бы они жить в заброшенной деревушке?  И,
несмотря на свое доброе от  природы  сердце,  она  с  содроганием  и  злобой
относилась к приступам болезни, уверяя, что не способна ходить за больным  и
бессильна помочь.
     - Боже мой, как я страдаю! -  бормотал  несчастный  старик.  -  Сегодня
приступ будет еще сильнее, чем в прошлый раз, я чувствую. Уходи отсюда, если
тебя это раздражает, только пошли сейчас же за доктором Казэновым.
     С этой минуты в доме началась суматоха. Лазар  отправился  в  Арроманш,
хотя в семье уже мало уповали на помощь  врачей.  За  пятнадцать  лет  Шанто
перепробовал всевозможные лекарства, но  с  каждым  новым  способом  лечения
болезнь только обострялась. Вначале приступы случались редко и были  слабее,
но со временем они участились и усилились. На  сей  раз  боль  охватила  обе
ступни и грозила перейти в колено. Врачи  уже  испробовали  на  больном  три
метода  лечения.  Его  жалкое   тело   превратилось   в   объект   врачебных
экспериментов, на  нем  испытывали  действие  различных  рекламных  средств.
Сперва врачи прибегали к  обильным  кровопусканиям,  затем  без  меры  стали
давать слабительные, теперь его пичкали  кольхицином  и  литием.  От  потери
крови организм еще больше ослабел и подагра из острой мало-помалу перешла  в
хроническую. Местное лечение оказалось безуспешным, пиявки вызывали анкилоз,
опий затягивал приступы, нарывные пластыри оставляли язвы на теле. Поездки в
Висбаден и Карлсбад не  возымели  никакого  действия  на  больного,  а  курс
лечения в Виши едв