за  забавляла  Лазара  своей  кокетливой  томностью,  как  он  оживлялся,
заслышав шелест ее платья. Минуты шли, а Полина не в силах была отогнать  ее
образ. О да, Лазар ждет эту девушку, и ничего не стоит  его  исцелить:  надо
только привезти Луизу сюда. И каждый вечер, затворившись у себя  наверху,  в
изнеможении присев на край постели, Полина снова и снова видела образ  Луизы
и терзалась при мысли, что счастье ее близких находится, может быть, в руках
другой.
     Иногда все в ней возмущалось. Она  вставала  с  постели  и,  задыхаясь,
распахивала окно. Всматриваясь в беспросветный мрак, нависший над  морем,  и
слушая его ропот, она проводила у окна долгие часы, подставляя разгоряченную
грудь дыханию морского ветра, не в силах уснуть. Нет, она не вынесет  такого
унижения, не потерпит возвращения этой девушки! Разве она не  застала  их  в
объятиях друг друга? Разве это не гнусное предательство - целоваться  здесь,
подле нее, в соседней комнате, в доме, который она привыкла  считать  своим?
Такой низости простить нельзя; свести их снова значило бы потакать  подобным
поступкам. Ожившие воспоминания  вновь  разжигали  в  душе  Полины  ревнивую
злобу, и, уронив голову на обнаженные руки, прижавшись  к  ним  губами,  она
заглушала свои рыдания. Надвигалась ночь. Ветер обвевал шею девушки,  трепал
волосы, но не мог успокоить гневно кипящую кровь. Между тем  даже  во  время
таких приступов возмущения глубоко в душе Полины шла глухая, упорная  борьба
между добротой и страстью. Кроткий, будто чужой голос настойчиво шептал ей о
радости отречения, о счастье пожертвовать  собою  для  других.  Ей  хотелось
заставить замолчать этот голос: такое самоотречение, граничащее с  низостью,
просто глупо. И все же она невольно прислушивалась к нему и  вскоре  уже  не
могла ему противиться. Мало-помалу  она  узнавала  свой  собственный  голос,
убеждавший ее: что значат твои страдания, если те,  кого  ты  любишь,  будут
счастливы? Она всхлипывала все тише, прислушиваясь к  шуму  волн  во  мраке,
обессиленная, больная, но все не сдавалась.
     Как-то ночью она легла в постель, долго проплакав у окна. Потушив свечу
и лежа во мраке с широко открытыми глазами,  она  пришла  вдруг  к  твердому
решению: завтра, как только встанет, она заставит дядю написать письмо Луизе
и пригласить ее провести несколько недель в Бонвиле.  Полине  казалось,  что
ничего не может быть естественнее и проще. Она тотчас заснула таким  крепким
сном, каким не спала уже много недель. Но на следующее утро, когда она сошла
к завтраку и увидела дядю и Лазара за семейным  столом,  а  перед  ними  три
чашки  молока  на  своих  обычных  местах,  она  вдруг  почувствовала,   что
задыхается, что от всей ее решимости не осталось и следа.
     - Ты ничего не ешь, - заметил Шанто. - Что с тобой?
     - Со мной? Ничего, - отвечала Полина. - Напротив, я сегодня спала  сном
праведника.
     При виде Лазара в  ней  возобновилась  прежняя  борьба.  Он  ел  молча,
заранее утомленный начинающимся днем, который ему предстояло пережить.  И  у
нее не хватало сил уступить Лазара другой. Мысль, что им завладеет другая  и
станет утешать своими ласками, была ей невыносима. Однако, когда Лазар вышел
из комнаты, Полина решила осуществить свое намерение.
     - Ну, как твои руки, не хуже сегодня? - обратилась она к дяде.
     Тот посмотрел на свои опухшие кисти и с трудом пошевелил пальцами.
     - Пожалуй, нет, -  ответил  он.  -  Правая  даже  как  будто  шевелится
чуть-чуть лучше... Если придет аббат, можно будет сыграть партию в шашки.
     Помолчав немного, он прибавил:
     - А почему ты спрашиваешь?
     Полина втайне надеялась, что Шанто не сможет писать. Она  покраснела  и
малодушно отложила письмо на завтра, пробормотав:
     - Да просто так! Хотела знать, как ты себя чувствуешь. С этого дня  она
потеряла покой. Наплакавшись вволю в
     своей комнате, Полина брала себя в руки и клялась,  что  на  другой  же
день утром продиктует дяде письмо. Но как только начиналась ее  повседневная
жизнь среди тех, кого она так любила, силы покидали  ее.  Когда  она  резала
хлеб Лазару или  отдавала  служанке  чистить  его  обувь,  все  эти  мелкие,
незначительные подробности семейной жизни ранили ей  сердце.  Как  счастливо
можно было бы жить среди привычных домашних забот! К чему  вводить  в  семью
чужую женщину? Зачем ломать мирный строй  жизни,  к  которому  все  они  так
привыкли за многие годы? И при  мысли,  что  настанет  день,  когда  не  она
отрежет  Лазару  хлеба,  не  она  будет  заботиться  о  его  платье,  Полину
охватывало отчаяние, она чувствовала, что долгожданное счастье рушится.  Эти
терзания не прекращались и во время всех ее хозяйственных забот и  отравляли
ей жизнь, целиком посвященную семье.
     - В чем тут дело? - порою спрашивала она себя вслух. -  Мы  любим  друг
друга, но мы не счастливы. Любовь наша сеет вокруг нас одно лишь горе.
     Она силилась понять, в чем кроется причина. Может быть, они  с  Лазаром
не сходятся  характерами?  Она  всячески  старалась  приноровиться  к  нему,
отказаться от своей личной воли, но это ей не удавалось: она  всегда  судила
обо всем так, как подсказывал ей разум, и добивалась, чтобы другие поступали
разумно. Бывало также, что терпение изменяло ей, - тогда  вспыхивали  ссоры.
Ей хотелось бы посмеяться, заглушить свое горе весельем, но теперь это ей не
удавалось, и она, в свою очередь, теряла самообладание.
     - Хороши, нечего сказать! - постоянно твердила Вероника. -  Вас  только
трое, а вы в конце концов заедите друг друга... У барыни  тоже  бывали  дни,
когда она вставала с левой ноги, но все-таки при ней до этого  не  доходило,
ведь этак вы скоро начнете швырять друг в друга посудой!
     Шанто тоже ощущал этот постоянный, необъяснимый разлад.  Когда  у  него
бывали приступы подагры, он еще сильнее "выл", как говорила Вероника.  Затем
начинались капризы и  припадки  раздражительности,  как  всегда  у  больных,
потребность беспрестанно мучить всех окружающих.  Дом  становился  настоящим
адом.
     Борясь с последними вспышками ревности, Полина спросила себя, вправе ли
она навязывать Лазару такую жизнь, какая нужна ей самой.  Она  прежде  всего
хочет сделать его счастливым, хотя бы ценою собственных слез. К чему держать
Лазара взаперти, обрекать его на одиночество, если он от этого страдает?  Он
еще любит ее, в этом нет сомнений, и, может  быть,  вернется  к  ней,  когда
лучше оценит, сравнив с другой. Во всяком случае, Полина должна предоставить
выбор ему самому - это будет только справедливо,  а  идея  справедливости  в
сознании Полины всегда одерживала верх.
     Каждые три месяца Полина ездила в Кан получать  проценты.  Уезжала  она
утром и возвращалась вечером, сделав все покупки и выполнив дела, которые  в
течение трех месяцев записывала на особом листе. В этот день - дело  было  в
июне - ее  тщетно  ждали  к  обеду  до  девяти  часов  вечера.  Шанто  очень
беспокоился и посылал Лазара на дорогу посмотреть, не едет ли Полина, боясь,
как бы с  ней  не  случилось  какого  несчастья.  Вероника,  напротив,  была
совершенно спокойна и твердила, что тревожиться нечего: барышня,  верно,  не
успела закончить все дела и решила переночевать  в  городе.  В  эту  ночь  в
Бонвиле спали беспокойным сном.  Наутро  за  завтраком  тревога  еще  больше
усилилась. Часов около двенадцати Лазар, видя,  что  отец  не  находит  себе
места, решил отправиться в  Арроманш,  как  вдруг  служанка,  караулившая  у
дороги, вбежала в комнату с криком:
     - А вот и барышня!
     Шанто потребовал, чтобы его выкатили в кресле на террасу.  Отец  и  сын
ждали приближения экипажа, а Вероника тем временем сообщала им подробности:
     - Это рыдван Маливуара... Я  еще  издали  признала  барышню  по  черным
креповым лентам. Только вот не разобрала... Сдается мне, будто с ней  кто-то
едет. Вот чертова кляча, что она там застряла!
     Экипаж остановился наконец у подъезда. Лазар подошел к Полине,  которая
легко спрыгнула на землю, и уже хотел заговорить, но так и застыл с открытым
ртом: вслед за  Полиной  из  экипажа  выскочила  другая  девушка  в  лиловом
шелковом платье в мелкую полоску. Обе весело смеялись, как  добрые  подруги.
Лазар был до того изумлен, что вернулся к отцу и проговорил:
     - Она привезла Луизу.
     - Луизу? О! Вот это она хорошо придумала! - воскликнул Шанто.
     И когда обе девушки рука об  руку  подошли  к  нему,  одна  в  глубоком
трауре, другая  в  веселом  летнем  наряде,  он  сказал,  обрадованный  этим
неожиданным развлечением:
     - Значит, вы помирились? По правде говоря, я ничего  не  мог  понять  в
вашей ссоре. Все это глупости! А ты,  Луиза,  была  неправа,  как  могла  ты
дуться на нас, когда мы были в таком горе!.. Ну, теперь кончено, правда?
     Девушки  стояли  неподвижно,  в  сильном  смущении.  Обе  покраснели  и
старались не смотреть друг на друга. Луиза обняла Шанто, чтобы  скрыть  свое
замешательство. Но он потребовал объяснений.
     - Где же вы встретились?
     Тогда Луиза обернулась и посмотрела  на  подругу  влажными  глазами,  в
которых светилась нежность.
     - Полина пришла к папе, - проговорила она, - а я как раз была у него  в
комнате. Только, пожалуйста, не браните ее за то, что она  осталась  у  нас,
это я ее задержала... А так как телеграф проведен только до Арроманша, то мы
рассчитали, что приедем одновременно с телеграммой...  Вы  не  сердитесь  на
меня?
     Она еще раз поцеловала Шанто, вкрадчиво и ласково, как  прежде.  Но  он
больше не задавал вопросов: когда что-нибудь доставляло ему удовольствие, он
всегда считал, что это хорошо.
     - Ну, Лазар, что же ты молчишь? 66
     Молодой человек стоял позади всех  и  принужденно  улыбался.  Замечание
отца еще сильней смутило его, тем более что Луиза  снова  покраснела,  -  не
решаясь подойти к нему. Зачем она  здесь?  Зачем  Полина  привезла  с  собою
соперницу, которую сама же так грубо выгнала из дому? Лазар был совсем  сбит
с толку и никак не мог прийти в себя.
     - Поцелуй ее, Лазар, ты же видишь, она  не  решается,  -  тихо  сказала
Полина.
     Траур подчеркивал ее бледность, но лицо было спокойно, а взор ясен. Она
смотрела на  них,  как  мать,  с  тем  серьезным  выражением,  какое  всегда
появлялось у нее в важные минуты жизни. Когда же  наконец  Луиза  подставила
Лазару щеку и он прикоснулся к ней губами, Полина слегка улыбнулась.
     Но Вероника, видевшая всю сцену, только развела руками и в  негодовании
убежала на кухню. Она ничего не понимала. Как это возможно после всего,  что
произошло? Барышня становится прямо невыносимой, когда во что бы то ни стало
хочет показать свою доброту!  Мало  ей  вшивых  ребят,  которых  она  готова
посадить за стол, - теперь вздумала еще  привозить  любовниц  для  господина
Лазара! Нечего сказать, хорош  будет  дом!  Вероника  отвела  душу,  вдоволь
наворчавшись у плиты, и вернулась в столовую, крича:
     - Завтрак больше часу стоит на огне, вы что, забыли?.. Картофель, поди,
в уголь превратился!
     Все завтракали с большим аппетитом, но от души смеялся один  Шанто:  он
был  так  весело  настроен,  что  не  замечал  тягостного   смущения   своих
собеседников. Все  трое  были  крайне  предупредительны  друг  к  другу,  но
казалось, будто под покровом любезности таится  горький  осадок,  как  часто
после ссоры, когда люди уже помирились, но еще не могут забыть  непоправимую
обиду. После завтрака занялись устройством гостьи. Она поместилась  в  своей
прежней комнате на втором этаже. И если бы в  вечерний  час  к  столу  вышла
мелкими, торопливыми шажками г-жа Шанто, можно было бы подумать,  что  снова
настали старые времена.
     Общая неловкость продолжалась еще с неделю. Лазар не  решался  спросить
Полину, зачем она привезла Луизу. Он не мог понять этого поступка  и  считал
его странным и безрассудным. Мысль о возможности  жертвы  с  ее  стороны,  о
желании великодушно предоставить ему  свободу  выбора  просто  не  приходила
Лазару в голову. Страстно мечтая о Луизе в долгие часы безделья, он  никогда
не думал жениться на ней. С тех пор как все  трое  снова  очутились  вместе,
создалось ложное положение, от которого они только страдали. Часто наступало
неловкое молчание, фразы обрывались на полуслове, все боялись  какого-нибудь
невольного намека. Полина, пораженная таким неожиданным результатом  приезда
Луизы, принуждала себя казаться веселой,  чтобы  создать  былое  беззаботное
настроение. Вначале, однако, она действительно испытывала глубокую  радость,
ей казалось, будто Лазар возвращается к ней. Присутствие Луизы  умиротворило
его; он чуть не  бегал  от  нее,  стараясь  не  оставаться  с  нею  наедине,
возмущаясь при мысли, что  мог  бы  вторично  обмануть  доверие  кузины.  Им
овладела какая-то  болезненная  нежность:  он  снова  сблизился  с  Полиной,
казался растроганным, называл ее лучшей из женщин, говорил, что она святая и
он ее не достоин. А она была счастлива и упивалась своей победой, видя,  как
мало внимания он уделяет сопернице. В конце первой недели Полина даже слегка
попеняла ему за это.
     - Почему ты убегаешь, как только я вхожу с ней?.. Это меня огорчает. Не
для того она приехала к нам, чтобы мы ходили с кислым видом.
     Лазар, уклоняясь от ответа, неопределенно развел руками. Тогда Полина в
первый и последний раз позволила себе намекнуть:
     - Я привезла ее сюда для того, чтобы ты понял,  что  я  давно  простила
вас. Мне хотелось забыть этот дурной сон, - пусть он развеется без  следа...
Ты видишь, я больше не боюсь и вполне доверяю вам.
     Лазар схватил ее в объятия и крепко прижал к груди. Затем он обещал  ей
быть любезнее с Луизой.
     С этой минуты между всеми установилась тесная дружба, и снова  начались
прекрасные дни. Лазар, видимо, уже не  скучал.  Теперь  он  не  уходил,  как
раньше, наверх,  не  сидел  отшельником  в  своей  келье  и  не  тосковал  в
одиночестве, а придумывал разные развлечения, затевал  прогулки,  с  которых
все возвращались опьяненные свежим воздухом.  И  незаметно  для  него  Луиза
вновь овладела всем его существом. Лазар  постепенно  освоился,  он  уже  не
боялся брать ее под руку, он снова вдыхал опьяняющий  аромат,  которым  была
пропитана каждая складка ее платья. Сперва  он  боролся  с  собой,  старался
избегать общества Луизы, как только почувствовал, что оно  его  волнует.  Но
Полина издали кричала ему, чтобы он помог Луизе перебраться через  ручей  во
время прогулки на взморье  под  скалами.  Сама  Полина  прыгала  ловко,  как
мальчишка, Луиза же, слабо вскрикивая, как подстреленный  жаворонок,  падала
на руки молодого человека. Возвращаясь с прогулки, он ее поддерживал;  снова
начались  перешептывание  и  приглушенный  смех.  Но  Полину  это   еще   не
беспокоило; она по-прежнему бодро шагала вперед и не понимала, что,  никогда
не уставая и не прося о помощи, она ставит на карту  свое  счастье.  От  нее
веяло свежестью здорового, крепкого тела,  и  это  никого  не  волновало.  С
какой-то безумной отвагой, весело улыбаясь, она  позволяла  Лазару  и  Луизе
идти впереди рука об руку. Полина как будто  хотела  показать,  что  она  им
вполне доверяет.
     Впрочем, ни тот, ни другая не стали бы ее теперь обманывать. Если Лазар
и поддавался чарам Луизы, то все же постоянно боролся с собой и усилием воли
заставлял себя  быть  особенно  внимательным  к  Полине.  Порою  он  уступал
сладостному влечению плоти, но давал себе клятву, что на  сей  раз  игра  не
выйдет за пределы дозволенных забав. Зачем отказывать себе в  этой  радости,
раз он твердо решил остаться верным долгу честного человека?  А  Луиза  была
еще осторожнее его. Не то чтобы она обвиняла себя в кокетстве,  -  она  была
кокетлива от природы и, сама того не  сознавая,  стремилась  пленять  каждым
движением, каждым вздохом, - но она старалась не делать ни шага, не говорить
ни слова, которые, по ее мнению, могли бы быть неприятны  подруге.  Прощение
Полины трогало ее до слез, она  хотела  доказать  ей,  что  достойна  такого
доверия. Теперь  Луиза  преувеличенно,  чисто  по-женски  обожала  Полину  и
изливала свои чувства в клятвах, поцелуях,  всевозможных  страстных  ласках.
Она постоянно следила за подругой и чуть только замечала на ее  лице  легкое
облачко, тотчас бежала к ней. Иногда она внезапно  бросала  руку  Лазара  и,
словно негодуя на себя за то, что на миг забыла о Полине, подходила  к  ней,
брала ее под руку, старалась ее развлечь и даже делала вид,  будто  сердится
на молодого человека. Никогда Луиза не была так прелестна, как  в  эти  дни,
когда ее не покидало волнение; то отдаваясь желанию нравиться, то приходя от
него в отчаяние, она наполняла дом шуршанием своих юбок  и  вела  себя,  как
томная, ласковая кошечка.
     Мало-помалу для Полины начались прежние терзания. Воскресшая надежда  и
недолгое торжество только усиливали ее  муки.  То  не  были  взрывы  горя  и
приступы  ревности,  которые  раньше  сводили  ее  с  ума.  Теперь  началась
медленная пытка: словно какая-то  тяжесть  навалилась  на  нее  и  с  каждой
минутой давила все сильнее и сильнее. Нечего больше ждать  ни  отсрочки,  ни
спасения: несчастье стоит у порога.  Правда,  она  ни  в  чем  не  могла  их
упрекнуть, оба были крайне предупредительны с нею  и  боролись  с  чувством,
толкавшим  их  друг  к  другу.   Но   Полина   страдала   именно   от   этой
предупредительности,  она  ясно  видела,   что   Луиза   и   Лазар,   словно
сговорившись, щадят ее, скрывая от нее свою любовь. Жалость влюбленных  была
для нее невыносима. Этот  торопливый  шепот,  когда  они  остаются  наедине,
внезапное молчание, когда она появляется, страстные  поцелуи  Луизы,  нежная
покорность Лазара - все это было равносильно признанию. Полина предпочла бы,
чтобы они были виноваты перед нею, чтобы они изменяли ей в потайных уголках.
А между тем эта заботливость, эта принужденная ласковость  Лазара,  открывая
ей всю истину, обезоруживали ее; у нее уже  не  было  ни  воли,  ни  энергии
отвоевывать свое счастье. В тот  день,  когда  Полина  снова  привезла  свою
соперницу в Бонвиль, она готова была бороться с нею,  если  понадобится.  Но
что делать с этими детьми, когда они  сами  так  мучаются  от  своей  любви?
Впрочем, она одна виновата во всем: надо было  женить  на  себе  Лазара,  не
раздумывая, совершает ли она какое-то насилие над его волей. Но даже теперь,
несмотря на свои муки, Полина возмущалась  при  одной  этой  мысли:  неужели
принуждать его, требовать, чтобы он исполнил обещание, о  котором,  наверно,
жалеет? Нет! Она скорее умрет, чем заставит Лазара жениться на  себе,  когда
он любит другую.
     Но все же Полина по-прежнему оставалась  матерью  для  своей  маленькой
семьи: она ухаживала за  стариком,  которому  становилось  все  хуже,  часто
заменяла Веронику, далеко не такую аккуратную, как прежде,  а  с  Лазаром  и
Луизой нарочно обращалась, как с шаловливыми, несносными детьми, чтобы можно
было потешаться над их проделками. И вскоре она стала  хохотать  еще  громче
их. В ее чистом, бодром смехе, звеневшем, словно призыв рожка, звучало  само
здоровье, сама сила жизни. Весь дом  повеселел.  Полина  с  утра  до  вечера
развивала бурную деятельность, отправляя детей гулять  одних  под  предлогом
грандиозной уборки, стирки или заготовки  припасов.  Лучше  всех  чувствовал
себя Лазар; он насвистывал, поднимаясь по лестнице, громко хлопал дверьми  и
находил, что дни слишком коротки и проходят слишком тихо. Он ровно ничего не
делал; однако новая страсть так поглощала его, что ему, казалось, не хватает
ни времени, ни сил. Он опять задумал покорить мир и каждый  день  за  обедом
строил какие-нибудь новые  необычайные  планы.  Литература  уже  успела  ему
надоесть. Он признался, что бросил мысль о подготовке к экзамену  на  звание
преподавателя, который собирался было  держать.  Сколько  раз  запирался  он
наверху в своей комнате, чтобы засесть  за  заняти