ла, что очень скучает, но невестка не отпускает  ее.  Лазар  в  ответных
письмах убеждал Луизу  побыть  еще  в  Клермоне,  передавал  советы  доктора
Казэнова, с которым он действительно беседовало ней. Мирный и правильный ход
домашней жизни понемногу  втягивал  Лазара:  он  снова  приучился  вставать,
обедать и ложиться спать в определенные часы (в Париже  все  было  не  так),
привык к брюзжанию  Вероники,  к  беспрестанным  мукам  отца,  к  его  лицу,
искаженному от боли. Старик оставался все тем же, тогда как вокруг него  все
двигалось и изменялось. Лазар снова присутствовал на субботних обедах, видел
перед собою давно знакомые лица  доктора  и  аббата,  слушал  их  неизменные
разговоры о  недавней  буре  или  о  дачниках,  съехавшихся  в  Арроманш  на
купальный сезон. За десертом на стол по-прежнему легко вскакивала  Минуш  и,
ласкаясь, терлась головой  о  подбородок  Лазара;  легкое  прикосновение  ее
холодных зубок напоминало  ему  давно  минувшие  годы.  Среди  этой  старой,
знакомой жизни один Лулу был новым  пришельцем;  жалкий  и  безобразный,  он
лежал, свернувшись под столом, и как  только  кто-нибудь  подходил  к  нему,
принимался рычать. Напрасно Лазар давал ему сахару, - собака грызла его,  но
затем скалила зубы и становилась еще более злой. Пришлось  оставить  Лулу  в
покое, и он жил одинокий, словно чужой в доме; это был нелюдим, требующий от
людей и богов одного - чтобы ему не мешали хандрить.
     Во время далеких прогулок у Лазара и Полины бывали иногда  приключения.
Однажды они только что свернули с тропы вдоль  утесов,  чтобы  не  проходить
мимо фабрики в "Бухте Сокровищ", как вдруг на повороте дороги столкнулись  с
Бутиньи. Он разбогател  на  производстве  соды  и  стал  важным  господином.
Женился он на той самой особе, которая была так предана ему, что  поселилась
с ним в этой глухой дыре; недавно она родила ему третьего ребенка. Они ехали
всем семейством, вместе со слугой  и  кормилицей,  в  великолепном  экипаже,
запряженном парой крупных белых лошадей. Пешеходам пришлось посторониться  и
прижаться к откосу, чтобы их не зацепило колесом.  Бутиньи,  собственноручно
правивший лошадьми, пустил их шагом. Произошло некоторое замешательство: они
столько лет не встречались и не разговаривали, а присутствие  жены  и  детей
еще увеличивало неловкость. Наконец  глаза  их  встретились,  и  оба  нехотя
раскланялись, не говоря ни слова.
     Когда экипаж исчез, Лазар, очень бледный, с усилием проговорил:
     - Он, значит, живет теперь по-барски?
     Полина, которая взволновалась только при виде детей, кротко ответила:
     - Кажется, что так.  За  последнее  время  он  стал  получать  огромную
прибыль... Ты знаешь, он возобновил твои тогдашние опыты.
     При этих словах сердце Лазара болезненно сжалось. Бонвильские рыбаки со
злорадным желанием досадить Лазару уже рассказали  ему  об  этом.  Несколько
месяцев тому назад. Бутиньи пригласил к себе на службу молодого химика  и  с
его помощью снова взялся за обработку золы водорослей холодным способом. Как
человек  практический,  он  действовал  осторожно  и  настойчиво  и  получил
отличные результаты.
     - Да, - глухо пробормотал Лазар, - всякий раз,  как  наука  делает  шаг
вперед, она обязана этим какому-нибудь болвану, а тот и  не  подозревает  об
этом.
     Прогулка была отравлена.  Они  шли  молча,  глядя  вдаль,  на  море,  с
которого поднимались густые сероватые испарения, застилая  небо.  Домой  они
возвратились поздно вечером,  усталые  и  продрогшие.  Веселый  свет  лампы,
озарявший белую скатерть, согрел и успокоил их.
     В другой раз, направляясь  в  сторону  Вершмона  и  проходя  тропою  по
свекловичному полю, Лазар и Полина в изумлении остановились, увидев  впереди
хижину с дымившейся соломенной крышей. Это был пожар, но яркие  лучи  солнца
падали отвесно и мешали разглядеть пламя. В хижине, видимо, никого не было -
двери и ставни были  заперты,  и,  пока  крестьяне  работали  где-нибудь  по
соседству, она могла сгореть дотла. Лазар и Полина тотчас свернули со своего
пути, побежали и стали звать на помощь, но крики  их  только  спугнули  стаю
сорок, стрекотавших в ветвях яблонь. Наконец на далеких  грядах  с  морковью
показалась женщина, повязанная  платком.  Она  с  минуту  стояла,  глядя  на
хижину, затем бросилась бежать со всех ног прямо по  вспаханной  земле.  Она
отчаянно махала руками,  все  время  выкрикивая  какое-то  слово,  но  таким
сдавленным  голосом,  что  его  невозможно  было  понять.  Женщина   падала,
поднималась, снова падала  и,  вскочив,  бежала  дальше.  Руки  у  нее  были
окровавлены, платок сорвало ветром, волосы растрепались.
     - Что она кричит? - повторяла испуганная Полина.
     Женщина подбежала к ним, выкрикивая хриплым, похожим  на  звериный  вой
голосом:
     - Ребенок!.. Ребенок!.. Ребенок!..
     С самого утра отец и сын работали на полученном  в  наследство  овсяном
поле, на расстоянии целого лье от дома. Сама она только что вышла  в  огород
набрать корзинку моркови. Она оставила спящего ребенка и заперла  дом,  чего
раньше никогда не делала. Огонь, вероятно, давно уже тлел где-нибудь в углу,
она не понимала, как он мог загореться,  и  клялась,  что  потушила  все  до
последнего уголька. Теперь  вся  крыша  хижины  пылала,  как  костер,  пламя
вздымалось, словно красный отсвет в желтых лучах солнца.
     - Значит, вы заперли на ключ? - крикнул Лазар.
     Женщина не слышала. Она, как безумная, бегала вокруг  дома,  ища,  быть
может, какого-нибудь прохода или лазейки, хотя отлично  знала,  что  там  их
нет. Затем она снова упала, как подкошенная, ноги отказывались  ей  служить.
На ее немолодом землистом лице отражалось отчаяние и ужас.  Она  по-прежнему
громко вопила:
     - Ребенок!.. Ребенок!..
     На глазах у Полины выступили крупные слезы. Но Лазара эти крики терзали
еще сильней, они потрясли его до глубины души.  Наконец  он  не  выдержал  и
заявил:
     - Я пойду, принесу ей ребенка!
     Полина посмотрела на него ошеломленная. Она попыталась схватить его  за
руку и удержать.
     - Что ты? Я не пущу... Крыша вот-вот обвалится...
     - Посмотрим! - отрезал Лазар.
     И закричал прямо в лицо крестьянке:
     - Где ключ? Ключ у вас?
     Она смотрела на него, не понимая. Тогда Лазар толкнул ее и вырвал у нее
ключ. Она осталась лежать на земле,  продолжая  выть,  а  он  твердым  шагом
направился к хижине. Полина, застыв на месте от изумления и страха,  следила
за ним глазами, не пытаясь больше его  остановить;  казалось,  Лазар  делает
самое привычное дело.  Искры  сыпались  дождем;  чтобы  открыть  дверь,  ему
пришлось вплотную прижаться к ней: с крыши все время летели  охапки  горящей
соломы, словно потоки воды во время бури. Дверь не поддавалась: заржавленный
ключ не поворачивался в замочной скважине. Но Лазар  даже  не  выругался,  а
продолжал спокойно нажимать на ключ, пока дверь не  отворилась;  на  миг  он
задержался на пороге: первые клубы дыма ударили ему в лицо.  Никогда  он  не
думал, что может быть таким хладнокровным.  Он  действовал,  точно  во  сне,
движения его стали уверенными, в  них  появились  ловкость  и  осторожность,
порожденные опасностью. Он опустил голову и исчез.
     - Боже мой! Боже мой! - шептала Полина, задыхаясь от страха.
     Безотчетным движением она сцепила пальцы, сжала их до боли и, судорожно
подняв руки, стояла, покачиваясь, как больные во  время  сильных  страданий.
Крыша трещала и кое-где уже проваливалась. Лазар не успеет выбраться! Минуты
казались вечностью, ей представлялось,  что  он  скрылся  бесконечно  давно.
Женщина лежала на земле, затаив  дыхание,  она  совсем  обезумела  при  виде
господина, бросившегося в огонь.
     Вдруг раздался отчаянный крик. Он вырвался у потрясенной Полины  в  тот
миг, когда крыша рухнула среди дымящихся стен:
     - Лазар!
     Он уже стоял в дверях. Ему слегка опалило волосы и обожгло руки.  Кинув
женщине плачущего, барахтающегося ребенка, он чуть не в  гневе  обратился  к
Полине:
     - Ну что? Чего ты волнуешься?
     Полина бросилась ему  на  шею  и  так  разрыдалась,  что  Лазар,  боясь
обморока, усадил ее на старый, поросший  мхом  камень,  лежавший  у  колодца
возле дома. Теперь и его  охватила  слабость.  Поблизости  стояло  корыто  с
водой, и Лазар с наслаждением погрузил в нее руки. Холод отрезвил его, и  он
сам удивился своему поступку. Неужели это он бросился прямо в огонь? Его "я"
словно раздвоилось: он отчетливо видел себя  самого  в  дыму,  необыкновенно
ловким, с поразительным присутствием духа, и в то  же  время  ему  казалось,
будто это чудо совершил кто-то другой.  И  теперь,  еще  не  оправившись  от
внутреннего волнения, Лазар испытывал такой подъем, такую глубокую  радость,
какой не знал до сих пор.
     Немного успокоившись, Полина осмотрела его руки и сказала:
     - Ничего, ожоги  не  глубокие.  Но  надо  идти  домой,  я  сделаю  тебе
перевязку... Боже мой! До чего ты меня напугал!
     Она смочила свой носовой платок  и  обмотала  Лазару  правую  руку,  на
которой было больше ожогов. Оба  встали  и  принялись  успокаивать  женщину,
которая сначала безумно целовала ребенка, а  петом  положила  его  на  землю
возле себя и перестала обращать на него внимание.  Теперь  она  с  таким  же
отчаянием причитала над горевшей  хижиной,  спрашивая,  что  же  ей  сказать
мужчинам,  когда  те  увидят  одни  обгоревшие  развалины.  Стены  пока  еще
держались, из горящего дома теперь поднимался густой черный дым, пронизанный
яркими искрами.
     - Ну, не отчаивайтесь же так, моя милая, - повторяла Полина. -  Зайдите
завтра ко мне.
     Прибежало несколько соседей, - они издали завидели  дым.  Полина  увела
Лазара. Они возвращались умиротворенные. Лазар не очень страдал от боли,  но
Полина все-таки взяла его под руку,  чтобы  поддерживать.  Оба  не  находили
слов:  они  еще  не  вполне  оправились  от  волнения  и  только  с  улыбкой
поглядывали друг на друга. Полина испытывала какую-то  счастливую  гордость.
Значит, он все-таки храбрый человек, как ни силен его страх перед смертью!
     Она смотрела на извилистую тропинку у них под  ногами  и  с  удивлением
думала, об уживавшихся в нем противоречиях, - ведь  Лазар  был  единственный
мужчина, которого она хорошо знала. Она видела, как он проводил дни  и  ночи
за работой и как он месяцами слонялся без всякого дела; за бесстыдной  ложью
следовали приливы подкупающей правдивости, он целовал ее братским поцелуем в
лоб, хотя она чувствовала,  что  пальцы,  стискивающие  ей  руки,  горят  от
страсти. И вот сегодня он показал себя героем! Она права, что не отчаивается
в жизни, не видит в ней только плохое или только хорошее и никому не выносит
окончательного приговора. Когда они пришли в Бонвиль, молчание их  сменилось
шумным  потоком  слов.  Они  раз  двадцать   рассказывали   о   случившемся,
припоминали все новые и новые подробности, вдруг  появлявшиеся  перед  ними,
словно освещенные вспышкой  молнии.  В  доме  долго  еще  говорили  об  этом
событии, а погорельцам оказали помощь.
     Лазар уже целый месяц жил в Бонвиле. От Луизы пришлет отчаянное письмо:
она умирала от скуки. Лазар ответил, что в начале будущей недели приедет  за
ней.  Снова  начались  ливни,  страшные  ливни,  очень  частые  на   морском
побережье; они окутывают землю, море и небо непроницаемым туманом. Лазар все
говорил, что хочет серьезно засесть  за  работу  и  кончить  свою  драму,  а
Полина, которую ему хотелось постоянно видеть подле себя, приходила к нему в
комнату, чтобы подбодрить его, и, сидя рядом с ним,  вязала  носки,  которые
раздавала потом бонвильской детворе. Но стойло  только  Полине  усесться  за
стол, как Лазар переставал работать. Теперь  они  разговаривали  вполголоса,
повторяя без конца одно и то же, и могли болтать так без  устали,  не  сводя
друг с друга глаз. Они уже больше не играли на рояле;  инстинктивно,  словно
провинившиеся дети, избегали они рукопожатия, прикосновения плеча  -  всего,
что накануне еще веселило их. Но ничто не казалось им слаще, чем этот покой,
это забытье; они погружались в него под шум дождя,  равномерно  стучащего  о
черепичную крышу. Молчание заставляло их  краснеть;  каждое  слово  невольно
звучало как ласка. В них незаметно воскресало и расцветало с  прежней  силой
былое чувство, которое они считали умершим навеки.
     В один из этих дней Полина засиделась у  Лазара  до  полуночи.  Девушка
вязала,  а  он,  отложив  перо,  не  спеша  пересказывал  ей  задуманные  им
произведения: то будут драмы с героями необычайной силы. Весь дом спал, даже
Вероника уже улеглась.  В  трепетной  ночной  тишине  слышался  лишь  вечный
жалобный стон прилива, пробуждая в них  какую-то  чувственную  негу.  Лазар,
открывая ей душу, признался, что попусту растратил лучшие годы своей  жизни.
Если теперь и с литературой ничего не  выйдет,  он  удалится  куда-нибудь  в
глушь и станет жить отшельником.
     - Знаешь, - проговорил он, улыбаясь, - я часто думаю, что нам следовало
уехать из Франции после смерти мамы.
     - Как уехать из Франции?
     - Да так! Забраться куда-нибудь подальше, в Океанию, например, на  один
из тех островов, где такая безмятежная жизнь.
     - А твой отец? Мы его тоже взяли бы с собой?
     - Ну что  ты,  ведь  это  только  мечты...  Разве  нельзя  помечтать  о
чем-нибудь приятном, если действительность так мало радует нас.
     Он встал из-за стола и  сел  на  ручку  кресла,  в  котором  устроилась
Полина. Девушка выронила чулок и принялась  от  души  хохотать  над  вечными
фантазиями этого большого взбалмошного ребенка. Откинувшись  в  кресле,  она
подняла к нему лицо; Лазар сидел так близко, что  ощущал  живую  теплоту  ее
тела.
     - Да ты в уме ли, мой бедный друг? Что бы мы стали там делать?
     - Просто жить!.. Помнишь книгу рассказов о путешествиях, мы  читали  ее
вместе лет двенадцать тому назад? На этих островах живут, как в раю. Зимы не
бывает,  вечно  голубое  небо,  вся  жизнь  проходит  под  ярким  солнцем  и
звездами... Мы построили бы себе хижину, ели бы дивные плоды и не  знали  ни
забот, ни огорчений!
     - Как двое дикарей, - с кольцом в носу и с перьями на голове?
     - Ну что ж, почему бы и нет?.. Мы любили бы друг друга из года в год  и
не считали бы дней. А это вовсе не так глупо.
     Полина взглянула на него, веки у нее задрожали, она слегка  побледнела.
Мысль о любви отозвалась в ее сердце и наполнила томной  негой.  Лазар  взял
девушку за руку, без задней мысли,  просто  желая  быть  еще  ближе  к  ней,
держать что-нибудь, принадлежащее Полине; он играл этой теплой рукой, сгибая
и разгибая тонкие пальцы, продолжая смеяться, но  смех  его  становился  все
напряженнее. Полина ничуть не беспокоилась - это просто одна из  тех  бесед,
какими они развлекались еще в юности. Но вскоре  силы  начали  покидать  ее,
смущение росло, и она чувствовала, что уже вся принадлежит ему.  Даже  голос
ее ослабел.
     - Но вечно есть одни  плоды  -  это  уж  очень  скучно...  Пришлось  бы
охотиться, рыбачить, пахать... Если правду говорят,  будто  там  все  работы
делают женщины, ты заставил бы меня копать землю.
     - Тебя? С такими ручками!.. А разве там не  обучают  обезьян?  Из  них,
наверно, выходят отличные слуги!
     Полина рассмеялась над этой шуткой; голос ее замирал.
     - Впрочем, этих ручек тогда бы уже не было, - прибавил Лазар. - Да я бы
их съел, видишь? Вот так...
     Он принялся целовать ее руки и кончил тем, что стал  слегка  покусывать
их. Кровь прилила к лицу Лазара, внезапный порыв страсти  ослепил  его.  Они
больше не говорили: их закружило одно безумное желание, которому поддавались
оба, забыв обо всем на свете. Полина не мешала Лазару делать с нею, что  ему
угодно. Лицо ее разгорелось  и  словно  припухло;  бессильно  откинувшись  в
кресле,  она  закрыла  глаза,  будто  не  желая  ничего  видеть.  Порывистым
движением он расстегнул ей лиф и стал срывать юбки, ища губами ее  губы.  Он
поцеловал ее, а она, обвив его шею обеими руками, возвратила Лазару поцелуй,
вложив в него  всю  свою  страсть.  Ее  девственное  тело  затрепетало,  она
невольно открыла глаза и вдруг  увидела,  что  соскользнула  на  пол;  перед
глазами у нее мелькнула лампа, шкаф, потолок, на  котором  ей  было  знакомо
каждое пятнышко, - и она очнулась, удивленно озираясь по сторонам; казалось,
страшный сон прошел, и вот она проснулась у себя в комнате. Полина  с  силой
вырвалась из рук Лазара и вскочила. Юбки у нее спускались, из  расстегнутого
лифа показалась обнаженная грудь. В напряженной тишине комнаты  раздался  ее
крик:
     - Пусти меня! Какая мерзость!
     Но Лазар не слышал, обезумев от желания. Снова  схватил  он  Полину  и,
срывая с нее одежду, ища губами ее наготу, стал обжигать  ее  поцелуями,  от
которых она вся трепетала. Два раза она чуть не  упала  снова.  Она  вот-вот
готова была отдаться ему и жестоко страдала от этой борьбы с собою. Обхватив
ее, Лазар следовал за нею вокруг стола, оба порывисто дышали,  изнемогая  от
напряжения. Наконец он  с  такой  силой  бросил  ее  на  старый  диван,  что
зазвенели пружины. Вытянув руки, Полина удерживала Лазара, повторяя  хриплым
голосом:
     - О! Умоляю, оставь меня... Это мерзко, то, чего ты хочешь!
     Стиснув зубы,  Лазар  не  отвечал  ни  слова.  В  тот  миг,  когда  ему
показалось, будто  девушка  окончательно  в  его  власти,  она  рванулась  в
последний раз изо всех сил, и Лазар откачнулся к  столу.  Высвободившись  на
мгновение, Полина одним прыжком выскочила в коридор и бросилась к  себе.  Не
успела она захлопнуть дверь, как Лазар уже стоял перед ней. Для того,  чтобы
затворить дверь и замкнуть ее на ключ, Полине пришлось налечь  на  нее  всей
тяжестью тела: Лазар нажимал с противоположной стороны, и Полина  сознавала,
что, просунь он в щель хоть носок туфли, все погибло. Замок громко  щелкнул.
Наступила страшная тишина, среди которой  снова  послышался  голос  морского
прибоя, рокотавшего внизу.
     Полина, не зажигая свечи, застыла, прислонясь к двери и глядя в темноту
широко раскрытыми глазами. Она отлично знала, что по ту сторону двери,  тоже
не шевелясь, стоит Лазар. Она слышала его дыхание, оно,  казалось,  все  еще
обжигало ей затылок. Если она отойдет, Лазар может выломать дверь, нажав  на
нее плечом. Только у самой двери Полина чувствовала себя  в  безопасности  и
машинально продолжала изо всех сил налегать на  нее,  точно  Лазар  все  еще
пытался ее отворить. Прошло две  минуты,  показавшиеся  им  вечностью.  Оба,
разделенные только тонкой деревянной перегородкой, упорно продолжали  стоять
друг возле друга, охваченные жарким порывом страсти, которую они не в  силах
были подавить.
     Наконец раздался взволнованный, прерывистый шепот Лазара:
     - Полина, открой мне... Ты здесь, я знаю...
     Дрожь пробежала у нее по телу от этого голоса, ее обдало жаром с головы
до ног. Однако она ничего не  ответила.  Склонив  голову,  она  одной  рукой
придерживала спадающие юбки, а другой, схватив расстегнутый  лиф,  старалась
прикрыть голую грудь.
     - Ты страдаешь так же, как и я, Полина, - продолжал  шептать  Лазар.  -
Открой, умоляю тебя. Зачем нам лишать себя этого счастья?
     Он боялся разбудить Веронику, спящую в  соседней  комнате.  Мольбы  его
звучали тихо, словно стоны больного.
     - Открой же... Открой... Потом, если захочешь, мы умрем вместе... Разве
мы не любим друг друга с самого детства?.. Ты должна была стать моей  женой,
и это неизбежно должно совершиться... Я люблю тебя, я люблю тебя, Полина...
     Она дрожала все сильнее, при  каждом  слове  у  нее  сжималось  сердце.
Поцелуи Лазара, казалось, ожили на ее плечах  и  горели  огнем.  Она  словно
окаменела, боясь открыть, боясь отдаться ему, не совладав со своим  жаждущим
полунагим телом. Лазар прав - она страстно любит его. К чему отказывать себе
в наслаждении, ведь об этом никто в мире не узнает! Все в