Погода хреновая. Пасмурно, прохладно. Кончилось лето, кончилось.
     Карта мира.  Паук  прошел  по  Африке  в  три  шага  своих  пружинистых
волосков-ног.
     Вчера   ко  мне  приезжал  Коля   Ютанов,  ночевал.  Оставил  мне   два
симпатичных, но не понятых мною рассказа. Я дал ему повесть "Дом".
     После  ужина  говорили за  жизнь и литературу. Вспоминали наш семинар в
Дубултах. Я нес фантастов в хвост и в гриву - по обыкновению. Коля  с чем-то
соглашался, с чем-то нет. Я не понимаю, как можно писать скучную фантастику.
Ведь  фантастика  - всего  лишь прием,  она позволяет  говорить  о  том, что
традиционными  средствами не скажешь. Я не беру  научную  фантастику - тут я
баран и в  звездолетах и "черных дырах" ничего не смыслю.  Коля  - астроном,
работает в  Пулковской обсерватории, для  него небо,  звезды  - это  святое.
Борис Стругацкий,  кстати, тоже работал там. Еще Коля ведет на  общественных
началах кружок молодых  астрономов. Он сознательно исключил из своей лексики
бранные слова, чтобы не брякнуть случайно в своем кружке.
     Еще  я  сказал,  что  меня  интересует  будущее  лишь  как  продолжение
настоящего  и прошлого.  Ростки будущего - всегда в  настоящем; а  прошлое -
почва,  на  которой они растут. Не нами все  началось и не нами кончится.  И
т.п. Улеглись спать в третьем часу ночи. Не пили. Утром я напоил Колю кофе и
проводил на работу. Хороший парень.

     21 августа 1986. Зеленогорск.
     Сижу на даче и не знаю, за что взяться.
     Пришел Толик  Мотальский - нас  принимали в  один  день в Клуб  молодых
литераторов. Мы с ним чрезвычайно молоды - мне тридцать шесть, ему хорошо за
сорок. Такие вот молодые литераторы.
     Толик закончил филфак Университета, потом курсы социальной  психологии,
потом пил и работал сторожем и кочегаром. Сдает полдома и сараюшки дачникам.
Этим  и  живет.  Пописывает.  Переводит   с   французского.  Бывшая  жена  -
официантка, живет в Риге,  есть дочка-школьница. Типичный  бобыль, с которым
иной  раз  говорим за  литературу.  Печатался  в  "Крокодиле",  в газетах  с
рассказиками.  Отец -  бывший  главный  врач зеленогорской  больницы,  умер,
оставив  Толику  полдома. Во  второй  половине живет  мачеха. Корит  его  за
выпивки.  Славный парень,  но как переберет  с выпивкой  -  делается страшно
говнистый  и  заносчивый. Маленький,  лысенький, в  очках  -  но  мнит  себя
суперменом в  эти часы  и  нарывается  на неприятности.  Иногда завязывает с
выпивкой и бегает с собакой кроссы до Щучьего озера.
     Поведал,  что  к  нему  ездила  женщина  из  Гатчины.  Она  разошлась с
мужем-пьяницей  после того, как  тот, вернувшись из ЛТП, не  зашел домой,  а
отправился к какой-то блондинке.
     Толик был у нее второй мужчина.  Толик сказал, что она  не симпатичная,
"страшненькая".  Она  приезжала  к  нему на  выходные, варила обед и иногда,
бросив  чистить картошку  и сполоснув руки, требовала любви. Толик разжег  в
ней  страсть.  Ей  было  тридцать  три  года. Толик  дружил с ней  несколько
месяцев. И вот она ему "надоела".
     Вчера он отстучал ей душевное  письмо  на машинке,  завернул халатик  и
тапочки в пакет, вложил шоколадку и послал ей в Гатчину.
     - Как ты думаешь, старик, я прав? Она не должна сильно обидеться?
     Я пожал плечами, жалея и Толика, и гатчинскую женщину.

     На  почве  борьбы с пьянством  и  повышением цен на спиртное (пол-литра
водки   стоит  теперь  10  руб.)  растут,  как   грибы,   рецепты  домашнего
приготовления всевозможной "балды".
     Толик рассказал о некоторых.
     Самый  дешевый  способ (за  14 копеек) заключается в  том,  что обритую
голову мажут  спиртовым гуталином,  надевают плотно шляпу и через  несколько
минут начинают ловить кайф. Сомнительно.
     Или тем же гуталином  мажут кусок хлеба, дают полежать, а затем срезают
тонкий  слой хлеба с гуталином,  а  оставшееся,  пропитанное спиртом - едят.
Вполне возможно.
     Делают  "балду"  из  арбузов,  зарывая  их  в   землю  и  в  вырезанный
треугольник добавляя меду  или  дрожжей.  Слышал  и раньше от  грузчиков  на
овощебазе.
     Ставят  брагу  в  холодильник  и  вымораживают.  Спиртовая  фракция  не
замерзает, а остальное превращается в кусок льда, который выбрасывают. Умно!
     Толик  сказал, что лучше,  чем так  мучаться, вообще бросить  пить. "На
хрен это надо  - гуталин на голову! А если с бабой  выпить  хочешь?  Ей тоже
бошку обривать?  И похмеляться как? Нет, я  лучше брошу, буду Эрвена  Базена
дальше переводить. Я тебе не давал вторую главу почитать? Завтра занесу".
     И ушел со своими сомнениями и планами.
     И хорошо,  что  ушел  - когда я  вижу  Толика,  мне хочется  бесшабашно
выпить.

     29 августа  1986 г.  Зеленогорск. Кончается лето. Прохладно. Настроение
паршивое. Деньги утекают - делаем покупки. Но и долги отдаем.
     Новый сторож Ваня Ермилов рассказывал, как работал сантехником в дачном
кооперативе академиков  в Комарово. На  выпивку добывали  тем,  что затыкали
паклей сливную  трубу в подвале и, когда академики, приехавшие  кататься  на
лыжах,  бежали  к  ним  с  просьбой  наладить "замерзшую"  канализацию,  они
ломались для порядка ("отогревать надо", "не знаем, не  знаем, дел много") и
соглашались   за  червонец  помочь  умным   людям:   спустившись  в  подвал,
вытаскивали  кляп, предварительно постучав  по трубам и  поматерившись. "Вот
тебе и академики!.." - пересмеивались водопроводчики за бутылкой.
     Ваня часто работает у академика Лихачева. Иногда приходит  к нему брать
на опохмелку. Похвастался, что спер у  него маленькую книжечку про Новгород,
с дарственной  надписью автора.  Я постыдил его. Ваня сказал, что у Лихачева
этих книг навалом, ему все не перечитать.  Обещал принести - показать. Потом
сказал, что может, еще и вернет - книжка ему не понравилась, про архитектуру
что-то.

     10 сентября 1986г. Зеленогорск, гараж.
     Прочитал  "Печальный детектив" Виктора  Астафьева - боль россиянина  за
свою  державу. Пишет  он  о  нашей серой-серой  глубинке,  пошлой,  мрачной,
временами жестокой и нелепой, о русском человеке - забитом  и убогом... Боль
честного человека за свою страну.
     Как же  "Печальный детектив" отличается от гладенько-сереньких повестей
и романов из жизни горожан! Хорошо Астафьев пишет, есть чему поучиться. Идея
такая:  "Разве  можете  вы быть  счастливы,  когда такое происходит в  нашей
стране?"

     14 сентября 1986г. Дома, напротив Смоленского кладбища.
     Б. Стругацкий  прочитал  мою  повесть  "Мы  строим  дом",  и  мы  с ним
поговорили о блокаде.
     Его  отец  и  брат  Аркадий  были  эвакуированы  зимой  1941  года   из
Ленинграда.  Отец  замерз в  вагоне дачного поезда  уже за  линией  блокады,
вагоны не отапливались. В вагоне выжило всего несколько человек, в том числе
Аркадий Стругацкий, будущий писатель-фантаст, соавтор Бориса Натановича. Где
похоронен  отец  - неизвестно.  Борис с матерью оставались в Ленинграде и  в
самый жуткий  период  выжили благодаря  хлебным  карточкам,  которые они  не
сдали, а получали по ним за Аркадия и отца.
     От Аркадия семь месяцев не было вестей, и потом он написал другу, решив
почему-то, что мать и младший брат умерли.
     Стругацкие жили  рядом с нынешней гостиницей "Ленинград", неподалеку от
крейсера "Аврора". Отец работал в Публичной библиотеке, был слаб здоровьем и
пошел в народное  ополчение,  из  которого  вскоре ушел - сердце.  Такие вот
дела.

     Прочитал  окончание  "Анны Карениной". Анна  - под колеса, Вронский - в
Сербию, добровольцем.
     Специально  перечитывал,  чтобы вспомнить,  что же сталось  с  Вронским
после гибели Анны.
     Часть 8-я романа написана  гениально.  Поливом  называется сейчас такая
манера передачи  внутреннего  состояния  героя. То, что видит,  слышит,  как
воспринимает  внешнее  и  о  чем  думает  Анна  -  вперемежку,  хаотично, но
логически связано. Да, полив.
     Андрей  Жуков  назвал  мне   этот  способ,   который  они  разбирали  в
Литинституте. Сейчас, дескать, это модно, новация такая. Постмодернизм и все
такое прочее.
     Молодец, Лев Николаевич.

     Сегодня  видел радугу. Одним  концом она  упиралась в  воды  залива  за
гостиницей  "Прибалтийская", а другой конец терялся  в синих тучах. Красивая
была радуга.

     Сегодня  шел  по  Большому  проспекту  Петроградской  стороны  и  решил
подняться в свою старую квартиру No17 дома 82.
     Клацнул замок лифта, загудел  мотор.  Оторванные таблички на двери, как
сорванные  орденские  планки.  Я  не  был  здесь  десять  лет. Открыл  рыжий
гривастый парень. Я представился, объяснил  причину. Он широко махнул рукой:
проходите! смотрите!
     Пустая  гулкая квартира, он живет с женой и  ребенком  -  площадь скоро
отойдет  ремонтно-строительному   управлению.  Дали  временно  одну  комнату
(мою!), но  в его  распоряжении все сто  метров.  На  кухне  сушилось белье,
ребенок ползал в большой солнечной комнате Фроловых.
     Лак на дубовом  паркете в моей комнате облез и  обшелушился. Просторная
рама без переплетов - моя гордость - заменена на две обычные  с форточкой. Я
подошел к окну.  В  сером гранитном  доме напротив  нашел два окна  на пятом
этаже, но  ничего на разглядел - в глаза светило солнце. Грустно. Вспомнился
оранжевый торшер за  шторами, трюмо, край дивана... И кто там сейчас живет -
неизвестно.
     В нашей квартире умерли четверо: сначала здоровяк Костя (сердце), потом
Серафима  Ивановна (сердце, старость), дядя Петя, добрый фиолетовый старичок
(старость)  и  бойкая  тетя  Катя,  опекавшая   меня  старушка,  блокадница,
богомолка  - я помню ее пахучий  чай на  травах.  Она никогда  не  стучала в
стенку, если у меня  громко играла музыка. А  музыка  частенько гремела в те
годы...  Тетя Катя  не  давала  ломать  печку-голандку  в  своей  комнате  -
блокадный урок... И пыталась называть меня, еще не тридцатилетнего, по имени
отчеству. Однажды таинственно  сообщила, что видела сон - меня  ждет большое
будущее,  меня не интересуют деньги и вещи - она  это видит, и я обязательно
достигну хорошей цели. И еще сказала, что молится за меня.
     Тетя Катя умерла последней, несколько лет назад, и явилась мне во сне в
то примерно время, когда ее забрал Господь. О смерти узнал от соседки - тети
Аллы, которую встретил в аптеке на Невском. Она с семьей и заняла комнату, в
которой я теперь стоял.
     Грустно было ходить по  пустой квартире, но  не так,  как при посещении
родных и  любимых мест - в той  квартире  я вел жизнь безалаберную и потерял
много времени на пустяки.

     Прочитал повесть Бориса Житкова "Черные паруса" - о том,  как  в  17-ом
веке  казак попал  в плен к туркам  и  скитался на галерах. Забавно,  но  не
более. Для детей.
     Поражает  смелость  автора браться за  такие  сюжеты.  Я,  когда  начал
"Маленькую битву в первом веке до нашей эры", два месяца  ходил в библиотеку
Ломоносова и лопатил литературу по Древнему Риму. Искал описание быта римлян
- на чем ели, на чем спали,  как умывались, были ли комары по вечерам и т.п.
И еще: искал, были  ли стекла в окнах. Но так и не нашел. Пришлось  умолчать
об этом - у меня Кошкин просто подходит к окну  и  смотрит во двор, где двое
юношей фехтуют деревянными мечами.

     Сторож  Володя  Осипов  потерял  на танковом  полигоне,  куда ездил  за
грибами, свою  записную книжку с записями  и схемами - где и на каком дереве
растет  чага, которую он собирает. Если книжку  нашли военные, то  работы  у
наших контрразведчиков прибавилось. Не  исключено, что они  сейчас  ищут эти
деревья и лазают по ним в поисках тайников или шпионских датчиков.

     25 сентября 1986г. Дома.
     Прочитал  повесть  Андрея  Смолярова  "Журнал  недоумка".  Неплохо;  по
технике.  Зачем написано  - не понял. О чем и сказал  Смолярову в телефонном
разговоре.  Не  прямо в лоб - зачем, дескать, ты все это нахреначил, но суть
моих сомнений он уловил. Он сказал, что я плохо знаю современную фантастику,
и вообще, он никогда не объясняет сути написанного. Это  его  принцип. "Если
человек не понимает, значит, не понимает".
     - Наверное, я не дорос до таких произведений, - признался я.
     - Возможно, - сказал Смоляров.
     Такой вышел разговор.

     27 сентября 1986г. 1 час ночи. Дежурю в гараже.
     Все машины на  месте, кроме одного самосвала,  который брал  путевку на
дальний   карьер  под  Каменкой.  Может,  сломался,  может,  халтурит.  Если
сломался, придется посылать "техничку". Но  сначала следует  получить сигнал
об этом - либо  позвонит, либо  сам приедет  на  перекладных, либо  передаст
сигнал "sos" с оказией.
     Сидим трендим - я, сторож Володя, водитель Зенков, который поссорился с
женой и решил ночевать в своей машине, и водитель "технички" Коля Третьяков.
Пьем чай с отваром чаги, покуриваем.
     Володя Зенков неожиданно начинает рассказывать:
     "Поехал я на заработки в Сибирь. Специальности  никакой. Проработал три
месяца плотником-бетонщиком - получил копейки.
     Пошел с похмелья на стадион - стучу  с пацанами по воротам, вдруг мужик
на мотоцикле подъезжает. Смотрел на меня, смотрел, потом подзывает:
     - Сколько получаешь?
     - Сто семьдесят.
     - А хочешь, в два раза больше?
     - Конечно, - говорю. - А что надо делать?
     - В футбол играть.
     - Хочу.
     - Но только режимить придется. Сможешь?
     - С этим все в порядке. Смогу.
     - Ну давай... Я старший тренер.
     - Так завтра мне на работу выходить?
     - Нет. Приходи к девяти часам в спорткомитет.
     Пришел я в спорткомитет, он меня куда-то повел.
     - Вот, - говорит, - надо его устроить рублей на четыреста восемьдесят.
     - Понятно, - говорят. - Ты бурильный станок представляешь?
     - Ну так... В общих чертах...
     - Будешь  бурильщиком пятого разряда на  станке СБШ-250. На  Куваевском
участке горно-обогатительного комбината, сокращенно - ГОКа.
     - А что такое "СБШ"?
     - Станок бурильный шарочный.
     - А "250"?
     - Длина штанги.
     - Ясно, - говорю.- А по каким числам у вас деньги дают? И где?
     Все рассказали, объяснили, стал в футбол  играть. Живу в  профилактории
ГОКа, на всем готовом, деньги платят...
     Потом подговорил двух  ребят из команды, подались мы во Владивостокский
"Луч", к Бурчалкину  Льву  Дмитриевичу. Он нас посмотрел - годитесь в дубль.
Завтра приходите оформляться.
     Мы  на  радостях -  в магазин, обмыть. Выходим  из магазина,  рядом  со
стадионом, а навстречу - Бурчалкин. У нас бутылки в руках.
     - Все ясно, - говорит, - приходите через годик.
     Мы оправдываться - он ни в какую. Мы, говорим, без прописки, без работы
- куда нам теперь?
     - Идите, - говорит, - в порт. Там рабочие нужны, и общежитие дают.
     Три  месяцами докерами  работали,  ломались,  потом футбольную  команду
организовали, стали на первенство города играть.
     Пошли  к начальнику  порта  - так,  мол, и  так - тяжело  и  играть,  и
работать. Надо что-то одно делать.
     - Ладно, - говорит.
     - Только нам средний заработок приличный нужен.
     - Будет средний, - говорит.
     Раскидал нас  по  классным бригадам  -  догнали  мы заработок до восьми
сотен и стали тогда играть.
     Потом  я  за Южно-Сахалинск  играл.  Там  перед  началом  матча  состав
объявляют: заслуженный мастер спорта, мастер спорта международного класса...
Все классные игроки там свой век доживали. Даже один пловец - бросил гнаться
за секундами и перешел в футболисты. Дыхалка отличная, плечи - во! Робот, да
и только. Тысячу свою получает и радуется..."
     Мы  начинаем обсуждать футбольные дела.  Коля Третьяков частенько ходит
на  стадион  и  возится  с  пацанами -  нечто вроде тренера  на общественных
началах.  Подбивает  меня и  Зенкова  устроить товарищеский матч  с пожарной
частью еще этой осенью. Я могу стоять на воротах - стоял  в детстве, стоял в
юности,  стоял  в институте  за факультет. Выше  не поднимался. А  в детстве
мечтал  стать вратарем республики, изучал книгу  "Игра вратаря"  и заставлял
сестер кидать у меня из-за спины мяч  в прислоненный  к дубу теннисный стол,
чтобы ловить его с отскока и развивать таким образом реакцию.
     - Я пожарников знаю, - говорит Зенков. - Кувалды еще те.
     - Форму достанем, - обещает Третьяков. -  Бутсы, трусы, футболки... - И
начинает перечислять,  кого  можно  взять  в команду. - Петьку Ильина, Сашку
Сидорского, Вовку Шлямара...
     - Шлямар - бывший мент! - предостерегает сторож Володя. - Продаст!
     Третьяков  машет  рукой  -  не  лезь! - и  продолжает загибать  пальцы.
Набирается человек пятнадцать.
     - Погода  не  та, -  сомневаюсь  я  насчет матча этой осенью.  -  Может
следующим летом?
     Звонит  телефон,  и  я  принимаю  "sos!"   от  водителя  "камаза".  Все
замолкают.  Конечно, он  сломался - стоит в  Полянах на тракторном  дворе  с
неисправным рулевым  управлением. Просит позвонить  домой  и прислать завтра
"техничку" - сегодня уже ничего не сделаешь. Я даю трубку  Третьякову, и они
обсуждают  совместные  планы.  Записываю в журнал  время  звонка  и  причину
невозврата  в парк.  Володя  бежит запирать ворота - отбой, можно подремать.
Уходит Третьяков,  написав  сменщику обстоятельную записку, что и куда нужно
завтра отвезти из запчастей. Звоню  водителю домой,  объясняю  ситуацию.  Не
волнуйтесь, дескать, бывает.
     - Я  и  не волнуюсь, - холодно  отвечает жена. -  Передайте ему только,
чтобы он справку мне завтра предъявил.
     - Какую?
     - Он знает, какую. Иначе домой не пущу.
     - Девушка...
     Отбой.
     Зенков продолжает рассказывать.
     Работал он  фотографом  в зеленогорском "Доме  быта".  Только пришел на
работу  -  звонят из  милиции:  пришлите фотографа в вытрезвитель. Приходит.
Проверили  документы,  заводят  в  кабинет  начальника  -  на столе чемодан.
Открывают - полный денег.
     - Фотографируйте! И будете понятым.
     Сфотографировал, расписался  в протоколе. Восемнадцать тысяч!  Приводят
мужика  в  трусах и майке, проспавшегося. Он с  какого-то  северного  маяка,
приехал отдыхать в дом отдыха "Чародейка".
     - Ваши деньги?
     - Мои.
     - Откуда?
     - Вы меня отпустите на почту, так мне к обеду еще столько вышлют.
     Милицию  впервые за  двадцать  лет увидел, даже обрадовался.  Позвонили
куда-то,  отпустили.  Зенков  помог  ему  купить ящик  вина,  и  тот  пришел
опохмелять товарищей по несчастью.
     - Надо, надо мужиков опохмелить...
     Сел с ящиком  в кустах рядом с вытрезвителем и  угощал  выходящих, пока
милиция не прогнала.
     -  Хотели  снова забрать,  но поняли, что это  бессмысленно  -  ему все
нипочем,  хоть  каждый день  забирай. Попросили только уйти со  своим ящиком
подальше.

     28 сентября 1986 года. Зеленогорск.
     Сегодня  узнал,  что умер  Коля Жильцов. Остановилось сердце. Вышел  из
автобуса в нескольких остановках от дома, позвонил жене, сказал, что неважно
себя чувствует, хочет пройтись пешком, и упал на газон. Прохожие приняли его
за пьяного...
     Последнее время Колю мотало, все у него было плохо - дома, на работе, в
Университете,  поджимали денежные долги... Не  пил  несколько  лет - "гвоздь
забил и шляпку откусил", как он сам говорил.  Но недавно развязал... Плохо у
него было  с семьей - теща-зануда, жена на поводу у тещи, упреки в маленьких
заработках, скандалы, жить у матери он не мог - "там свои сложности", как он
говорил. Дважды приезжал ко мне в Зеленогорск летом - искал работу с  жильем
за  городом,  я  помогал ему - смотрел  по газете  "Ленинградская здравница"
объявления.
     Сидели у нас на лавочке, говорили  о литературе, не пили,  Коля остался
ночевать, утром  ездили  в "Лениградец",  но не срослось  -  там  нужен  был
плотник...
     И  вот, вроде  бы, стало  устанавливаться (как он выразился по телефону
недавно) - снова стал писать, наладил учебу...
     И смерть.
     Он единственный, кто писал  смешно из известных мне сатириков-юмористов
не профессионалов.