смерть, страшный суд,  ад и рай". -  Из  католического  катехизиса.
Постараюсь запомнить.
     Вчера взялся переделывать повесть, начиная с 27 страницы. И по 51-ю.

     1 декабря 1990г.
     У Сереги Барышева умер отец - сердце. За столом умер, мгновенно.
     Завтра иду на похороны. Веселый, безобидный и свойский был человек. Меж
собой, вслед за Серегой, мы называли его Стариком Хэнком, как героя рассказа
О'Генри,  который подавал  своими огнеупорными пальцами сковородки с  плиты.
Почему Серега так окрестил отца, уже не помню. Владимир Сергеевич прошел всю
войну шофером  до Берлина, восстановил разбитый трофейный грузовичок, привез
его  в Ленинград,  работал  на  нем.  Последние годы  -  мастером  на заводе
"Ленгазаппарат".
     Любитель выпить  и поговорить. Послушать.  Покивать. Рассказать свое. К
Миху и мне относился, как к своим детям. Знал нас с четвертого класса, когда
Серега перевелся в нашу школу. Светлая ему память.
     Вспоминаю, как  поздней осенью ездили со Стариной  Хэнком в садоводство
"Михайловское", кормить кроликов и забирать картошку. Сошли  с электрички  и
направились в противоположную от садоводства сторону. "В магазин,  в магазин
зайдем, - пояснил Хэнк. - Надо заправиться, а  то замерзнем". Нам было тогда
лет по двадцать семь.  Купив несколько  маленьких, Хэнк наладился выпить тут
же  за  магазином  и уже  приготовил  всегдашнюю  закуску  -  пару  таблеток
валидола,  которые  рекомендовал лечащий врач,  но  обнаружилось  отсутствие
стакана.  "Ой, помру, - стал стонать Хэнк. - Ой, помру. Из горлышка не могу,
ищите стакан,  ребята..."  Я вернулся  на станцию  и притащил  вместительную
мензурку, выпрошенную у  кассира из  медицинской  аптечки. "Человеку  плохо,
надо лекарство принять, -  пояснил я. - Через минуту верну". По сути дела, я
не обманул  ее. Понюхав  возвращенную посудину, она прокомментировала: "Ну и
лекарство у вашего больного..."
     Хрустели  под ногами лужи, дул стылый ветер, и фетровая  шляпа с головы
Хэнка несколько раз отправлялась в самостоятельное путешествие  - колесом по
схваченной морозом  земле. Мы с  Михом  и Серегой ловили  ее и  поддерживали
батю, чтобы он не поскользнулся.
     Кроликов покормили, затопили печку-буржуйку и сели выпить.
     -  Согреться,  согреться  надо,  -  бормотал  Хэнк.  -  А   то  вы  еще
простудитесь.  Я  же  за  вас отвечаю.  Серега,  наладь телевизор, повеселее
будет.
     Через  полчаса  мы уже лежали на кроватях и  никуда ехать  не хотелось.
Гудела печная труба,  посапывал Старина Хэнк, и начинало темнеть за  окнами.
По экрану телевизора беззвучно метались полосы.  Мне показалось, что если мы
не встряхнемся и  не встанем,  то будем обречены зимовать в дачной избушке -
деньги у Серегиного бати были, а матушка лечилась в санатории в Паланге.
     Я с трудом растолкал компанию, и мы уехали поздней электричкой. Довезли
Старину Хэнка до дома, заночевали у них. Поутру Серега вытащил с  антресолей
валенок, вытянул из него пол-литру и  приложил палец к губам:  "Хэнку  дадим
только рюмаху  - ему  завтра к врачу". Мы хлопнули по рюмахе  сами, и Серега
разбудил отца - отнес ему на блюдце рюмку с водкой и соленый огурец.
     Мы услышали радостное покряхтывание Владимира Ивановича, и через минуту
он пришлепал на кухню, чтобы оценить обстановку и перспективу. В том смысле,
есть ли еще выпить. Серега спрятал бутылку, мы пили чай.
     - О, Димыч! О, Михашо! Серега, какие у тебя хорошие друзья!
     - Не подлизывайся, - сказал  Серега. - Все равно больше ничего нет. Иди
ложись. Тебе когда к врачу?
     - В понедельник, Сергуня, мне  в  понедельник! Завтра  с утра. А  будет
плохо - домой вызову.
     Провести  Старину  Хэнка Сереге не удалось.  Когда он  в  полной тишине
разливал следующий заход, Владимир Иванович бесшумно влился в  кухню, как бы
попить  чайку, и застукал сына за контрабандой.  Серега налил и  ему, взяв с
него слово, что это - последняя.
     Остаток  нашей  утренней  трапезы протекал  под постанывания  Хэнка  из
комнаты.
     - Серега, умираю, налей соточку...
     - Не помрешь. Ты только что выпил.
     - Димыч, Михашо, Серега - фашист, налейте соточку... Я же вас с детства
знаю...
     - Батя, ну прекрати, - кричал с кухни Серега, - не дави на психику. Как
ты завтра к врачу пойдешь?
     - Димыч, ты же мне как сын родной, Серега - фашист, налей полтишок...
     Я  разводил  руками  и смотрел  на  Серегу  -  может,  нальем, там  еще
осталось...
     Серега отрешенно крутил ус и жевал губами. Морщил широкий лоб.
     -  Михашо!  - доставал нас  из  комнаты стон  Хэнка. - Серега с Димычем
фашисты, налей соточку, Михашо...
     Мих шел  к Старику Хэнку и разводил перед ним руками. Владимир Иванович
пытался взять его воспоминаниями детства.
     Дождавшись одиннадцати часов, мы купили еще водки, и стоны  Хэнка стали
повеселее  и напористее.  Вскоре он  перебрался на  кухню, и  Серега сдался,
поставив отцу  условие - не напиваться и не стонать потом всю ночь, что  ему
плохо. Выпив, мы притупили бдительность,  и Старик Хэнк несколько раз уводил
у Сереги из-под носа  полную  рюмку, пожелав нам  здоровья и сто лет мужской
дружбы.
     А постанывания: "Димыч,  Михашо! Серега фашист,  налейте соточку..."  -
стало в нашей компании присказкой.
     Помню  еще,  как  Серега  рассказывал,  что  батя,  придя  с  работы  и
наворачивая суп, спешился поделиться с ним политическими ориентирами:
     - Теперь надо жить так-то и так-то, - уверенно объяснял он.
     - С чего это ты взял? - вопрошал Серега.
     - Нам на партсобрании сказали...
     Или:
     - Алиев - плохой человек.
     - Это почему же?
     - Нам на партсобрании сказали...
     - А кто же хороший?
     - Все остальные. Про них пока ничего не говорили...

     И  вот - завтра похороны.  Хоронят  на Волковом. Поначалу мы  с Серегой
дернулись  на   Большеохтинское   -  там  похоронены  родственники,   но  не
получилось. Ни за  деньги не получилось, ни по знакомству -  я звонил  Б-шу.
Могильщик ходил к могиле родственников и  втыкал рядом с ней в землю длинный
щуп. "Слышите? - Щуп утыкался в деревянное и пустое. - Тут лежат. И по схеме
есть захоронение.  Не  могу.  Саэпидемнадзор докопается".  Я  отводил  его в
сторону и предлагал деньги. "Нет, нет, нет. Не тот случай..."
     Серегина матушка, Зинаида  Васильевна, устроила все  сама - без блата и
денег. На Волковом  тоже  были родственники, и пригодились льготы  участника
войны.

     Читаю Артура Шопенгауэра - "Афоризмы житейской мудрости", купил в Лавке
писателей, репринт. То,  чего  мне не хватает - житейской мудрости. И просто
мудрости.
     Цитата  (с.   60):  "Самая   дешевая   гордость  -   национальная.  Она
обнаруживается в зараженном ею  субъекте недостаток индивидуальных  качеств,
которыми он мог бы  гордиться; ведь  иначе он не  стал бы обращаться к тому,
что  разделяется  кроме него  еще  многими  миллионами  людей.  Кто обладает
крупными  личными достоинствами, тот постоянно наблюдая  свою нацию,  прежде
всего отметит ее недостатки. Но убогий человек, не имеющий ничего, чем бы он
мог гордиться, хватается за единственно возможное и гордится своей нацией, к
которой  он  принадлежит; он  готов с  чувством  умиления  защищать  все  ее
недостатки и гадости".
     Если говорить об  индивидууме,  для  которого  собственное "Я"  превыше
всего, то Ш. прав.
     Вот  Я  -  великий  человек, венец творения, яркая личность,  гражданин
Вселенной, и мне  плевать,  какой я национальности, мне плевать  на  грязных
глупых обывателей моей нации, мне также чхать на ее  великих мужей и дев - Я
сам по себе. При таком подходе Шопенгауэр, наверное, прав.
     Но  взглянем на  проблему с другой стороны - Гражданина своей страны. И
Шопенгауэр окажется жалким пижоном, выскочкой без роду и племени.
     Посмотреть   Л.   Толстого   -   "Соблазн  товарищества"   и   "Соблазн
национального" - там есть  сходство с позицией Ш.,  но критика этих типичных
заблуждений производится с позиций веры, служения Господу.

     Допечатал 43 страницу.

     18 декабря 1990г.
     Вчера получил  из типографии сигнальные  экземпляры  "Второго нашествия
марсиан" братьев Стругацких. Показал после семинара  Борису Натановичу - ему
понравилось. Мне тоже.
     В  семинаре  на  книгу  Стругацких  некоторые  семинаристы старались не
обращать внимания или листали подчеркнуто  небрежно. Причина понятна: почему
Стругацкие, а не я?
     Смоляров поучительно сказал мне утром по телефону:  "Ты не на ту  карту
ставишь. Подумай,  на досуге. Если ты хочешь рассориться с ведущими авторами
семинара, то продолжай в том же духе..."
     Я спросил напрямую: "Ты  считаешь, я должен в  первую  очередь издавать
тебя, Рыбакова, Измайлова, Витмана-Логинова, Суркиса-Дымова?.. А  Стругацких
во вторую?"
     - Дима, ты можешь считать, что я тебе ничего не говорил. Всего доброго.
     - Минуточку. Это твоя личная позиция или позиция членов семинара?
     -  Это  согласованная  позиция.  Ты  не замечаешь коллег, от которых во
многом  зависишь.  - Он начинал злиться. - Есть некий авторитетный  круг, от
которого зависят многие решения. Кто тебя рекомендовал на семинар в Дубулты?
В сборник "Мистификация"?
     - Кто?
     - Вот ты подумай на досуге...
     Ответа  я так  и  не получил. А.С.  хороший парень,  но  его  заносит -
административный зуд появляется.

     В туалете  Александровского  садика  надпись на дверях  кабинки: "Ще не
вмерла Украйна!"
     А под ней: "Бандеровцы е...!"
     И там же, за столиком у входа, где  берут деньги  за  посещение,  стоит
милиционер  с  шипящей   рацией  и  играет  в  домино   с  тремя  туалетными
работниками. Тяжеловатый  запах, но они усердно рубятся. Электрические печки
на полу. Там всегда играют в домино.
     Прошелся по садику.  Голые  деревья. Легкая поземка. Пустые скамейки. И
белая   скульптура  женщины  (как  говорят,  Екатерины  Великой)   вдали.  А
Пржевальский и  правда  очень  похож  на  Сталина. Читал  версию, что он его
внебрачный сын.

     Сегодня писал до 4 утра. Встал поздно и мрачен был.
     Бегаю  среди  заиндевелых надгробий Смоленского кладбища.  Снега  почти
нет, скользко. А вечером, когда по улице Беринга катят редкие машины, черная
полировка  мрамора оживает и  мерцает желтым отражением фар.  И есть  в этом
нечто таинственное.
     Начал 60-ю страницу  повести.  Еще  нет названия повести. Но, возможно,
будет эпиграф.

     29 декабря.
     Вернулся из Москвы - ездил на  общее собрание  членов кооператива. Нас,
оказывается, тридцать  человек. Собрание прошло весело. Есть чему радоваться
- выпускается  две-три книги в месяц. И  неплохие. Отвез сорок штук "Второго
нашествия  марсиан".  Хвалили  иллюстрации.  Аркадий  Стругацкий,  близоруко
поднеся книгу  к  лицу,  листал  ее все собрание.  Потом  пожал  руку. Потом
спросил про гонорар. Я сказал, что выплатим вскоре.
     Выплатим.
     На собрании постановили: каждый должен написать список книг, достойных,
по  его разумению,  для ближайшего  издания.  Редколлегия  должна  обобщить.
Получилось так, что я спровоцировал это  постановление - привез такой список
из  Ленинграда.  У меня  тридцать  позиций.  Мнения  разделились:  некоторые
считают, что мы должны не переиздавать (например, "Приключения Томаса Сойера
и  Геккельбери  Финна"),  а издавать  то,  что  соответствует  политическому
моменту - надо успеть каждой книгой  выстрелить в  коммунистическую систему,
нас  в любой  момент могут закрыть и  жди следующей "перестройки" за колючей
проволокой. Резон в этом, безусловно, есть.

     31 декабря 1990 г.
     Приехала Маришка на зимние каникулы,  хабиясничают с Максимом на  пару.
До Нового года - два часа. Стол накрыт, собираемся садиться. Нет шампанского
- второй год подряд!..
     Сегодня сходили в  церковь на Смоленском  кладбище. Максим отдал  нищим
три  рубля  по  рублю.  Я  дал  двадцать  копеек,  по   привычке.  Мариша  -
единственный рубль. Детям  такое -  в новинку.  Поставили  свечки.  Зашли  к
Ксении  Петербургской. На  обратном пути я  рассказал им о Ксении, что знал.
"Носила кирпичи? - переспросила Мариша. - Это же очень тяжело..."
     - А ты думаешь, просто так можно святой стать?  -  сказал Максим. - Она
еще и ночью это делала, чтобы рабочие не догадались...
     Маришка взяла меня под руку.
     - Ночью, на кладбище... Ой, мамочки... Страшно.

     Уходящий  год, его конец -  в политическом смысле очень тревожный. Ушел
министр внутренних дел Бакатин (торжественно  сдав ЦРУ  карту-схему закладок
прослушивающих  устройств  в  здании их посольства в Москве.  На  кой  хрен,
непонятно.). Ушел А. Яковлев.  Подал  в отставку министр иностранных дел  Э.
Шеварнадзе.  И  под  занавес -  нелепый 4-й съезд Советов,  где  Горбачев  с
Лукьяновым задавили  всех хитростью  и  ловкостью. При повторном голосовании
Горбачев протащил вице-президента Янаева. У  Рыжкова - инфаркт.  Шеварнадзе,
уходя, предрек диктатуру.
     Новый председатель  Гостелерадио Кравченко запретил  выпуск "Взгляда" с
Шеварнадзе, сказал в программном интервью, что народ  устал от политики, ему
надо кино.
     Вспоминаются наши главные обывательские ценности - кино, вино и домино.



































     1991 год


     1-е января, 1 час, 6 минут.
     Дети играют в подкидного дурака с Ольгой.
     Я уже проиграл и  пошел  читать Мандельштама, подаренного  мне на Новый
год.
     По телевизору -  муть.  Орут,  пляшут,  сидят за  накрытыми  столами  -
веселят население. Пир во время чумы.
     Президент  выступил  -  бесцветная  речь.  Сказал  вскользь об  ошибках
нынешнего руководства - это, мол, наши с вами недоработки. Чьи - "наши"?
     Я не пил. Ольга выпила  чуток портвейна,  купленного по карточкам. Есть
сухое,  привезенное из Москвы  - родной "Текст" помог,  обменяли  где-то  на
книги.
     Думаю все время о повести - правильно  ли двигаюсь?  Все  эпизоды вижу,
как  наяву,  но  что-то не  то.  Я  уже и  финал моего  героя-героини  вижу,
произойдет  это  зимой  в  сарае  около  Шуваловских  (Суздальских) озер.  И
закадровая развязка  предполагается - пусть читатель сам догадывается - жива
она осталась или нет.
     Но что-то меня постоянно останавливает.
     Догадываюсь, что. Не христианская это повесть, вот что.
     Не сказка, и не притча, а жесткий реализм при фантастической  тезе, как
сказал бы Смоляров,  умеющий все  раскладывать по  полочкам. И  что  я скажу
своим детям, когда они прочтут?  Ольга -  ладно, взрослый человек, хотя и  с
ней   проблемы  будут,   она  уже   грозилась  развестись  из-за  нескольких
эротических сцен в романе. (Борис Стругацкий, кстати, сказал, что они весьма
целомудренны.  Я в шутку  попросил его написать справку-заключение для жены,
но  он  только  азартно улыбнулся и поднял палец: "Вот, Димочка, что  значит
быть писателем! Вам еще придется и не такое выслушивать! Готовьтесь!")
     В любом случае повесть надо дописывать.
     Перечитал "Золотого осла" - есть отдаленные аналогии, но там все легко,
притча, анекдот. В повести же, как не играй словами - трагизм.
     Фантомас  какой-то!  Только  что позвонил Чудников,  поздравил  с Новым
годом. Спросил, какие творческие  планы.  Если бы он  знал, какую  судьбу  я
готовлю ему  в своей повести. Я пролепетал что-то невразумительное.  Пока он
идет у меня под  своей фамилией -  Чудников;  так  я лучше его  вижу.  Потом
заменю  на Скудникова или какую-нибудь  другую - надо примерить в конкретном
тексте,  чтобы  не  потерялась  динамика  предложений  и не  спотыкаться  на
согласных звуках. Пашка  сказал, что занимается сейчас разменом квартиры, из
директоров гостиницы  собирается уходить  - у них зреют перемены. Спрашивал,
нет ли у меня знакомого маклера.

     11 января 1991г.
     Маришка улетела в Мурманск. Во второй половине дня уже звонила  - все в
порядке
     В  каникулы   я  учил   детей  Закону  Божьему  по  книге  издательства
"ИМКА-пресс", выпущенной у нас.
     Страна наша близка к агонии.
     Тоска. Детей жалко.  И  самих  себя  -  ведь  не  старые еще.  И  перед
стариками стыдно. Они вообще ходят с потерянными лицами...
     Встретил  сегодня  на  Суворовском  проспекте одноклассника  -  Аркашку
Виноградова. Дружили в  7-8 классах. Едва узнал его - лицо распухшее,  синяк
под  глазом. Постарел.  Полгода  не  работает,  живет  в  комнатке матери  -
очевидно,  развелся.  Он был  с  кошелкой - искал картошку.  Зашли вместе  в
овощной - картошки не было.
     - А чего не работаешь? - осторожно поинтересовался я.
     Он натужно захихикал:
     - Смотрю я на все это и смеюсь...
     Последние  лет пятнадцать он работал директором магазина - то книжного,
то спортивного. Ездил на своей  машине.  Квартира с женой  в Купчино. Всегда
галстук, рубашечка. Куртку, помню, спортивную у него в  магазине покупал - с
пуговицами-брусочками и капюшоном.
     Я   дал  ему  свою  визитную  карточку.  "Литератор,  -  усмехнулся  он
уважительно; точнее, с демонстрацией уважения. - Ишь ты - "Санкт-Петербург"!
По старинке решил заделать..."
     Мы жили с  Аркашкой Виноградовым  на одной -  2-й Советской улице, дома
наискосок.  После восьмого  класса Аркашка  приехал к  нам  на  дачу,  и  мы
работали  с ним по  ночам  на хлебном  складе,  который размещался  в  южном
приделе  зеленогорской церкви. С первой получки я купил себе гитару за шесть
рублей  пятьдесят копеек и самоучитель игры на гитаре, Аркашка - сеточку для
волос, одеколон и перстень. Он уже поступил в техникум и с гордостью называл
себя студентом. Аркашка  привез на дачу мешочки  с сушеными инжиром, грушей,
банки сгущенного  молока,  сгущенного  кофе,  масло в пачках и массу  других
вкусных продуктов, которыми снабдила его мать - повар детского сада. Аркашка
показал мне и моей сестре, как надо варить сгущенное молоко, чтобы оно стало
коричневым и дьявольски вкусным. Холодильника на даче не было, и пачки масла
плавали в кастрюльке с водой, опущенной в колодец.  Аркашка пару раз ездил в
город  и подвозил продукты, хотя  сестра и протестовала ненастойчиво. Сытное
было для меня лето. Приятно вспомнить. Особенно сгущенку и инжир.
     И  еще  мы  с Аркашкой  ухаживали  за  дачницей с  нашей улицы - Галкой
Беляковой, и ездили с ней  в лес на велосипедах - жечь костер и собирать для
нее  чернику. У костра я рассказывал  разные истории, Аркашка курил, а Галка
задавала  нам вопросы:  какой,  по нашему мнению, должна  быть  жена?  каким
должен  быть муж? И мы, хмурясь и напуская серьезности,  отвечали всякий раз
так, что в идеале жены Галка узнавала себя, а идеальными  мужами представали
мы сами.
     Мы повспоминали с Аркашкой то лето, выкурили по сигарете  и расстались.
Он  пошел  искать  картошку  на  Старо-Невский. Обещали  звонить.  Во  время
разговоров Аркашка  пытался держаться ко мне в  профиль, чтобы не было видно
синяка.

     Ходили мы 8-го января на Рождественский  благотворительный бал в  Малый
зал  филармонии,  на  Невском. Билеты по  30 р.  Артисты в  бальных  платьях
танцевали мазурку, польку и еще  что-то. Мы с Ольгой сидели в первом ряду, и
артистки  дважды пригласили  меня  на  танец.  Я  пошел  и  был,  по  мнению
родственников, в ударе. Я  смотрел,  как танцуют артистки, и делал  также. А
потом, как все,  поднял невесомую девушку в белом платье на руки и поцеловал
ей ручку. Буду рассказывать внукам, как блистал на балах Петербурга.
     В антракте  я увидел девушек, приглашавших меня: они были уже в обычной
одежде,  пили  бесплатный сок  и  суетливо о  чем-то  говорили,  копались  в
сумочках. В бальных нарядах они казались приятнее.

     13 января 1991г.
     Вот  тебе и старый Новый  год - в  Литву введены  десантники  и войска.
Позор!
     13 убитых, 140 раненых...
     А  два  дня  назад  Горбачев заверил, что  применения силы не будет.  И
послал  туда  представителей  Совета  Федерации "для мирного  у