еногорск.  Стоят  необычные  холода. Хмарь,  северный
ветер, +4.
     Прошел пленум Союза писателей. "Литературка" печатает речи выступавших.
     Писатели  ругаются  и грызутся по всем  вопросам,  кроме  литературных:
национальные распри, упреки, обиды, колкости.  Читать  противно. Как  дерьма
наелся. Но узнаешь много скандально-нового про писателей.
     Звонил в  Москву,  редактор  сказала,  что  книгу  мы  должны  сдать  в
производство 30 мая.
     Рассада растет плохо - нет тепла и солнца.
     Приезжал   Мих  -  отвозил  на   своем  "москвиче-комби"   рассаду   на
Некрасовский рынок. Как всегда опоздал  - болезнь  у него такая, со школьных
лет, но мне никак не привыкнуть.
     - Чего поздно, Мих? Договаривались в девять.
     - А сейчас сколько? Подумаешь, десять. Там что, горит?
     -  Не  горит,  но я Ольгу  настроил, что  ты в  половину  одиннадцатого
будешь...
     -  Ну  что  ж,  -  сделал  независимое  лицо.  - Пока встал,  побрился,
позавтракал, то, се. И вообще, сегодня выходной... Подождет Ольга, ничего не
случится.
     Погрузили рассаду, дал денег. Уехал.
     Не одобряет он мои коммерческие дела,  по всему  видно. Учится сейчас в
институте марксизма-ленинизма.

     28 мая 1987г. Зеленогорск.
     Отвратительный  стоит май: северный  ветер,  холодно, пасмурно. Сегодня
шел   мелкий,  как  соль,  град.  Электрическая  печка  в  теплице  включена
круглосуточно. Астра, которую  мы высадили в открытый грунт, пожелтела, даже
покраснела  и расти не  хочет.  Зелень деревьев - бледно-желтая,  горчичная;
листочки березы едва начали раскрываться.
     Настроение - под стать погоде. С 12 мая в отпуске и целыми днями вожусь
на огороде. Пару дней назад закончил все грядки, но остается около 40 ящиков
распикированной рассады, и с ними - заботы.
     Мою редакторшу в Ленинград не отпустили, и сдача книги откладывается на
неопределенный срок.  В "Авроре"  вышло  интервью с Б. Стругацким и  членами
семинара. Журнал еще не видел, и гонорар не получал.
     По  случаю  холодов купил сегодня  ватное одеяло.  И  пластинку  Бориса
Гребенщикова - "Аквариум". Пластинка первая, дай им, Бог, удачи.

     12 июня 1987г.
     Живем в Зеленогорске: я, Ольга, Максим и тетя Ната.
     В  начале  июня  был  в  Москве,  в  "Молодой  гвардии".  Редактировали
рукопись.
     Жуть!
     Такого уровня понимания жизни и литературы я еще не встречал. Нечесаная
тетка  неопределенного  возраста  пыталась  привести  мою  повесть  к своему
куриному  мировоззрению.  Перечитать повесть  к моему приезду она не  успела
(говорит, читала в январе, в чем  я  сомневаюсь), но тут же взяла карандаш и
стала подчеркивать все подряд.
     Когда  мы  дошли за час до  5-й страницы, я  учтиво  заметил,  что  так
работать не смогу, и  - мое на  то право - попросить другого  редактора  или
забрать рукопись. Она  немного опешила. До этого бойко приводила мне примеры
Тургенева, Горького и Шолохова.
     Я  предложил  ей  читать  повесть до  конца,  а  завтра  встретиться  и
работать. Я слышал,  как  она  говорила  главному редактору: "Рукопись очень
тяжелая, и зря Кирюшин не отпустил меня в Ленинград".
     К концу первого дня совместной работы она  сказала, что  ее уже трясет.
Еще сказала, что с нами, ленинградцами, всегда много хлопот.
     У  меня  к  вечеру тоже  разболелась  голова,  которую я  лечил крепким
индийским чаем в  отдельном  номере  гостиницы "Орленок", напротив дома, где
живет Горбачев - на пр. Косыгина. Про Горбачева мне сказал Коля Александров,
которому  я звонил. Коля - старый мент  - выспросил  меня, куда  смотрят мои
окна, и удовлетворенно заметил: "Все  правильно. Кто же тебя поселит с видом
на его резиденцию".
     Редакторша пыталась  склеивать абзацы,  обещая: "Потом я  их как-нибудь
соединю".
     Она  путает  нашествие кайзеровских войск  на Петроград в 1918  году  с
Кронштадским мятежом 1923 года.
     Кончилось тем, что рукопись мы вчерне подготовили (я пошел на некоторые
компромиссы - убрал пиво, спирт и т.  п.),  но по трем  пунктам не  сошлись.
Вечером  я написал письмо гл. редактору, где указал разногласия, ошибочность
толкования  редактором  этих мест, и  добавил, что  если  моя редакция будет
изменена, то я заберу  рукопись книги. И уехал из  Москвы, побродив по улице
Горького,  Красной  площади и  Александровскому  садику, где  в туалете меня
отматерила уборщица  -  ей  не  понравилось, что я  пришел в  намытый туалет
"ср...".
     Сегодня Ольга продает остатки рассады.
     Завтра мне на работу - отпуск "тю-тю".
     Солнце, сухой восточный ветер, тепло.
     Чистыми деньгами  у нас на сегодня 1200 руб. Но еще масса  обязательных
расходов и 680 руб. долга. Только-только заткнуть дыры.
     Сегодня Максим сам ходил в магазин и покупал булку и хлеб.  Я шел сзади
и приглядывал за ним. Все сделал верно.

     14 июня 1987г. Зеленогорск.
     Вчера ловили с Максимом  форель в  нашем  ручье  Тервайоки (название  я
вычитал  в  книге про Зеленогорск).  Поймали  пять форелей, маленьких,  чуть
больше кильки. Тетя Ната сварила нам уху. Ели.
     Когда я в рыбацком азарте попросил Макса дать  мне  нового  червяка, он
высыпал их из банки на землю и взял одного.
     - Давай быстрей, - поторопил я.
     - Хороший  червячок, - жалобно  сказал Максимка, - скромненький  такой.
Даже жалко.

     Закончили рассаду.
     На книжке - 1000. С ума сойти! Никогда не было таких денег.
     Сегодня приезжали Ольгины  родители. Обедали. Солнечный денек. Ходили с
Максимом в баню.
     Я начинаю копошиться  на  огороде  с утра и заканчиваю в  11-12 вечера,
благо, белые ночи. Дни бегут.  Завтрак-обед-ужин, и дня нет.  Дела находятся
ежеминутно. Посидеть покурить не удается. Курю на ходу. "Шут" лежит.
     Ольга пробует шить юбки, хочет взять патент. Завтра ей  на  работу. Она
лежит в постели и жалуется - как не хочется идти на работу и видеть  скучные
лица сотрудников.
     Днем у нас было отличное настроение.

     21 июня 1987 г. Гараж.
     Сорок шесть лет назад, так же, в воскресенье, началась война.
     Я  попытался представить  себя  на  месте  моего  отца:  что он думал и
чувствовал? а мать?  старшие  братья,  сестра? Надежда  еще ничего не  могла
чувствовать - она родилась в августе 1941. А Вере было всего три года...
     На огород смотреть  не  могу. Надоел, измучил. Зайду в теплицу - скорее
по привычке,  -  взгляну  на помидоры, пройдусь, покуривая меж  грядок  и  -
долой. Случаются дожди и, слава Богу, поливать не требуется.
     Душа не на месте. Я  обнаружил, что не знаю,  о  чем  писать. Да  и как
писать - не знаю. Третья редакция "Шута ждет меня на 126 странице.
     Все сюжеты и темы кажутся мелкими и неинтересными, Плохо на душе.
     И беспощадный  вопрос: а может, я бездарь, графоман, лентяй, сукин сын,
болтун, тупица и болван?
     О чем писать, что меня волнует?!
     Не знаю... Совсем  недавно  казалось, что  тем - уйма,  только  успевай
строчить. Сегодня  душа пуста. Читаю  журналы -  там горчичка после  обеда -
запоздалое  разоблачение перегибов.  "Белые  одежды"  Дудинцева дочитать  не
смог.  "Никто  пути  пройденного у нас не  отберет"  В.  Конецкого  читал  с
чувством легкой  досады.  Лишь  "Зубр"  Гранина  доставил радость  и  еще  -
"Брестский мир" Шатрова в "Новом мире", пьеса.

     25 июня 1987. Дежурю в гараже.
     Облачно, парит, тяжело  дышится  и полно идиотов  вокруг.  Боже,  какие
кретины встречаются, сердце плачет. Кажется, так писал Житинский. Но если бы
только кретины и идиоты - сволочи вдобавок.
     Ну  чем  не   сволочь  наш  Николай  Аркадьевич  Кудряшок,  оформленный
слесарем-ремонтником и занимающийся в гараже неизвестно чем?
     Сократить  хотели  -  оставили,  он  как  бы  инженер  по  безопасности
движения,   министр  без   портфеля.  Румяный  военный   пенсионер  лет  55,
смахивающий  на поросеночка. Да  его никакая перестройка не сдвинет с места.
Сейчас  его  назначили  секретарем  парторганизации,  и  он  воспрял  духом:
изображает  бурную  деятельность,   лезет  с  нравоучениями  и  прихватывает
водителей:  "Открой фургон, что  везешь? Почему остатки  картошки  в кузове?
Откуда капуста?" А потом шушукается с водителями, и  они  привозят ему домой
мешки с картошкой, капусту, морковку и прочий фрукт-овощ. Народ  не честен -
у всех рыльце в пушку, и никто не хочет с ним связываться, хотя за глаза все
ругают. Я тоже не лезу - у меня масса слабых мест в биографии, а работа пока
устраивает.  И  от этого  противно за  себя. Одно  из слабых мест  -  высшее
образование.  Как только я начинаю "качать права", мне намекают, что работаю
не по специальности.
     Ну да хрен с ним, с Аркадьевичем.
     Дежурил со сторожем Сергеем (так он представился), 1922  года рождения.
Услышал от него много интересного про войну. Это следует записать особо.
     Родился в селе Пашкино на Алтае, около Барнаула и Бийска. У матери - 22
человека детей и два приемыша, цыгане. Отец погиб на Финской. Мать отправила
на войну 17 детей. Вернулось двое.
     Однажды в  детстве  Сергей не поздоровался со  священником  в  деревне,
после урока по атеизму. Отец выдрал  его. На следующий день он поздоровался.
Священник  украдкой перекрестил его. Сергей увидел  какое-то  сияние  вокруг
головы священника и также  украдкой поцеловал ему  руку.  Почему поцеловал -
сам не знает. Еще вчера он его ненавидел.
     Церковь  вскоре закрыли и священника заперли в пустом  сарае  -  ждали,
когда за ним  приедут из района  и заберут. Сергей носил  ему еду. Все  село
вышло  провожать священника. Женщины плакали,  мужики хмурились. Повезли  на
телеге  в район,  под телегой сломался мост,  упали в быструю холодную речку
(осенью). Священник  - крепкий  мужик  - спас солдатика и помог страже найти
растерянные  винтовки. Старший наряда убился головой о камень.  Приезжали  в
деревню  милиционеры  - дознавались, кто подпилил  мост. Одна тетка вякнула,
что  мост сгнил  от  старости, его  давно следовало  чинить. Ее  забрали "за
политику".
     До 1942 года Сергей строил метро в Москве. Потом - фронт.
     Разведчик  Коля  (питерский, вырос под забором) получил на  фронте трое
суток ареста - отбывал в яме, которую сам копал.
     После войны, до 1947  года - Прибалтика, борьба с бандитизмом.  Затем -
милиция в Зеленогорске, участковый в Белоострове. Ходили с автоматами.
     Перевез к себе  мать, больную.  Жил с ней в бане  начальника милиции на
Кривоносовской  улице.  Писал  в Москву,  просил  жилья, письма не доходили,
послал  письмо  с  почтовым вагоном.  Пришел  однажды  с  работы, а мать уже
перевезли на новую квартиру.

     28 июня 1987г. Зеленогорск.
     Сегодня ходили в парк, обедали в ресторане "Олень" - Ольга, Максим и я.
Пообедали на 10 рублей без спиртного.
     Вчера ездили к Молодцову на день рождения - 49-летие. Были родственники
и, как всегда, строительная шайка-лейка, которая стала почти родной.
     Из  тостов строителей  выходило, что Молодцов построил  в Ленинградской
области все, что не успел построить Петр Первый. И больше Петра Петрова. Вот
такой у нас замечательный зять.
     Вспоминали, как всегда, Феликса.
     Я выпил два фужера "Карданахи".

     Сегодня спросил у Максима:
     - Почему ты растешь таким непослушным, а?
     - Не знаю, - искренне пожал он плечами.

     Когда недавно были на заливе, я провел Максима на огромную учебную яхту
"Ленинград".
     Яхте  более  50  лет,  металлическая,  с  клепаными  бортами,  немецкой
постройки. Как пояснил курсант - паренек лет 16-ти, - она плавала под флагом
военно-морских сил  Германии  и по контрибуции перешла к нам. Они собираются
совершить на ней поход в  Выборг и  Таллин. Хорошая яхта, добротная. И полно
на ней ребятни. Максиму дали посмотреть в бинокль.
     Мало  стало яхт  в  нашей гавани.  В детстве,  по  выходным дням,  весь
зеленогорский ковш бывал  забит  швертботами,  яхтами  и  яхточками.  Флаги,
паруса,  загадочные названия. И упругие хлопки парусов запомнились. Заходили
даже трехпалубные прогулочные  теплоходы - по  несколько раз в  день, возили
отдыхающих в  Петергоф (с  заходом в Кронштадт) и в  Ленинград, к пристани у
Тучкова моста.
     Вот сижу за столом с разложенными бумагами - куски "Шута"  передо мною,
- и оттягиваю время, чтобы не браться за него. Почему?..
     Белая ночь.  По  дороге мимо нашего дома ходят  парочки. Выпил кофе,  а
мыслей  никаких.  Выпил бы чего другого -  появились бы.  Но  добром это  не
кончается.
     Холодный  был июнь и  пасмурный.  Завтра обещают  15-17. Завтра мне  на
дежурство в гараж.
     Сегодня с утра мы с Максимом  купили на рынке, который теперь наискосок
от нашего дома,  полкило свежих помидор по 3 рубля и  привязали к помидорным
кустам в теплице. Максим повел маму за  руку,  чтобы посмотреть,  как растут
наши помидоры, и Ольга конечно, удивилась. Но быстро разобралась в подлоге.

     8 июля 1987 года. Зеленогорск.
     Числа эдак  первого я с  бутылкой водки  0,75 л (Сабонисом) и  бутылкой
шампанского посетил  Толика Мотальского.  Не пил  полгода. Мы  сели  за стол
около его сарайчика и довольно  прытко  перелили в себя  содержимое бутылок.
Говорили о текущем  литературном процессе. Пить с Мотальским можно  только в
самом начале, в гамбите - пока он способен слушать и вести связную беседу. В
миттельшпиле он  начинает пускать пузыри из носа,  заливисто смеется,  лезет
обниматься и ласково называет тебя дурой. Потом, словно одернув себя -  а не
слишком ли он добр к людям? - Толик суровеет, мрачнеет, делается надменным и
смотрит на всех,  как  король в  изгнании. Это эндшпиль - пора останавливать
часы и сваливать.
     Пили потом  еще дня три - с разной интенсивностью и  в разном  составе.
Короче, маленький штопор, из которого я вышел к 4  июля, когда мы поехали на
"69 км" справлять день рождения Максимки - ему 6 лет.
     День рождения  справляли  с  виноградным соком  "Изабелла" -  розовым и
сладким.  Играли с  детьми в футбол  и штандер.  Гуляли. Купались  на озере.
Очухался.
     Когда в один из веселых дней я сидел  в сарайчике у Мотальского, пришел
его племянник Володя:
     -  Дядя Толя, я приготовил телеграмму Мирей Матье, хочу поздравить ее с
днем рождения, проверьте, пожалуйста, ошибки.
     И  тут же за  столом с  грязными рюмками и бутылками мы отредактировали
телеграмму для знаменитой певицы.
     Племянник Володя ходил на ее концерт в Ленинграде, а потом встречался с
нею в гостинице. В тот утренний час Мирей Матье, может быть, принимала ванну
и не  догадывалась, что в неведомом  для  нее Зеленогорске зреет телеграмма:
"Для меня большая честь в день Вашего рождения поздравить Вас..."
     За что и люблю Зеленогорск, что  от великого до  смешного здесь не один
шаг, а полшага...

     17 июля 1987г.
     Вчера  вечером  заехал к  Суворову  на  дачу в Комарово  -  возвращался
вечерком из Питера и заглянул. Там сидели красные от водки Коля М. и Шура В.
Они приехали пилить Суворову дрова. И напилили.
     Сначала  говорили  о  всякой ерунде: грибах, змеях  и проч. Заговорили,
наконец,  о литературе.  И  свелся весь разговор к рассуждениям -  кто  кому
мешает, кто кому подгадил... Скучные разговоры.
     Случайно узнал, что в домике, где мы сидели, раньше жил писатель и поэт
Анатолий Клещенко, и Суворов дружил с  ним  одно время. Он даже  повел  меня
посмотреть  дырки  в  потолке,  которые  они  наделали  по  пьяному  делу из
мелкашки.  Говорит, что они налепили на потолок портрет  Сталина и стреляли.
Посмотрел  - есть дырки. Лежали  с  похмелья  и стреляли. Кучность  стрельбы
средняя - ствол гулял.
     У меня из детских воспоминаний осталось, как мы с мамой, Лианой (первой
женой  Клещенко)  и их дочкой Танькой  скрипим по  залитому  солнцем  снегу,
пробираясь  к  избушке. Этой самой.  (Только  я позднее  думал,  что  она  в
Репино.) Снег, солнце, Танька  в  башлыке, ей лет 5.  У меня первые школьные
каникулы. Россыпи пустых ружейных  гильз  с желтыми  глазками  капсюлей  - в
коробках. И я  утащил одну, сунув ее в брючный карман. И  все время, пока мы
гуляли и  катались на финских санках,  я боялся, что  кража  обнаружится. И,
замирая  сердцем, щупал гильзу.  Обман  вскрылся дома  -  мне  досталось  от
матери,  были переговоры  с Лианой по телефону,  гильзу оставили  мне,  взяв
обещание больше так не делать.
     Вот  что  я  вспомнил в дачной избушке, сидя за столом и  слушая нудные
разговоры мужиков.
     Выяснилось, что Суворов не умеет кататься на коньках и велосипеде.

     Татьяна  с  Маришкой  приехали в Ленинград. Завтра я  привезу Маришку в
Зеленогорск.  Ольга  привезет  Максимку.  Буду  их  знакомить.  Как-то   это
произойдет? Волнуюсь. Матери должны были подготовить их к встрече.

     8 августа 1987г. Зеленогорск.
     Встреча состоялась. Вчера отвез Маришку в  Ленинград. Она гостила у нас
три дня. С Максимкой подружились быстро, расстались дружески.
     Ольгу называла мамой, спросив у меня разрешение. Сначала шепнула мне на
ухо:  "Можно я  тетю  Олю  буду  на  "ты"  называть?" Я  разрешил,  и  Ольга
разрешила.
     Потом она спросила:
     - Можно я буду тетю Олю мамой называть, пока я здесь?
     - Можно.
     И только и слышалось: "Мамочка, мамочка!", "Папочка! Папочка!" - на два
голоса.
     Поначалу было не все так просто.
     - Папа, а тетя Оля твоя жена?
     - Да.
     - А мама?
     - Тоже жена.
     Маришка обрадовалась.
     Тут я стал пространно  рассуждать, что мама  была раньше моей женой,  а
теперь моя жена тетя Оля. Но ее мама остается моей бывшей женой, а это очень
важно - у нас с ней хорошие отношения. И все такое прочее...
     Маришка  слушала  внимательно  и  что  она  поняла  своей  восьмилетней
головкой  с  длинными  пушистыми  волосами на  прямой пробор  -  не знаю. Но
настроение у нее и у меня улучшилось.
     Потом, ближе к  вечеру, когда я возился с детьми на кровати, они  стали
делить папу.
     -  А папа был  моим папой  раньше,  чем  твоим,  - заявляла Маришка.  -
Сначала он был моим, а потом уже твоим. Правда, папочка?
     -  А вот и нет, - спорил  Максим,  - когда я  родился, тебя и  не было.
Правда, папа?
     - Да? - не сдавалась Маришка. - А моя мама была женой  папы раньше, чем
тетя Оля. Правда, папочка?
     Я сгреб их себе на грудь и спросил сначала Маришку, а потом Максима:
     - Как твоя фамилия?
     Они назвали.
     - А твоей мамы?
     - Каралис! - выпалила Маришка.
     - А твоей?
     - Каралис.
     - Вот видите: все мы  Каралисы, а вы мои каралисята. Что вам  еще надо?
Все, хватит на эту тему болтать, болтуны.
     И больше мы к этому не возвращались. Сходили сфотографировались втроем.
Погуляли.  Ездили в Сестрорецк  получать мои деньги с  депонента.  "За мной,
дети мои!" - звал я,  и они  с довольными улыбками догоняли меня и  брали за
руки.
     Маришка  растет  доброй  и  ласковой  девочкой. Она  постоянно  тянется
обниматься и целоваться, несколько раз тыкалась к Ольге: "Мамочка моя!.."
     Первую ночь она не спала  и ждала меня до двенадцати - я печатал. Когда
пришел в комнату, заулыбалась - маленькая испаночка-цыганочка с распущенными
волосами, загорелая после Азовского моря.
     Максим,  как мне показалось, чуть ли не влюбился в нее. Выпендривался и
лез  на  стенку  перед  сестрой,  но  слушался.  А  Маришка,  осознав   свое
старшинство,  командовала иногда. Но  бывало и  такое: "Папа,  посмотри, что
Максим делает!"
     Она заправляла ему выбившуюся майку в трусы, и Максим покорно стоял, но
стоило ей повернуть его  к себе передом и взяться за резинку трусов, как тот
приседал: "Здесь я сам..."
     Маришка закрылась в комнате, а  Максим разлетелся к дверям: "Мариша, ты
что там делаешь?" Ольга  остерегла  его: "Мариша переодевается", и он  сразу
остановился и, закатив глаза, стал кружить перед дверью.
     Мы  пошли  в  универмаг  покупать  подарки  на  их выбор.  Мариша сразу
углядела куклу  с  короной  на  голове, в