голубом  платье до пят и  с  белой
прозрачной накидкой - "Метелица". Уговор был  такой  - любую  игрушку для их
возраста. Купили куклу.
     Максим долго шарил глазами  по прилавкам и полкам и  выбрал  устройство
для  запуска воздушных пузырей. Еще по дороге  домой  он  израсходовал  весь
запас мыльного раствора в баночке. Пузыри кончились.
     - Ну вот, а папочка деньги тратил, покупал, - укорила его Маришка.
     Я дал  им деньги на мороженое. Маришка сберегла их  и  отдала  Татьяне.
Максим  беспечно оставил свои на крыльце: "Я потом заберу..." И, конечно, не
забрал.
     Я доволен, что они познакомились. Случись это позднее  - могло бы  быть
болезненно.
     Ольга  сказала по этому поводу: "Господи,  да слава  Богу! Когда мы все
перемрем, они хоть  будут знать, что у них есть родная  душа. Брат и сестра.
Слава Богу..."
     Слышите,  дети мои? Надеюсь, когда-нибудь вы прочтете мои беспорядочные
записки.  Дружите и помогайте, чем можете, друг  другу.  Такой  вам  от меня
родительский наказ!
     Я привез Маришку в Ленинград. Татьяна ждала.
     - Ну как? Я вся переволновалась. Как  Ольга-то?  Ничего? Все нормально?
Ну, слава Богу! А то, думаю, мало ли что...

     Обрадовал Боря Штерн - прислал из Киева свою первую книгу "Чья земля?".
Повести   и  рассказы.  Прелестная  книжица.  Предисловие  к  ней  писал  Б.
Стругацкий.
     Написал Штерну письмо, отправлю с номером "Авроры", в  котором интервью
семинара.
     Молодец, Боря! Он мне понравился в Дубултах, и приятно, что не забывает
меня.

     Писатель  Радий Погодин  имеет привычку рвать  по пьяному  делу деньги.
Может изорвать всю  наличность  и расшвырять ее.  Воевал, служил в разведке.
Хороший писатель.

     22 августа 1987. Гараж.
     Сегодня приснилось,  что в Югославии у меня вышла книжка, и мы с Ольгой
едем  туда  в  международном   вагоне.  Я  везу  стопку  этих  книг  с  моей
фотографией.  На фотографии я похож на мать  и  деда -  Александра  Бузни. В
Югославии нас хорошо принимают. Волнующий сон.  Говорят: то не сбудется, что
во сне не увидишь. Скорей бы уж сбылось, коль во сне видел.
     Сделал пробежку по гаражу - пять кругов. Выпил чаю с булочкой.

     30 августа 1987 г. Дача.
     Кончается унылое лето. Дожди, северный ветер, неуютно.
     Крашу дом внутри - окна, двери, печку. Законопатил окна.
     Вчера в гараж приехал на гоночном велосипеде пьяный Толик  Мотальский и
сказал, что мы с  Герасимом Михайловичем  говно, потому что не переживаем за
негров  в Африке, которые мрут, как мухи, от спида, и их негде даже хоронить
- все забито покойниками.
     Я читал "Науку  и жизнь" и прислушивался к разговору Мотальского с Гер.
Михом.
     Мотальский. Нет, юмор - это прекрасно. Чувство юмора - это такая штука!
Да... Если бы не юмор, нам войну не выиграть. Да, конечно. Ну что ты! У-у...
     Гер. Мих. А вот знаешь, я в Югославии...
     М. Нет, конечно! Юмор - это великая штука. Да...
     Гер. Мих. Я говорю, в Югославии, после войны...
     М. Ну что ты! Конечно, конечно, без юмора нельзя. Нет, нельзя.
     Гер. Мих. Так вот, после войны в Югославии...
     М. Да, если бы  не юмор,  нам  конец,  войну бы  проиграли. Ну, что ты!
Великая вещь. Да!
     И т.п. в течение получаса.
     Гер. Миху  так  и  не удалось рассказать  Толику  про Югославию. Воспев
хвалу  юмору,  как  основному  качеству  русского  народа, Мотальский  вновь
принялся  бранить нас за равнодушие  к судьбам африканцам, и я спровадил его
домой.
     "Дура, ты дура! - кричал из темноты Толик, ведя велосипед за руль. - Ну
и хер с вами! Юмора не понимаете... Да..."

     11 сентября 1987г. Зеленогорск.
     Из телевизора: "Идет не гражданская война, а гражданская борьба".
     Дождики крапают, листья желтые летят.
     Живу и  в  Ленинграде,  и  в  Зеленогорске.  Если  есть  дела  -  еду в
Ленинград. Остальное время  - здесь. Ольга пошла на курсы кройки и шитья, ей
нравится.
     Вчера заезжал Андрей  Смоляров.  Пили кофе, говорили о  романном  стиле
мышления.  Андрей  говорил, что в  романе  должна чувствоваться  вечность. Я
блистал  своими  теоретическими  познаниями,  говорил,  что  рассказ  -  это
событие, повесть - судьба, а роман - это  эпоха.  Но обязательно должно быть
интересно. В том смысле, что в литературе уместны все жанры, кроме скучного.
     Он пишет новую повесть на 200 стр.
     Я переделываю старую повесть на 200 стр.
     Что-то получится?

     М.  Горбачев уже  несколько недель  не появляется на людях,  его нет  в
газетах  и  в  телевизоре.  Ходят  всевозможные  слухи:  пытались  отравить;
покушение   -   пуля   прошла   рядом  с  сердцем.  Сторож  Володька  Осипов
безапелляционно   заявил,  что  Горбачева  накормили   тайваньской  кишечной
палочкой, и теперь  он три месяца не сможет слезть с горшка,  а за это время
его сместят  и положат в Боткинские бараки  в Ленинграде. Это ему,  дескать,
ребята  из личной охраны по секрету  сказали. Против этой палочки  даже чага
бессильна, добавил Володька.

     В темноте под  ногами  хрустят улитки, их  много в этом  году  -  сырое
холодное лето.

     2 октября 1987г. Гараж.
     Жив  Горбачев! Никакой кишечной палочки.  Вчера вручал  Мурманску орден
Ленина. Показывали его встречу с портовиками. Осилил он кишечную палочку или
выздоровел после покушения? Вот тебе и гласность.
     Докеры   сидели  и  стояли  на   высоких   штабелях   труб,  а  генсек,
остановившись поодаль в  окружении свиты, говорил с ними, задирая  голову, о
перестройке. Напоминало  басню о вороне и лисице. Говорил  долго,  и Максим,
который сидел у меня на коленях, сказал:
     - Это как в передаче "Вокруг смеха". Все одно и то же.
     И стал мне пересказывать юмореску  про раков, суть которой в постоянном
повторении одних и тех же фраз, но с разными интонациями:
     "А вчера были большие  раки, но по  пять  рублей, А сегодня  маленькие.
Зато по  два. А вчера по пять,  но  большие. Очень большие. Но зато вчера. А
сегодня маленькие. Но зато сегодня". И т.д. У Максима хорошо получается этот
пересказ.
     Сегодня был солнечный день. Фрагмент золотой осени.
     Вечер  чешет деревья холодным гребнем. Под осинами в поле -  золотые  и
красные лужи листвы.

     4 октября 1987 г. Зеленогорск.
     Поздний  вечер. В машинке зажата 74-я страница "Записок шута". Это уже,
пожалуй,  4-я редакция.  Поразительно, но перестройка с  каждым днем съедает
все  больше и больше остроты в моей повести. Первая  редакция была настолько
"непроходняк", что я всерьез опасался, как бы ее не изъяли. А те, кто читал,
только хмыкали. А сейчас, сколько не тянешь ее вверх по социальной остроте -
не дотягиваешь до уровня газет и телевидения. Тьфу! Обидно.
     И урок: надо писать о вечном, а не сиюминутном.

     29 октября 1987г.
     Холодно, и  я  перебрался в Ленинград. Пожил бы на даче, но приходишь с
суток и  полдня топишь печку, за машинку  не сядешь -  холодно.  И я уехал в
Ленинград.
     Завтра надо выкупать льготную путевку в  Дом творчества, что в Комарово
- 77 руб. 50 коп.
     Если  закончу "Шута", буду писать повесть - "Игра по-крупному". Знаю, о
чем.

     2 ноября 1987 г. Гараж.
     Сторож  Юра  Уставщиков, пятидесяти  восьми лет,  служивший во флоте  в
конце  сороковых -  начале пятидесятых,  изумительно  хорошо  помнит фамилии
своих  командиров  и названия  кораблей.  Это выяснилось, когда  он встретил
своего ровесника, годка, - шофера Белова, и ударились в воспоминания в нашей
будке. Белов забыл, что его ждут на овощной базе.
     Корабли:   "Жаркий",   "Живучий",   "Доблестный",  "Урицк",   "Сталин",
"Отменный" - кажется, эсминцы.
     Североморск раньше назывался Молотовск.
     Американцы  получили обратно миноносец, отданный  нам на время войны по
ленд-лизу,  завели  за  Кильдин и  утопили  -  открыли  кингстоны. Миноносец
"Жгучий", типа "Новик", 1913 года постройки.
     В зиму 41-го Юра спасся от блокадного голода тем, что ездил с приятелем
на  совхозные  поля  около  Красного  кладбища  и  выкапывал   из-под  снега
свекольную ботву, оставшуюся с осени. Варили, ели. И мать спас той ботвой.
     В сорок втором его эвакуировали в Казахстан, где он работал на ферме по
выращиванию кобылиц. Кумыс для санаториев. Ел и пил вволю.
     У  старого казаха, в доме которого Юра жил, стоял  в чулане  чемодан  с
деньгами. Юра с его младшим сыном  тягали оттуда денежки. Верхние пачки были
помечены маленькими карандашными крестиками, и они брали снизу. Потом  обман
раскрылся,  и казах  выдрал сына, а Юру не  тронул, но отселил его в  хлев и
запретил входить  в  дом. Сына  тоже  отселил. Пацан исхудал  и  заболел  на
нервной почве. Отец простил его нескоро.

     4 ноября 1987г. Комарово.
     Первый  день в  доме творчества. Приехал к  обеду. Напечатал 6  страниц
"Шута". В номере напротив - Валера Суров. Пили кофе.
     Просторный номер, тишина.  Хорошо. Еще бы  дали  отгулы  на  работе, но
начальник жмется. 12 часов ночи, ложусь спать.
     Большой стол, диван, кровать,  торшер,  холодильник и  разные тумбочки.
Огромные  окна с огромной форточкой - вор с мешком  пролезет, не зацепившись
шляпой-сомбреро.

     15 ноября. Комарово.
     Суров познакомил меня  с некоторыми писателями: Валерием Прохватиловым,
Владимиром  Насущенко,  поэтессой  Аллой   Володимировой,   поэтом  Дмитрием
Толстобой.
     Дал им почитать свою повесть и рассказы. Одобрили, приняли в свой круг.
По вечерам сидим трендим за кофе или чаем в большом номере Сурова. Хорошо.
     "Если  бы  мы  не  покупали  телевизоры,  нам  бы  их  стали  раздавать
бесплатно", - изрек Насущенко. Я с ним согласился.
     Прохватилов:  "В пишущей машинке не было  буквы "д".  Тексты получались
такие: "Уважаемый товарищ реактор!", "На ваше реакционное заключение..."
     Пишу по ночам и потому опаздываю к завтраку. Утром пытаюсь бегать. Идут
дождики,  у  залива  ветрено и  неспокойно. Пахнет  тиной,  и влажно хрустят
обломки тростника. Ни души. Я родился в ноябре, и люблю ноябрь.  К моему дню
рождения обычно выпадает снег. Свет в номерах зажигаем часа в два.
     Валерий  Прохватилов рассказывал  про  КГГ (Клуб  Глеба Горбовского)  и
пагубное  участие  в нем  А.Ж. Глеб Горбовский, автор блатной песенки "Когда
качаются фонарики ночные...", бывший зек и бывший пьяница,  организовал клуб
писателей-алкоголиков,  чтобы уберечь  их от наущений  дьявола. В  клуб  мог
прийти любой член СП, решивший  завязать с выпивкой.  И вот заглянул однажды
А.Ж.,  шатающийся  по  Комарово  с похмелья. Посидел, послушал  правильные и
проникновенные речи, покивал,  заскучал  и  смылся  в  магазин  за  железной
дорогой. Выпил, настроение поднялось, стал колбаситься под окнами  по двору,
пел  песни,  заигрывал  с  девушками  -  Горбовский  демонстративно  прикрыл
форточку  своего номера, где  шло заседание его клуба. Народ уже  ерзал и по
одному  сваливал с заседания, примыкая к А.Ж. В конце концов А.Ж.  присел на
лекцию писателя Мануйлова о Сергее Есенине,  которую  тот читал шахтерам,  в
фойе дома творчества.
     - Вот именно, гениальный! - соглашался он с Мануйловым, ставя в воздухе
восклицательный  знак. А  потом  запел "Клен ты мой опавший", шахтеры дружно
подхватили, подпел  и старик Мануйлов.  Шахтеры долго  не отпускали  А.Ж. из
своей  компании  и  полюбили  его,  сокрушаясь  при  этом,  что  так  поздно
познакомились с настоящим писателем.

     18 ноября 1987. Комарово.
     Закончил "Записки шута"! Получилось 222 страницы. Гора с плеч!
     Б.  Ельцин  -  первый секретарь Московского  горкома партии -  подал  в
отставку.  И  сказал  на Пленуме,  что перестройка  ничего  не дает простому
народу.
     В Комарово  только  об  этом и разговоров.  Не слышно треска машинок  в
номерах, все кучкуются и обсуждают новость.

     8 декабря 1987 г. Зеленогорск, гараж.
     Сразу после  своего дня  рождения я сделал  себе подарок и внес вклад в
гражданскую  борьбу  с  партийно-бюрократической  машиной:  сдал  в  милицию
пьяного   секретаря  парткома  Николая   Аркадьевича   Кудряшка  -  толстого
бездельника, военного пенсионера с  румяным лицом и хорошо подвешаным языком
по части общих лозунгов и призывов.
     Он пришел  вечером в гараж,  крепко  выпил за счет  водителей,  которых
вызвал в свой кабинет для "пропесочивания" и  заснул там. Дело было к десяти
вечера. Водители  собрались у  меня в будке и стали жаловаться, что Аркадьич
их  "внаглую напрягает". Я  взял сторожа  и пошел будить секретаря. Он спал,
уткнувшись головой  в бумаги и посапывая.  Просто  карикатура.  Мы выключили
электрообогреватель, проверили окурки и попытались поднять Аркадьича. Глухо.
Я позвал на подмогу водителей - они отказались.
     - На хрен он нам нужен!
     -Димыч, вызови  ты начальника или  милицию! Он же гнида последняя  - от
водителей живет  и водителей дрючит!  - глаза шоферов блестели предвкушением
мести. - Он когда в воинской части на Красавице служил, его два раза пьяного
в лесу к дереву привязывали - свои же.
     - Вызывай! Вызывай! Действуй по указу! Он бы, гнида, нас давно сдал!
     Я позвонил  в  милицию.  Сказал, что на  территории  гаража, в одном из
кабинетов,  находится  пьяный сотрудник,  который  представляет  опасность в
ночное время и  которого  невозможно разбудить.  Милиция  ехать  не  хотела,
говорила, что раз он в кабинете, то они не имеют права и т.п. Я припугнул их
гласностью  и  спросил  фамилию дежурного, с  которым разговаривал.  "Ладно,
приедем..."
     Водители радостно взвыли и вывалили толпой к воротам. Наиболее поддатые
смылись  от   греха  подальше,  слегка   вдетые   предвкушающе   закурили  и
расположились неподалеку.
     Подъехал "уазик", и  я  попросил сторожа  провести  милицию в  контору.
Аркадьичу натерли уши, он вскочил со стула и стал распихивать милицию. Когда
его тащили через проходную, на его лице  читался искренний испуг. Он уперся,
что-то клокотнул, и тут же получил пинка в зад.  Я выглянул в уличное окошко
- могучего Аркадьича запихивали  в  заднюю дверцу  "уазика". Двое  тянули из
машины,  двое по  футбольному  лупили  по заднице  мощными ботинками.  Треск
стоял, как  на разминке футболистов. Наконец стукнула  и скрежетнула дверца,
взревел мотор.
     Кудряшка отвезли в вытрезвитель, и в понедельник он уже уволился. Гараж
ликовал.  Мой сторож Иван  был нарасхват - всем хотелось услышать  из первых
уст, сколько пинков и как именно получил по  толстой заднице Аркадьич. Иван,
как бывалый рассказчик, хорошо  держал  паузу  и  каждый  раз добавлял новые
подробности:
     -  Тут второй разбегается... хрясь!  - сапогом - хрясь! Брюки по шву  -
дрись! Там трусы  в  полосочку.  Первый  ему еще с оттягом  - хренак!  Лезь,
падла!  Ах, ты еще и пердеть  на советскую милицию!  Получай!  "Я  секретарь
парткома! Не имеете права!" Бум! бум! Затолкали.
     В нашей будке стоял гогот и ликующие завывания.
     Начальник гаража сказал мне, что, в  принципе, я поступил правильно. Но
вид у  него был малорадостный. Он побарабанил  пальцами  по столу  и кивнул:
"Идите".
     Даже если начальство начнет мстить, именины души того стоят.
     Я  вспоминаю,  как  Аркадьич, выступая недавно  на  собрании,  завернул
фразу: "Мы должны отделить плевны от говнищ!" Вот и отделили.

     Вчера сдал  в "Советский писатель" рукопись книги, назвав ее "Мы строим
дом". В ней три повести, объемом 17 авторских листов.
     И как камень с плеч свалился. Накануне, четыре дня подряд доводил ее до
ума, печатал заявку и т.д. Работал без  перерывов  по 12-14  часов  в сутки.
Вставал  из-за стола  только чтобы  сходить в туалет  и перекусить. И  вот -
сдал.
     Но  радоваться   рано  -  впереди   внутренние  рецензии,  редакционное
заключение и т.п.

     12 декабря 1987 года. Дома.
     Снилась  сегодня мама; она  умирала, я  обещал  стать писателем,  стать
человеком, написать о  нашей  семье. Умирала  она в Зеленогорске, но не так,
как было на самом  деле -  не скоропостижно, а с капельницей, поставленной у
кровати, и в новом доме.
     Снился потом отец - не помню, как. Еще снился брат Феликс.
     Трое умерших пришли в одну ночь к моему изголовью - к чему бы это?
     Потом снились гости на родительской  квартире на  2-й Советской - пили,
смотрели телевизор... Но телевизор смотрели в маленьком садике при моем доме
-  у  меня  дом с  садиком  во дворе на 2-й  Советской улице. Гости  были из
литературной среды, я угощал их водкой, спрятанной от жены.
     Странный сон и впечатление от него тяжелое.

     Сегодня  взялся за  роман. Точнее - за  план романа, к  которому  давно
подбирался.  О чем он будет -  представляю  вчерне. Листаю  свои дневники  и
записные книжки. Сегодня после тяжелого сна осталась горькая мысль - мне уже
38 лет, и  еще  нет ни  одной  солидной публикации  в  прозе. Успею ли стать
писателем?

     31 декабря 1987г. Дома.
     Уходит   1987-й,   осталось   около   двенадцати   часов.   Приехал  из
Зеленогорска, со смены. Ольга на работе, Максим в садике.
     На  столе -  письмо от Сашки  Померанцева, из  больницы. Поздравляет  в
стихах.  Стихи  вялые  и  печальные.  Пишет,  что  его   направляют   в  8-ю
онкологическую клинику - что-то с челюстью у него не  в  порядке. И  грустно
стало за него, и настроение испортилось. Лежит там, мучается  - просто так в
онкологию не отправят. Я-то думал, что у него все обошлось еще осенью.
     Новый год будем  справлять дома.  Привез шампанское,  которое  сейчас в
большом дефиците, больших красных яблок, апельсины.
     Вчера на  работе  до  часу ночи  читал "Сказание  о  Юзасе"  Балтушиса.
Специально взял в библиотеке, чтобы перечитать. Сильная вещь.  Она нужна мне
для задуманного романа.


























































     1988 год


     1 января 1988 года.
     Я смотрю на писателей и думаю: когда же они достанут из столов заветное
и  опубликуют?  В   журналах  -   возвращенная   и  лагерная   проза;  много
воспоминаний;  много  разоблачительно-обличительной  публицистики.  Много  о
Ленине,  Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине,
Пятакове, Рыкове, Радеке, Ежове,  Берии и проч.  Читается запоем. И пока эта
волна  не  пройдет, пока не скажется  вся правда,  современная литература не
появится  в  журналах, так  я думаю.  У  нее сейчас вынужденный тайм-аут. Не
хватаем ей журнальных площадей. Или ее самой не хватает?..

     3 января 1988 г. Зеленогорск, гараж.
     Удивительная погода  сегодня. Тепло,  юго-западный ветерок, и в  небе -
синие промоины. Плюс четыре.
     Два дня валил снег,  навалило по  колено, но  корочкой покрыться  он не
успел,  и его стал стегать  и прошивать  дождь. И снег стал мягким и пышным,
как всбитые  сливки. А  дождь  все  идет  и идет. Салаты,  оставшиеся  после
праздников, пироги. В гараже затишье.
     Вчера  гостили  у  нас  супруги  Смоляровы  с  сыном  Денисом.  "Творцу
преуспевать не надлежит, - напомнил я, когда Смоляров, нервно расхаживая  по
кухне,  стал  жалиться, что медленно прирастает  его  известность  в широких
кругах.  - И  вообще, самая крепкая слава - посмертная. Не  спеши,  тебя еще
узнает просвещенная публика".
     Кто бы меня подбодрил?
     Смоляров порадовался, что  не  успел вступить в партию. Был кандидатом,
но  уже не хочет. Так же,  как и я,  учился в аспирантуре, сейчас возит  три
раза в неделю баллоны с жидким азотом. Остальное время пишет. Упорный, черт.
Платят  мало. Фантастика  у него  специфическая, мало понятная  для меня. Но
уважаю - тексты добротные.
     4 января, утро. Абсолютный максимум январской температуры сегодня: + 5.
Весна на улице - ручьи, реки.
     Сегодня утром,  когда я уже  записал в журнал  передачи смен: "За время
дежурства  происшествий   ...",  загорелась  машина   в  гараже  -  замкнуло
электропроводку.
     Я  выскочил из будки  -  в  утренней  мгле были  видны  фигурки  люд