легли спать.
Все в порядке.
     Утром  просыпаюсь,  уже  рассветает.  Окошко такое,  что  табуретка  не
пролезет.  Грязь, тряпки. Пол, как у нас в ремзоне - ноги прилипают. Ну что,
родная, говорю, ты французскую любовь знаешь? Знает. Все путем.
     Потом стал уходить, она говорит: грустно станет, заходи. Ага.
     Пошел в столовую,  поел и  тут Наташку встретил. Ага! Такая  ассоциация
получилась. После этой грязи, пьянки, шкур -  смотрю,  такая девчонка стоит.
Глазки  такие добрые, светятся, на меня  смотрит. Я ей улыбнулся, и она мне.
Ну мы с  ней и  пошли  гулять  по городу. А я раньше на "москвиче" директора
Русского  музея возил, кое-что из  картин  знаю. Рассказываю ей все, болтаю.
Есть  там одна  картина, она меня  когда-то  пронзила, и  я к  ней частенько
ходил. Там  дуэль  нарисована, и  один мужик  - ну  готов уже,  закололи,  -
смотрит так на тебя и тоска в глазах, не верит, умирать не  хочет.  Ага, как
сейчас помню. Она мне чем-то меня напоминает. Ага. Ну вот. А вечером к ней в
гости пошли,  у нее комната на Охте.  Ну, я ей  все и рассказал. Заночевал у
нее. Ага, понравилась она мне. Стали встречаться. Смотрю, она мне все что-то
про  деньги намекает. Да вот, меня обокрали, да вот, денег мало. Ну, меня не
проведешь, я стреляный воробей..."

     Возьми все, что хочешь, сказал Бог. Возьми. Но заплати за все.

     Наш хулиган Валера мечтает сделать радиоуправляемый звонок и пристроить
его к дверям соседей-азербайджанцев. Там неплохо живут три  бывших мясника и
директор  магазина.  Смысл такой:  сидишь дома и нажимаешь кнопку.  У соседа
звенит  звонок. Открывает  дверь. Никого.  Снова звонишь.  Хоть  ночью. Хоть
утром. С ума свести можно. Они могут  стоять в засаде с топорами  за дверью,
но  никого не  поймают. Валера говорит, что сделать  такую  бяку несложно. У
него есть релюшка от радиоуправляемой модели. Она и будет замыкать контакты.
В  звонок  азербайджанцы  не полезут  -  они  боятся  электричества  и  даже
телевизионную антенну не знают, куда втыкать...

     Я пришел с работы и сел пить чай.
     Коля мечется по квартире и говорит, что будет писать муферандум. За что
ему, блин, дали  месяц  допограничений? Совершенно не за что! За его желание
соблюдать правила личной гигиены - чистить зубы, как учат во всех газетах.
     -  Все говорят: зубы надо чистить, зубы  чистить! А  где  зубную пасту,
блин, взять? - возмущается Коля. - Я и пошел в наш универмаг с  получки! Так
они, суки, мне месяц допограничений сунули! Разве это путем, Дима? А? Скажи,
ты грамотный!  Разве это справедливо?  Я как раз собирался  ехать с Наташкой
разбираться, хотел зубы почистить - а они мне допограничение сунули!
     - Как тебе  за зубную пасту могли дать месяц "допа"? - спрашиваю. - Что
ты плетешь?
     Коля, матерясь, рассказывает.  Вчера, после получки, он слегка вмазал и
зашел в  наш  универмаг  -  присмотреть  зубную пасту.  Пасты  не оказалось.
Продавщица была симпатичная, Коля решил  поухаживать за ней, чтобы не терять
спортивной формы.
     -  А что же пасты нет? -  спрашивает. - Чем  же зубы почистить рабочему
человеку, водителю первого класса?
     - Чем хотите, тем и чистите! Или ждите, когда завезут.
     - Не понял, - говорит Коля.
     - От  вас так пахнет, что никакая паста не поможет. Отойдите, лучше, не
опирайтесь на стекло.
     Он  стоял, слегка облокотившись  на  прилавок и  готовился к дружескому
трепу. А ему некультурно дают отворот-поворот.
     - Это чем же от меня пахнет?
     - Ясное дело, что не одеколоном. Бормотухи напьются и идут в магазин.
     - А ты мне что, наливала?
     - А что вы мне тыкаете!
     Пошло-поехало! Коля стал требовать жалобную книгу!
     - У самих  пасты нет, а сами говорят, что пахнет!  Да от тебя от самой,
сучки, воняет! Шмокодявка долбанная!
     Кто-то  сделал  Коле  замечание,  и  он  стал  бушевать. Пока  бушевал,
приехала милиция - там рядом.
     Привезли в  отделение. Сел верхом на стул напротив дежурного и принялся
жаловаться  милиционерам  на несправедливое устройство  мира.  Вот, дескать,
пасты зубной нет,  а всякая зассыха-продавщица его, шофера "татры",  стыдит.
Голос у него зычный, манеры простые. Дежурный в  это  время разговаривал  по
телефону.
     - Тихо! - рявкнул дежурный, прикрыв трубку.
     Коля стал  говорить  потише,  но опять завелся. Пьяным он  не  был,  но
поддатым   считался   по   определению.   Плюс   заводной  на   разговоры  о
справедливости. Опять возвысил голос. Дежурный нажал на рычаг и треснул  ему
по лбу трубкой.
     -  Тут я  все понял, извинился  и  замолчал. А трубка у него старинная,
тяжелая. Во, потрогай, какой шишак заработал!
     Я сказал, что вижу, вижу. Отменный  шишак. Знаю и  эти старинные трубки
из фенолформальдегидной пластмассы.
     - И что дальше?
     - А ни х..!  Трубка цела,  голова  цела, а  провод оторвался.  Так они,
блин,  в  бутылку  полезли,  что  я  им провод  оторвал. Составим,  говорят,
протокол, что ты нам телефон испортил, связь  нарушил! Я им говорю: "Пишите!
Только сами себя обосрете, если у  вас любой гражданин может государственную
милицейскую связь нарушить". Они позлились, позлились, да ни х... сделать не
могут. Данные с  пропуска  переписали, червонец  штрафа взяли и  выгнали.  А
сегодня отрядный вызывает -  даю тебе месяц допограничений - на тебя  телега
из ментовки. Вот тебе, блин, почистил зубы! Не, я это дело так  не оставлю -
буду муферандум писать.
     - Меморандум, - поправляю.
     - Ну, меморандум, один хрен! Где же справедливость, Дима? Везде говорят
-  зубы надо  чистить, зубы  чистить... А сами?  Трубкой по  голове и  месяц
невыезда! Суки позорные...
     Опять  Коля  из-за баб пострадал. А ведь  клялся обходить их стороной и
записаться на курсы радиодела в местном ДК.


     "Фирсов ворочался под тонким  казенным одеялом, гасил  и  снова зажигал
свет, курил, снимал с кончика языка  табачные крошки и замечал невозможность
остановить собственные мысли. Рычала  во сне гора мышц, именуемая  хулиганом
Максимовым.  Утром   эта   гора  заправит  себя   бачком  вареных   макарон,
перемешанных  с килькой  в томатной соусе,  и,  проклиная  городскую  жизнь,
побежит  на  развозку,  которая  подъезжает  к  комендатуре,  чтобы  забрать
химиков-шоферов.  Нет,  прежде  чем  затопать  по  лестнице кирзачами,  Коля
поднимет  на  ноги всю  квартиру: "Валера,  твою  мать  в перегиба! Вставай!
Игорь, а ты чего лежишь? Или у тебя завтра смена?  Вот, мать  вашу в  дышло,
хорошо устроился.  А  я, блин, как папа Карло - каждый день паши! Все, блин,
ученые, один  только Коля  Максимов неуч... Валера, твою  мать,  поднимайся,
сука  такая! Мало  тебе  двух  опозданий?  На зону захотел! - Он  сдернет  с
Валерки  одеяло и пойдет  ставить  воду  для макарон. -  Валера,  щенок  пса
троекуровского,  ты будешь  макароны?"  -  "Нет,  - слабо  отзовется Валера,
садясь  на кровати  и  хлопая глазами. - Спасибо... -  Он  возьмет со  стула
сигареты и закурит. - Во,  блин, война приснилась... Как будто меня  в армию
забрали, мы идем по дороге с чемоданами, и вдруг самолеты... Бр-р, холодно".
- "Война, - отзовется с кухни Максимов. - Война будет  - всем капец. Не хрен
и думать. Так звезданет, что галоши  свои не сыщешь. Это все ученые... Мария
Кюри-Склодовская со своим мужем  - расщепили, ети их мать... Я читал. Игорь,
ты  читал?  Забыл,  как  книжка  называется.  Ну  про  этих,  как  они там в
лаборатории". - "Читал, читал". - "Это все они, - уведомит Коля. - Ага. - Он
будет  мочиться в  туалете, не закрывая дверь,  и даст  гороховую очередь. -
Если бы не они, жили бы сейчас спокойно..."
     Коля  будет суматошно ходить  по квартире, искать  бумажник с  правами,
поторапливать Валеру,  чесать себя  в  разных  местах  и вспоминать  далекий
уральский леспромхоз, где его ждут родители-старики и собака Жулька,  где не
надо вставать спозаранку и трястись на автобусе до работы.
     - Ты Жульку-то мою видел, Игорь?
     - Иди на хрен! Видел.
     - Это  же песка, что надо! Охотничья лайка.  Я тебе  сейчас покажу. Ты,
наверное, не видел. Там, где я с ней один, когда в отпуск ездил. Ага. Сейчас
покажу... -  Коля вытащит из бумажника фотографию. - Во,  смотри! Видишь?  А
лапы! Что ты!
     Игорь разлепит  сонные глаза, взглянет  на фотографию,  за окном  будет
стоять темно-синий  сумрак, будет слышно, как на лестнице хлопают квартирные
двери, Игорь вспомнит свои первые полгода на "химии", когда так же вскакивал
по утрам, чтобы не опоздать на работу, и шел раскисшей дорожкой вдоль речки,
пробираясь  к  вагончику своего СМУ, вспомнит,  вернет фотографию:  "Хороший
пес" - и не удержится, закурит натощак, испытывая стыдливую радость от того,
что  еще  несколько  часов  сможет лежать  в  тепле, пока  не  загремит  его
будильник.
     Коля  будет  есть на  кухне  макароны, греметь  ложкой  в  кастрюле  и,
наклонившись к транзистору, как к микрофону,  орать пионерке, бодрым голосом
рассказывающей  о своих жизненных устремлениях: "Дура! Поняла? Дура ты, мать
твою так!" Достанется и пионерам, и комсомольцам, и октябрятам. Валера будет
беззвучно смеяться и застилать постель.
     Коля зло выключит приемник.
     - Игорь! - позовет он с кухни. - А чего это Наташка со мной так ласково
по телефону разговаривать стала? А?
     - Не знаю. Любит, наверное.
     - А может, сука, забеременела. А? От другого?
     - Тебе видней со своей крыши.
     - Да... с крыши. Вчера чуть не звезданулся из-за нее, падлы. Хорошо, за
антенну ухватился. А может, этот другой послал ее  подальше? А? С чего вдруг
она ласковой стала?
     - Любит, тебя дурака, вот и ласковая.
     - Любит? - Коля оставит макароны и выскочит в комнату. - А что  же она,
сучка, раньше на  меня только  рычала?  А  теперь любит  вдруг... Да, падла,
любит она, как же... То участковому на меня писать хотела, а теперь - любит!
-  Коля уйдет  на кухню и,  управляясь с макаронами, будет ворчать, постигая
сказанное Игорем. - Любит. Как же... любит. Я ей дам, суке... Любит!..
     Если  останется  время,  то  после  макарон  и  жидкого  чая  Коля  еще
порассуждает о женском коварстве и своей простоте.
     - Да я когда  на песке работал, по триста рублей только  в одну получку
получал! Где оно все? Куда делось? Себе только приемник купил и куртку.  Все
на лебедей ушло.  И что?  Комната накрылась, а я  ее шесть лет ждал, диван и
стол соседям отдал - не тащить же на химию. Все. Ничего нет. Голяк! Куртка и
тельняшка остались. Ага. Веришь, Игорь?
     - Верю.
     Коля будет наворачивать портянки и чуток помечтает о своем будущем.
     -  Не,  блин,  освобожусь  -  уеду  домой.  Матка  с  батькой,  Жулька,
ружъецо... Огород свой. Устроюсь на  лесопилку, ага. На  хрену  я видел этот
Ленинград - толкаются, на ноги наступают. - Коля достанет расческу, дунет на
нее и  станет причесывать свою рыжую проволочную шевелюру.  - Что ты! Возьму
билет в купейный вагон, сяду так,  пиджачок повешу,  рубашку расстегну - под
ней тельник виден. Спросят, вы моряк? Да, скажу,  на подводной лодке плаваю.
Не, лучше  -  в загранку хожу. У  меня пять песо  кубинские есть,  баба одна
подарила. А  потом  в  вагон-ресторан пойду.  Мне, скажу,  кошечка,  коньяку
триста грамм! Для  начала. Сяду так, занавесочку  отодвину, сигару закурю...
Да, скажу, разные страны повидал, но у нас  все равно  лучше. Домой приеду и
сразу...
     - Коля, без пяти уже! Опоздаешь!
     -  Во,  блин!  - Коля  замечется, подхватит ватник,  сорвет  с  вешалки
засаленный  монтажный шлем, похожий  на танкистский, успеет глянуть в  окно:
"Приехала, бельдюга!" - и вывалится, топоча сапогами, на лестницу.
     Все  это будет только утром, а  пока Коля  Максимов, статья  206, часть
2-ая, три года лишения свободы условно, урчит на явившиеся ему во сне образы
и постанывает протяжно".

     Совершенно непроходной  кусок. Заносит меня, как сочлененный автобус на
повороте. Н-да.

     Большая коричневая тетрадь.  В ней бы вести учет приходов-расходов,  но
почти нет  ни того,  ни другого.  Без  денег живется скучнее,  но спокойнее.
Карточка, проездной билет, пачка "Примы" на  сутки, рубль на обед, завтрак и
ужин.  Картошку и хлеб  привожу  из дома.  Ольга  собирает мне  рюкзачок  на
неделю: пакетики  с "бомжовским" супом,  чай  в  баночке, баночка с сахарным
песком, лук, чеснок... В доме тоже не густо...

     17 мая 1982.
     Гатчина.  Дежурю  сутки  в   автохозяйстве.  Мучался  с  рассказом  для
"Костра". Что-то не нравится самому.
     Я  пришел  на дежурство  с  портативной  пишущей  машинкой  в  фанерном
футляре.
     - О, кармошку принес! - радостно воскликнул сторож Эмиль Лиски, финн. -
Икрать путем!.. - Он был с утра навеселе, угощался у шоферов, похоже.

     19 мая 1982.
     Дома. Читаю  рассказик  В.  Голявкина "Юбилейная  речь"  -  скандальный
рассказик,  из-за которого  номер  "Авроры" изъяли из библиотек.  Там речь о
писателе,  который уже  настолько  велик,  что  всем  кажется,  что он умер.
Некоторым  показалось,  что речь  в  рассказе не о  писателе, а о...  хм-хм,
другом человеке.  Вдруг слышу,  как  на  кухне начинает все сильнее свистеть
специальным носиком чайник - скипел, бродяга. Свистел бы и  свистел, но спит
Максим, и я бросаю "Аврору" и бегу его выключать...
     А рассказ весьма симпатичный. И  боевой. Молодец  Голявкин. Любил его в
детстве, зачитывался. Пытался подражать его  интонации и непосредственности.
И моя первая детская повесть писалась  под влиянием Голявкина - так казалось
все просто.

     20 мая. 2 часа 30 минут.
     Допечатал "Бензин из-под земли". Вчера получил ответ из "Литературки" и
рассказик  "День  тяжелый",  который  посылал  в "Двенадцать  стульев": идея
хорошая, но мало юмора. Увы и ах!  "Не робей и главное - не горбись!", - как
пел Высоцкий.  Мы и  не  робеем.  И тем  более -  не горбимся. Делаем  утром
зарядку и иногда бегаем по 2-3 км.

     23 мая 1982г.
     Читаю Б.  Нушича  "Автобиографию".  Мне про эту книгу  рассказывал  еще
Феликс. Хвалил. Давно это было. Ничего книга.
     Залпом прочитал В. Токареву,  "Талисман", в "Юности".  Перед этим читал
ее же  рассказ  "Ничего особенного"  в  "Новом  мире".  Удивительная  манера
письма. Очень просто и интересно.
     Делаю  вывод,  что  я  не  умею  находить  оптимальную пропорцию  между
повествовательным  и изобразительным. У нее все в элегантной пропорции. Меня
больше тянет к повествовательно-описательному.
     Читал  в "Юности" дневники К. Чуковского. Удивительно  нелегкая судьба.
После прочтения чувствуешь себя тверже.

     Валерка  Балбуцкий загремел в спецприемник. Подробностей пока не  знаю.
Мы пытались навести справки и помочь его быстрейшему возвращению, но тщетно.
Нач. отряда сказал, что скорость возврата зависит только от спецприемника, а
никто  из наших  туда  не  вхож... Пока его проверят, пока найдут транспорт,
чтоб доставить в комендатуру. В среднем, держат по месяцу.

     Взял в  библиотеке "Парадокс со временем", С.Комиссаренко.  Рассказики,
монологи,  сценки. Постоянный автор  "ЛГ". На общем фоне наших нудных и, как
правило, не смешных юморесок, он неплох.
     Вспоминаю, что юморесками я увлекся из тщеславных соображений. Их легче
всего было написать и напечататься. И как-то затянуло. Сейчас, скорее всего,
уделяю им внимание  по той же причине. Самоутверждаюсь и разминаю перо. Пора
писать  настоящие вещи. Сюжетов вижу массу.  Не  хватает техники.  Есть, что
сказать,  но трудности  -  как  сказать. Почти  нет  образности.  Есть  лишь
описание фактов, действий, мыслей (реже) - и все.
     Плохо. Очень плохо.
     Нужна, очевидно,  литературная компания. Единомышленники.  Чтобы было у
кого   поучиться,   с  кем  поспорить,  поплакаться,  поделиться.  И  самому
приобрести.
     Читал в "Звезде" подборку  рассказов молодых  авторов.  Запомнилась  И.
Габаева. Искренне пишет. Остальное - муть.

     25 мая 1982г. Заступил на суточную вахту. Сторожа нет, собака на месте,
инвентарь (молоток  на  длинной  ручке,  манометр  и  неизвестная  хреновина
неизвестного назначения) -  на  своих местах. Тепло. Мухи.  Лужи под окнами.
Для  начала запер  ворота и пересчитал машины,  не  вышедшие на  линию.  Все
сошлось. Выпил  крепкого  чаю.  Ложку скоммуниздили,  и пришлось размешивать
сахар  трехкопеечной  монетой,  зажатой  плоскогубцами,  которые  я  ошпарил
кипятком и вытер подолом спецовки.

     Сестра  Надя дала  мне почитать В. Конецкого "Морские сны". Стащила  на
время из читального  зала. Я читал "Морские сны" раза три. Сейчас читаю, как
в  первый раз. Густая проза.  Много мыслей. Конецкий удался и как  человек -
биографии его можно позавидовать, и как писатель.
     В  прошлом  году  прошел  слух,  что  он умер.  Я опечалился,  но решил
проверить. Позвонил  ему  домой, а когда он снял трубку, расплылся в улыбке:
"Виктор Викторович, дорогой... А я думал, вы умерли. Надо же, а вы живы! Вот
это новость!" Идиот же я был.
     Конецкий  грустновато  заметил, что умер не он, а Олег  Даль, с похорон
которого он вернулся из Москвы. Наверное,  любители слухов и  сенсаций  их и
перепутали. Я звонил 8-го марта. Поговорили немного о разном.
     - Ну ладно, идите поздравляйте ваших женщин, - сказал В.В.
     Он, наверное, представил себе, что я сижу за столом, поддатый, и, решив
похвастаться  знакомством  с  ним и проверить  слух о его  смерти, звоню.  А
публика слушает. И мне, дескать,  приятно, что  я веду с ним  непринужденную
беседу. А может, и не представил.

     20-00.  Почти  все машины  вернулись в  гараж. Начальство уехало. Запер
контору, обошел гулкие ремонтные боксы - там еще бьют по железу и матерятся,
попросил не задерживаться  и не  забыть  сдать ключи. Мики  ходила со мной и
виляла хвостом, когда я с  ней  разговаривал.  Сторож пришел только часам  к
трем  дня и развел руками: "Опять налакался! Прости турака!" Завалился спать
в комнате  дежурных шоферов. Без его бубнежа спокойней. Лишь бы к ночи был в
форме. Эмиль Лиски, финн, был переводчиком  на  Карельском  фронте. Деду лет
семьдесят,  но  хохочет, как  молодой.  Иногда злится до бледности и сжимает
веснушчатые  кулаки: "Упью Степку! Не пустил  меня картошку  сашать! Старуха
одна  сашала, вся  спина  ей палит". Подозреваю,  что  дома со  старухой  он
разговаривает по-фински.

     26 мая 1982. 6 часов 30 минут.
     Встал, сделал на улице зарядку. Белое, сквозь легкую дымку солнце. Поел
гречневой  каши и выпил  крепкого, цвета красного  дерева,  чаю.  Курить  не
хотелось.
     Ночью у моих дверей, в  тамбурочке  вагончика, спал Бим и во сне выл. У
него перебита  спина с детства - кто-то из шоферов стукнул железным  прутом,
когда он  щенком разбежался с  лаем. Бим ходит, выгнувшись  позвоночником, и
напоминает  кошку,  которая  делает  угрожающую  позу против собаки. Молодой
шалапаистый пес, но печать болезни на  нем. Его мать - рыжая Мики, дурашливо
хватает меня за ноги. Бим пытается присоединиться к этим играм, но у него не
получается, и он  отходит в сторону, как ребенок, забывший про свои костыли,
и стоит в сторонке, помахивая хвостом. И морда  какая-то виноватая. Водители
по-разному  относятся  к нему.  Жалеют, ласкают,  подкармливают,  отпихивают
ногой,  чтобы  не испачкаться в лезущей с него клочьями шерсти, называют его
верблюдом, сачком горбатым...
     Днем  Бим  большей частью  спит.  Ночью ходит  с  Микой  по парку и  за
компанию подтявкивает.

     27 мая 1982. 21-00. Ленинград.
     Ольга с Максимом живут на даче у тещи с тестем - на "69-м км".
     Татьяна  с Маришкой в Зеленогорске, на нашей даче. Приехали  недавно из
Мурманска в отпуск и поселились там. Хотел поехать к ним, но  не было денег.
И я поехал в "Аврору" к Житинскому со своими юморесками.
     И вот как было дело.
     С видом молодого, но бывалого писателя, который видел-перевидел не одну
редакцию, я вошел в комнатку с убогой канцелярской мебелью и, поздоровавшись
с  Житинским,  сел  без  приглаше