вления  о добре и
истине -- представления исторические и основываются на унаследованной этике.
А мне и история, и этика представляются в высшей степени сомнительными.
     --  Как-нибудь,  -- сказал  Этьен, выпрямляясь,  --  мне бы  хотелось с
большими подробностями выслушать твое рассуждение  по  поводу  того,  что ты
называешь  основополагающими  позициями.   Может  статься,  в   основе  этих
основополагающих позиций -- не что иное, как дыра.
     -- Не  беспокойся, об этом я тоже думал, -- сказал Оливейра.  -- Однако
по чисто  эстетическим соображениям, которые  ты  вполне  способен  оценить,
согласись: огромная качественная разница есть  между тем, чтобы находиться в
центре чего-то или болтаться по периферии, согласись и призадумайся.
     -- Орасио,  -- сказал Грегоровиус, -- изо всех сил размахивает словами,
которыми пять минут назад горячо советовал нам не пользоваться. Во всем, что
касается слов, он большой мастак, а вот пусть он лучше объяснит нам туманное
и необъяснимое, сны, например, загадочные совпадения, откровения или природу
черного юмора.
     -- Тип сверху опять стучит, -- сказала Бэпс.
     --  Нет,   это  дождь,  --  сказала  Мага.  --  Пора  давать  лекарство
Рокамадуру.
     -- Да  нет  еще, -- сказала Бэпс и поспешно наклонилась, поднося руку с
часами к самой лампе. -- Без десяти три. Пошли, Рональд, очень поздно.
     -- Мы уйдем в пять минут четвертого, -- сказал Рональд.
     -- Почему в пять минут четвертого? -- спросила Мага.
     --  Потому что  первая  четверть часа  всегда самая  везучая, -- сказал
Грегоровиус.
     -- Дай мне еще глоток каньи, -- попросил  Этьен. -- Merde134, ничего не
осталось.
     Оливейра загасил сигарету. "На страже, -- подумал он с  благодарностью.
-- Настоящие друзья, даже этот  несчастный  Осип. А сейчас  -- четверть часа
цепной  реакции,  от  которой  никому  не  уйти,  никому, даже тому,  кто  в
состоянии понять, что через год в это время и самые подробные воспоминания о
том, что произошло  здесь  год назад, не  способны  будут вызвать  подобного
выделения  адреналина и слюны или заставить так вспотеть ладони... Вот  они,
доказательства, которых никак не хочет понять Рональд. Что я сегодня сделал?
Довольно чудовищную вещь, a priori135. Может, помогла бы кислородная подушка
или что-то в этом роде. Какая глупость, просто продлили бы ему немного жизнь
на манер месье Вальдемара, и только".
     -- Надо бы ее подготовить, -- шепнул ему на ухо Рональд.
     --  Не  говори  глупостей,  ради бога. Не  чувствуешь  разве,  она  уже
подготовлена, это носится в воздухе?
     -- А  теперь слишком тихо разговариваете, -- сказала Мага. -- Когда уже
не надо.
     "Tu parles"136, -- подумал Оливейра.
     -- В воздухе? -- прошептал Рональд. -- Я ничего не чувстствую.
     --  Сейчас  будет  три, -- сказал Этьен,  и его  передернуло, словно  в
ознобе. -- Напрягись немного, Рональд, может,  Орасио и не гений, но понять,
что он  имеет  в  виду,  совсем  нетрудно.  Единственное,  что мы можем,  --
остаться еще ненадолго и  вынести  все, что тут  произойдет. А ты, Орасио, я
теперь  вспоминаю, довольно здорово сказал насчет картины  Рембрандта. Точно
так  же,   как   метафизика,   существует  и  метаживопись,   она   отражает
запредельное,  и  старик  Рембрандт  это запредельное  умел схватить. Только
люди, ослепленные привычными представлениями или логикой, могут стоять перед
Рембрандтом и  не чувствовать, что есть на его картинах окно  в  иное, некий
знак. Для живописи это вещь очень опасная, однако же...
     -- Живопись всего-навсего один из видов искусства, --  сказал Оливейра.
--  И ее как  вид не следует чрезмерно  защищать.  А  кроме того, на каждого
Рембрандта приходится по меньшей мере сотня обыкновенных живописцев, так что
живопись не пропадет.
     -- К счастью, -- сказал Этьен.
     -- К  счастью,  -- согласился  Оливейра. -- К счастью,  все к лучшему в
этом  лучшем  из возможных миров. Включи  верхний свет, Бэпс, выключатель за
твоим стулом.
     -- Где-то была чистая ложка, -- сказала Мага, поднимаясь.
     Изо всех сил,  хотя и понимая, что это отвратительно, Оливейра старался
не смотреть в глубь комнаты. Мага, ослепленная, терла  глаза, а Бэпс, Осип и
остальные, тайком глянув, отворачивались, а потом снова смотрели туда.  Бэпс
хотела  было  взять  Магу под руку,  но  что-то  в выражении  лица  Рональда
остановило ее. Этьен медленно выпрямился, разглаживая руками все еще  мокрые
брюки. Осип поднялся из кресла, говоря, что надо все-таки отыскать  плащ. "А
теперь  должны  начать колотить  в потолок,  -- подумал  Оливейра,  закрывая
глаза. -- Несколько ударов один за другим, а потом три торжественных. Однако
все  идет наоборот:  вместо того чтобы погасить  свет,  мы его зажигаем,  мы
оказались  на самой  сцене, ничего  не  попишешь". Он тоже  поднялся,  разом
почувствовав все свои  кости,  и все, сколько было нахожено за  день, и все,
что за день случилось. Мага уже нашла ложку на печурке, за стопкой пластинок
и книг. Протерла ее подолом, оглядела в свете лампы. "Сейчас нальет микстуру
в  ложку,  а  по  дороге  к  кровати половину прольет  на  пол",  -- подумал
Оливейра, прислонясь к стене. Все так странно затихли, что Мага поглядела на
них  удивленно;  флакон  никак  не  открывался, и  Бэпс  хотела  помочь  ей,
подержать  ложку,  сморщившись  при  этом  так,  будто  Мага  делала  что-то
несказанно ужасное, но Мага наконец налила микстуру в ложку,  сунула пузырек
кое-как  на  край стола  меж  тетрадей и  бумаг и,  вцепившись в  ложку, как
цирковой  акробат  в  шест,  как  ангел  в   святого,  падающего  в  бездну,
направилась, шаркая тапочками,  к кровати, все  ближе и ближе,  и  сбоку шла
Бэпс, строя гримасы и стараясь глядеть и не глядеть и все-таки бросая взгляд
на  Рональда и на  остальных, которые  у нее за  спиной  тоже  подходили все
ближе, и самый последний -- Оливейра, с потухшей сигаретой во рту.
     -- Всегда у меня проли... -- сказала Мага, останавливаясь у кровати.
     -- Лусиа, -- сказала Бэпс, готовая  положить ей руки на плечи, но так и
не положила.
     Жидкость   пролилась  на  одеяло,  ложка  выпала.   Мага   закричала  и
опрокинулась  на  кровать,  перевернулась на  бок, лицо и руки  прильнули  к
пепельно-серой, безразличной  кукле, сжимали  и  тормошили ее, а той  уже не
могли  причинить  вреда ее  неосторожные движения  и  не  приносили  радости
ненужные ласки.
     -- Ах ты,  черт подери, надо же было ее подготовить, -- сказал Рональд.
-- Ну как же это так, какая гнусность. Говорим тут  всякие глупости, а этот,
этот...
     -- Не истери, -- сказал Этьен мрачно. -- Вон поучись у Осипа  не терять
головы. Найди-ка  лучше одеколон или  что-нибудь  похожее.  Я  слышу, старик
сверху опять взялся за свое.
     -- А  что ему  остается, -- сказал Оливейра, глядя на Бэпс, которая изо
всех сил старалась оторвать Магу от кровати. -- Ну и ночку мы ему устроили.
     -- Пусть катится ко всем чертям, -- сказал Рональд. -- я сейчас пойду и
набью ему морду, старому хрычу. Раз не умеет уважать чужой беды...
     -- Take it easy137,  -- сказал Оливейра. -- Держи  одеколон, возьми мой
платок, хоть он и далеко не безупречной чистоты. Ну ладно, пойду, пожалуй, в
полицейский участок.
     -- Могу я сходить, -- сказал Грегоровиус, стоявший с плащом в руках.
     -- Ну, конечно, ты ведь член семьи, -- сказал Оливейра.
     -- Лучше  тебе поплакать, -- говорила Бэпс  и гладила по голове Магу, а
та вжалась в подушку и не отрывала глаз от Рокамадура. -- Ради бога, смочите
платок спиртом, надо привести ее в чувство.
     Этьен  с  Рональдом  суетились  вокруг  кровати.  С  потолка  доносился
равномерный стук, и всякий раз Рональд поднимал глаза кверху, а однажды даже
нервно потряс  кулаком. Оливейра отступил к печке и оттуда смотрел и слушал.
Усталость вступила в ноги, тянула его книзу, трудно было дышать и двигаться.
Он закурил  новую  сигарету, последнюю  в  пачке.  Между  тем  дело  немного
сдвинулось,  Бэпс, разобрав угол, соорудила из двух стульев и одеяла подобие
ложа;  странно  было  видеть,  как они  с  Рональдом  хлопотали  над  Магой,
затерявшейся в холодном бреду, в сбивчивом, но почти бесстрастном  монологе;
наконец  прикрыли  ей  глаза  платком  ("Если  это  тот,  который  мочили  в
одеколоне,  то  она  у  них  ослепнет",  --  подумал  Оливейра),  а  потом с
невиданным проворством помогли  Этьену  перенести Рокамадура  в  самодельную
колыбельку и закрыли его покрывалом,  которое вытащили из-под Маги, при этом
не  переставая с ней  разговаривать, поглаживать ее и подносить  ей  к  носу
смоченный одеколоном платок.  Грегоровиус дошел до двери  и остановился там,
не решаясь выйти; украдкой он поглядывал на кровать и на Оливейру: хотя  тот
и  стоял  к нему спиной,  однако взгляд его на себе чувствовал. Наконец Осип
решился выйти, но  за дверью  наткнулся  на старика, вооруженного  палкой, и
отпрянул  назад.  Палка  ударилась  в   закрытую  дверь.  "Вот  так  все   и
наматывалось  бы одно на другое",  -- подумал Оливейра,  делая шаг  к двери.
Рональд, догадавшись о его намерении,  тоже в ярости кинулся к двери, а Бэпс
выкрикнула что-то по-английски.  Грегоровиус хотел их  удержать, но опоздал.
Рональд, Осип и Бэпс выскочили за дверь, а Этьен устремил взгляд на Оливейру
как на единственного человека, еще сохранявшего здравый смысл.
     -- Пойди посмотри, чтоб не  наделали глупостей, -- сказал ему Оливейра.
-- Старику под сто, и он совсем сумасшедший.
     -- Tous des cons! -- кричал старик на  лестнице. -- Bande de tueurs, si
vous croyez que ca va se  passer comme ca!  Des fripouilles,  des faineants.
Tas d'encules!138
     Странно, но кричал он не  очень громко. В  приоткрытую дверь карамболем
долетел  голос  Этьена: "Та gueule, pepere"139. Грегоровиус ухватил Рональда
за рукав, но в проникавшем из комнаты свете  Рональд уже заметил, что старик
и на самом деле очень стар, и потому только тряс кулаком у него перед носом,
и то  все менее и менее убежденно. Раз или два Оливейра поглядел на кровать,
где тихо, не двигаясь, лежала Мага. Только  плакала, сотрясаясь всем телом и
уткнувшись лицом  в подушку, в  то самое место, где  раньше  лежала  головка
Рокамадура. "Faudrait quand meme laisser dormir  les gens, -- говорил старик
-- Qu' est-ce que ca me fait, moi, un gosse qu'a claque? C'est pas une facon
d'agir, quand meme, on est a Paris, pas en Amazonie"140.
     Голос Этьена зазвучал, перекрывая слова старика, убеждая  его. Оливейра
подумал,  что совсем не трудно было  бы  подойти  к постели,  наклониться  и
шепнуть  Маге  на  ухо  несколько  слов. "Но это я бы  сделал ради себя,  --
подумал  он.  --  Ей сейчас  ни до чего. Это мне бы потом спалось спокойнее,
хотя  и знаю,  что  все  это слова --  не  более. Мне, мне, мне  бы  спалось
спокойнее, если бы я сейчас поцеловал ее, и утешил, и сказал бы все, что уже
сказали ей эти люди."
     -- Eh  bien,  moi,  messieurs, je  respecte  la douleur  d'une mere, --
послышался голос старика. -- Allez, bonsoir messieurs, dames141.
     Дождь  лупил  по стеклу, Париж, наверное, превратился  в огромный серый
пузырь, в котором понемногу занималась заря. Оливейра шагнул в угол, где его
куртка, сочившаяся  влагой,  казалась  четвертованным телом.  Медленно надел
куртку,  не сводя  глаз с постели, точно ожидая чего-то. Вспомнил  руку Берт
Трепа, повисшую  на его руке, вспомнил, как долго он брел под дождем. "Какой
тебе  прок  от  лета,  соловей,  на  снегу  застывший?"  --  продекламировал
насмешливо.  Порченый,  вконец порченый.  И вдобавок нет  курева, проклятье.
Теперь  надо  тащиться до кафе Бебера, но где меня ни застанет  это  мерзкое
утро, один черт.
     -- Старый идиот, -- сказал Рональд, закрывая дверь.
     --  Пошел  к  себе,  --  сообщил  Этьен. --  А  Грегоровиус,  по-моему,
отправился заявлять в полицию. Ты остаешься тут?
     -- Нет. Зачем? Им  не понравится, когда они увидят здесь столько народу
в такое время. Пусть Бэпс останется, для такого случая  две женщины -- самое
лучшее. Это как бы их, женское, дело, понимаешь?
     Этьен посмотрел на него.
     -- Интересно, почему у тебя так дрожит рот? -- спросил он.
     -- Нервный тик, -- ответил Оливейра.
     -- Этот тик не очень вяжется с твоим циничным видом. Пойдем, я с тобой.
     -- Пойдем.
     Он знал, что Мага приподнялась на постели и что она смотрит на него. На
ходу  засовывая  руки  в карманы куртки,  он  пошел  к  двери.  Этьен сделал
движение, чтобы удержать его, но не  удержал, а пошел за ним. Рональд, глядя
им вслед, раздраженно пожал плечами. "Как все это  глупо", -- подумал он. От
мысли, что все это глупо и абсурдно, ему стало не по себе, но отчего так, он
не понял. И принялся  помогать Бэпс готовить компрессы, стараясь хоть чем-то
быть полезным. Снова послышался стук в потолок.
     (-130)


29

     -- Tiens142, -- сказал Оливейра.
     Грегоровиус, в  черном домашнем халате, стоял, прислонившись к печке, и
читал.  К  стене гвоздем была прибита  лампа,  а газетный  колпак  аккуратно
направлял свет.
     -- Я не знал, что у тебя ключ.
     -- Остатки прошлого, -- сказал  Оливейра, швыряя куртку в тот  же угол,
что всегда. -- Теперь отдам его тебе, поскольку ты хозяин дома.
     -- Временный. Здесь довольно  холодно, да еще старик  с верхнего этажа.
Сегодня утром стучал пять минут неизвестно почему.
     -- По инерции. Все на свете продолжается немного дольше, чем должно бы.
Вот я, к примеру,  зачем-то лезу сюда по  лестнице, достаю ключ, открываю...
Воздух у тебя спертый.
     -- Жуткий  холод, -- сказал Грегоровиус.  -- Пришлось двое  суток после
окуривания не закрывать окно.
     -- И ты все это время был здесь? Caritas143. Ну и тип.
     -- Не  из-за  этого, просто боялся, как  бы  кто-нибудь  из жильцов  не
воспользовался случаем,  не забрался в комнату и не окопался  тут. Лусиа мне
говорила как-то, что хозяйка -- старая, выжившая из ума женщина  и некоторые
квартиранты не  платят  ей  уже  по  многу  лет.  В  Будапеште  я  занимался
гражданским кодексом, а такие вещи застревают в голове.
     -- Словом, ты неплохо устроился. Chapeau, mon vieux144.  Надеюсь, траву
мою на помойку не выбросил.
     -- О нет, она в тумбочке, вместе с чулками. Теперь тут много свободного
места.
     --  Похоже  на то,  --  сказал  Оливейра. -- На  Магу,  видно,  приступ
чистоплотности  напал  -- ни  пластинок не  видно, ни книг. Ведь  теперь-то,
наверное...
     -- Все увезли, -- сказал Грегоровиус.
     Оливейра открыл тумбочку, достал  траву и сосуд для приготовления мате.
Он прихлебывал не спеша и глядел ло сторонам. В голове вертелось танго "Ночь
моя  грустна".  Он посчитал  на пальцах.  Четверг,  пятница,  суббота.  Нет.
Понедельник,  вторник,  среда. Нет, вторник  --  вечер, Берт Трепа, "ты меня
любила,  // как не любила  никогда", среда -- редкостная пьянка, NB: никогда
не  мешать  водку с красным  вином, "и, ранив душу, меня  забыла // ты точно
жало  мне в  грудь вонзила"; четверг, пятница -- Рональд с машиной, взятой у
кого-то, поездка к Ги-Моно, как бы возвращение брошенной перчатки,  литры  и
литры  зеленой блевотины и наконец -- вне опасности, "как  я любил тебя,  ты
знала,  //  какую  радость  ты  мне  давала, // надежда жизни, мента моя", в
субботу  --  где  же в субботу,  где? Где-то по соседству с Мэрли-ле-Руа,  в
общем,  пять  дней,  нет,  шесть, словом,  почти  неделя, какая  холодина  в
комнате, несмотря на печку. Ну и  Осип, не человек, а лягушка, просто король
удобств.
     -- Значит, она ушла,  -- сказал  Оливейра, устраиваясь  в  кресле  так,
чтобы мате был под рукой.
     Грегоровиус  кивнул.  На  коленях  у  него  лежала  раскрытая книга, и,
похоже, он собирался (вежливо, он человек воспитанный) продолжить чтение.
     -- И оставила тебе комнату.
     --  Она  знала,  что  я  сейчас   в  стесненном  положении,  --  сказал
Грегоровиус.  --  Двоюродная  бабушка  перестала  высылать  мне  деньги,  --
по-видимому,  скончалась.  Мисс  Бабингтон  хранит  молчание,  однако,  если
принять  во  внимание ситуацию  на  Кипре...  Само собой,  на Мальте  всегда
сказывается: цензура  и тому подобное. Лусиа предложила мне  переехать  сюда
после того, как ты сообщил, что уходишь. Я не знал,  соглашаться или нет, но
она настояла.
     -- И сама с отъездом не мешкала.
     -- Но этот разговор был еще раньше.
     -- До окуривания?
     -- Совершенно верно.
     -- Ну, Осип, ты выиграл в лотерею.
     -- Это очень печально,  -- сказал Грегоровиус. -- Все могло быть совсем
иначе.
     -- Не жалуйся, старик. Комната четыре на  три с половиной за пять тысяч
франков в месяц, да еще с водопроводом...
     -- Мне бы  хотелось,  --  сказал Грегоровиус, -- чтобы  между нами была
полная ясность. Эта комната...
     -- Она не моя, спи спокойно. А Мага уехала.
     -- Во всяком случае...
     -- Куда?
     -- Она говорила о Монтевидео.
     -- У нее нет денег на это.
     -- И о Перудже.
     -- Ты хочешь сказать: о Лукке. С тех  пор как она прочла "Спаркенброк",
она просто с ума сходит по всему этому. Скажи мне просто и ясно, где она.
     -- Понятия не имею, Орасио. В пятницу набила чемодан книгами и одеждой,
увязала гору пакетов,  а потом пришли два негра и унесли все. Сказала, что я
могу оставаться тут, и так все время плакала, что еле говорить могла.
     -- Мне хочется набить тебе морду, -- сказал Оливейра, посасывая мате.
     -- В чем я виноват?
     --  Дело  не в  том, что виноват, че. Ты вроде героев Достоевского -- и
отвратителен и симпатичен в одно и то же время, ты -- эдакий  метафизический
жополиз. Когда ты вот так улыбаешься, я понимаю: это непоправимо.
     -- О, я все это слишком хорошо знаю, -- сказал Грегоровиус. -- Механизм
challenge and response145  -- это для буржуазии. Ты такой  же,  как  и  я, а
потому бить меня не будешь. И  не смотри так, я ничего о Лусии не знаю. Один
из тех двух негров -- завсегдатай кафе на улице Бонапарт,  я  его там видел.
Может, он что-то скажет. Но зачем ты теперь ее ищешь.
     -- Объясни-ка мне свое "теперь".
     Грегоровиус пожал плечами.
     -- Бдение  прошло вполне прилично,  -- сказал он.  --  Особенно  потом,
после того, как нас всех перестали таскать  в полицию.  В  глазах людей твое
отсутствие  выглядело странным  и вызвало противоречивые толки. Клуб защищал
тебя, но вот соседи и старик сверху...
     -- Только не говори мне, будто старик был на бдении.
     --  Собственно, бдением это нельзя назвать; нам позволили  побыть возле
тела до полудня, а потом пришли из государственного похоронного бюро, должен
сказать, работают они быстро и четко.
     -- Представляю себе картину,  -- сказал  Оливейра. -- Однако  же это не
причина, чтобы Мага, ни слова не сказав съехала с квартиры.
     -- Она все время думала, что ты -- с Полой.
     -- Ca alors146, -- сказал Оливейра.
     -- Ничего не поделаешь, людям свойственно думать.  По твоей милости  мы
перешли с тобой на "ты", и мне теперь гораздо труднее сказать тебе некоторые
вещи. Как  ни  странно.  Может,  потому, что наше  "ты" фальшивое. Но ты сам
начал тогда ночью?
     -- Почему не называть на "ты" человека, который спит с твоей женщиной?
     -- Я устал повторять, что это не так, а  значит,  никаких оснований нет
нам быть  с  тобой  на "ты". Вот если  бы, к  примеру,  мы узнали,  что Мага
утопилась,  я бы мог  понять, что  в  порыве горя, когда  тебя утешали  бы и
обнимали бы... Но ведь это не так, во всяком случае, не похоже.
     -- Ты там что-то читал в газете, -- сказал Оливейра.
     -- Ни к чему такое братание. Лучше продолжать, как прежде, на "вы". Она
на печке.
     И  правда, ни к чему. Оливейра отшвырнул газету и снова взялся за мате.
Лукка,  Монтевидео, "и гитара  в шкафу  одинока, //  не нарушит она тишины".
Если все запихивают  в  чемодан и  увязывают пакеты, то можно сделать  вывод
(осторожно: вывод -- еще не доказательство): "никто на ней не сыгр