у. Одной сценой
больше, одной меньше...
     -  Вот и ступай сам!  - сквозь слезы сказала Пепа  и принялась вытирать
салфеткой глаза.
     - Нет,  что ни говори, а в  чем-то  мы сплоховали. Я вот вхожу в мамину
спальню с опаской... ну словно боюсь в западню попасть.
     - И ведь виновата в этом только Мария Лаура, - сказала  Роса. - У нас и
в мыслях такого не было, а теперь мы ведем себя натянуто, неестественно. И в
довершение всего - тетя Клелия!
     - Знаешь,  пока  я  тебя  слушал, мне подумалось, что  именно с  Марией
Лаурой и  надо переговорить,  - сказал дядя Роке. - Лучше  всего, если  она,
якобы после экзаменов,  навестит маму  и скажет ей,  что  Алехандро пока  не
сможет приехать.
     - А  у  тебя не  стынет  кровь оттого, что мама совсем  не вспоминает о
Марии Лауре, хотя Алехандро спрашивает о ней в каждом письме?
     - При чем  здесь моя кровь! Сейчас  мы говорим о деле, и тут - либо да,
либо нет! Одно из двух...
     Роса  долго упрашивала Марию Лауру, и та в конце концов согласилась, не
смогла отказать  самой близкой подруге.  Да и вообще  она любила всех в этом
доме, даже маму, хотя очень робела в ее присутствии. Словом, через несколько
дней Мария Лаура  явилась  к  ним с письмом - его заранее  написал Карлос, с
букетом цветов и коробкой маминых любимых конфет - мандариновый пат. Да... к
счастью,  все самые  трудные экзамены позади, и Мария Лаура сможет отдохнуть
несколько недель в Сан-Висенте.
     - Тебе  свежий воздух  пойдет на пользу, - сказала  мама.  -  А Клелия,
та...  Пепа,  ты звонила  сегодня  на  дачу? Ах  да! Что  за  память!  Ты же
говорила...   Подумать   только,  три  недели   Клелия  на  даче  -  и  вот,
пожалуйста...
     Мария  Лаура  и Роса обсудили все  подробности  этой  истории. А  когда
принесли чай, Мария Лаура прочла отрывки из письма Алехандро, где говорилось
о  том, что всех зарубежных специалистов интернировали  и что  очень забавно
прохлаждаться  в прекрасном  отеле  за  счет  бразильского  правительства  в
ожидании, пока министры восстановят  согласие.  Мама не  обронила ни единого
слова, выпила чашечку липового чая и задремала. Подруги перешли в гостиную и
уж там наговорились вволю.  Перед самым уходом у Марии Лауры возникла  вдруг
эта роковая мысль о телефоне. Она тут же рассказала обо всем Росе,  а та, по
правде говоря,  ждала,  что и  Карлос  заговорит  об  этом.  Чуть позже Роса
поделилась своими сомнениями  с  дядей  Роке,  но  он  лишь  хмыкнул и пожал
плечами. В таких случаях  лучше помолчать или  углубиться в чтение газеты...
Карлос  не стал  ломать  голову и строить догадки  по  поводу  мамы, но,  по
крайней мере, он не отмахнулся от того, что никто не хотел принимать.
     - Поживем - увидим! - сказал он Росе  и Пепе. - Очень  может быть,  что
она и попросит об этом, а уж тогда...
     Но  мама ни разу не попросила принести телефон, у нее так и не возникло
желания  поговорить с тетей  Клелией. По  утрам она всегда  спрашивала,  что
нового  на  даче,  а  потом  погружалась  в  молчание; время  в  ее  спальне
отмерялось  каплями,  микстурой  и  настойками.  Мама  не  без  удовольствия
встречала дядю  Роке, однако не выказывала никаких  признаков волнения, если
газету приносили поздно или дядя Роке  засиживался за шахматами. Роса и Пепа
пришли к выводу, что  мама вообще  потеряла интерес и к газетам, и к звонкам
на  дачу, и  даже к письмам  от  Алехандро. И все-таки полной уверенности не
было  ни в чем, да и мама  вскидывала порой голову  и  смотрела на них своим
проникающим взглядом, в  котором  по-прежнему  проступало  что-то  упорное и
непримиримое. Постепенно все втянулись в  эту странную жизнь. Росе ничего не
стоило разыгрывать  каждый  день комедию с телефоном  и  говорить в пустоту,
дядя Роке с  легкостью  читал  придуманные статейки  о  Бразилии,  развернув
газету  там, где были рекламы и  футбольные  новости,  Карлос  уже в  дверях
маминой спальни начинал  свои  рассказы  о  поездке  на  дачу,  о пакетах  с
фруктами, которые им посылали тетя Клелия и Манолита.
     Последние месяцы маминой жизни не изменили заведенного  порядка, хотя в
этом  уже  не  было смысла.  Доктор Бонифас  сказал, что  мама умрет  легкой
смертью, она просто забудется и тихо угаснет. Но мама оставалась в ясном уме
даже в  самые  последние минуты своей жизни, когда дети,  собравшиеся  у  ее
постели, уже не могли скрыть того, что они чувствуют.
     - Как вы были добры ко мне, - сказала мама. - Сколько сил вы потратили,
чтобы я не страдала...
     Дядя  Роке  сидел  рядом  с  ней и,  тихонько  похлопывая  ее  по руке,
упрашивал не говорить глупостей. Пепа  и  Роса делали вид, что ищут что-то в
комоде. Они уже знали, что Мария Лаура была права, они знали то, что так или
иначе знали с самого начала.
     - Так заботились обо мне... - сказала мама.
     И  Роса стиснула руку  Пепы,  потому что эти  четыре слова вполне могли
вернуть  все на прежнее место и  восстановить ход столь долгой и необходимой
игры. Но  Карлос  смотрел на  маму так, словно  чувствовал, что она  вот-вот
скажет самое важное.
     - Теперь вы отдохнете... Больше мы не будем вас мучить...
     Дядя Роке хотел было возразить  маме, найти какие-то  подходящие слова,
но Карлос с силой  сжал его  плечо. Мама погружалась  в забытье, и не к чему
было ее тревожить.
     На третий день после похорон пришло последнее  письмо  от  Алехандро, в
котором  он  очень интересовался  здоровьем  мамы  и  тети Клелии.  Роса  по
привычке открыла  это письмо, но так и  не  сумела  прочесть  его до  конца.
Внезапные слезы застлали ей глаза, и только тут она  спохватилась, что, пока
читала строку за строкой, ее мучила неотступная мысль о том, как они напишут
Алехандро о смерти мамы.


     Примечания

     Ресифи  (Пернамбуку)  -  город  на   восточной  оконечности   Бразилии,
крупнейший морской порт страны.
     Малага  -  десертное  виноградное  вино; первоначально изготовлялось  в
окрестностях города Малага (юг Испании).
     Лимонник -  кустарник  семейства схизандровых. Его ягоды,  по  вкусу  и
запаху  напоминающие   лимон,   используются   в  медицине   как   средство,
стимулирующее сердечно-сосудистую систему и дыхание.
     Белен (Пара)  - город на  севере Бразилии, административный центр штата
Пара.
     Сан-Висенте - здесь: город в провинции Буэнос-Айрес.



    Хулио Кортасар.
    Южное шоссе


  Из сборника "Все огни-огонь" ("Todos los fuegos el fuego").
  Перевод с испанского Г.Полонской, 1999г.
  Источник: Хулио Кортасар "Истории хронопов и фамов",  "Амфора", СПб, 1999г.
  OCR: Олег Лашин, oleg_409@mail.ru, 30 марта 2001


                         Посвящается Франсиско Порруа




     Gli  automobilisti accaldati  sembrano non avere storia... Come realtа,
un ingorgo automobilistico impressiona, ma non ci dice gran che.
     Arrigo Benedetti, L'Espresso, Roma, 21.6.1964[1]


     Вначале девушка из  "дофина" утверждала, что следит за  временем,  хотя
инженера из "Пежо-404" это уже не трогало. Глядеть на часы  - дело нехитрое,
но  время, прикрепленное к правому запястью, или радиосигналы "би-би" словно
отмеряли что-то иное, время  тех  людей,  которые  не  поддались  идиотскому
желанию возвращаться в Париж по южному шоссе в воскресенье вечером и которые
не  были  вынуждены, едва  миновав  Фонтенбло, еле-еле  ползти,  то  и  дело
останавливаясь, -  шесть рядов  на каждой стороне дороги  (как  известно, по
воскресеньям  шоссе  целиком предоставляется  возвращающимся  в  столицу), -
включишь   мотор,  продвинешься   на  два-три  метра,  вновь   остановишься,
поболтаешь с монахинями, машина которых стоит  справа, с девушкой в "дофине"
- слева, бросишь  взгляд через  заднее стекло  на бледного  мужчину за рулем
"каравеллы",  шутливо выразишь свою  зависть супружеской  паре из "Пежо-203"
(позади  "дофина"), которая  хлопочет над  своей  девочкой,  играет  с  ней,
забавляется и жует  сыр, терпишь иногда дикие выходки  двух желторотых юнцов
из "симки",  двигающейся  впереди  "Пежо-404",  а  во  время остановок  даже
выходишь на разведку, не слишком удаляясь от машины, ибо никогда не узнаешь,
в  какой момент передние  машины  возобновят  движение -  беги тогда  во всю
прыть,  чтобы  соседи  сзади  не  подняли шум,  сигналя  и  бранясь,  и  так
доберешься  до "таунуса", что  впереди "дофина", в котором девушка то и дело
поглядывает на  часы,  перекинешься  словом  -  иногда  весело,  а  порой  и
досадливо - с двумя мужчинами, с которыми едет белокурый  мальчик,  несмотря
ни на что с великим удовольствием катающий игрушечный автомобиль по сиденьям
и  буферу "таунуса";  можно  рискнуть  отойти подальше,  если  увидишь,  что
передние  машины  стоят  намертво,  бросить  жалостливый  взгляд  на  старых
супругов из "ситроена", похожего на гигантскую  фиолетовую  ванну, в которой
плавают  оба старичка,  он -  держа  руки  на  руле с выражением  терпеливой
усталости, она - грызя яблоко, скорее со старанием, чем с охотой.
     Это повторялось  трижды,  и  на четвертый раз  инженер  решил больше не
выходить  из  машины  и  ждать,  когда  в  конце концов  пробка  рассосется.
Августовский жар скапливался в этот час дня где-то на уровне шин, словно для
того,  чтобы  неподвижность  еще  больше  взвинчивала  нервы.  Все  пропахло
бензином, над машинами  взлетали  крикливые голоса молодых людей из "симки",
солнце  отражалось  в  стеклах  и  хромированных  частях  автомобилей,  и  в
довершение всего - росло нелепое, странное чувство, будто ты погребен в этом
густом  лесу  машин,  которым полагалось  бы  мчаться вперед. Принадлежавший
инженеру  "четыреста  четвертый" располагался  во втором  ряду справа,  если
считать от линии, разделяющей автостраду пополам;  таким образом,  справа от
него находились  еще четыре машины, а слева - еще семь, хотя, по  сути дела,
разглядеть как следует можно было лишь восемь непосредственно окружавших его
машин и  их  пассажиров, на  которых он уже насмотрелся до  одури.  Он успел
переговорить  со  всеми, кроме  молодых  владельцев  "симки",  внушавших ему
неприязнь.
     Положение  обсуждали  в  мельчайших  подробностях, и  у  всех  возникло
впечатление, что  до Корбей-Эссона придется продвигаться шажком или еще того
медленнее, а  между  Корбей и  Жювизи  ритм  начнет убыстряться,  как только
вертолетам и  мотоциклистам  удастся  ликвидировать  самое  трудное место  в
пробке. Никто не сомневался, что затор вызван тяжелой катастрофой где-нибудь
неподалеку - во всяком  случае,  трудно  было  найти  иное объяснение  столь
невероятной медлительности. И тут же - правительство, жара, налоги, Дорожное
управление, банальности одна за другой, на три метра продвинулись, очередная
банальность, еще сто метров, поучение или сдержанная брань.
     Две монахини торопились попасть в Милли-ля-Форэ до восьми - они везли в
своем  "2НР" корзину овощей и другой зелени для кухни. Супруги из "Пежо-203"
больше  всего боялись  пропустить  телевизионную  игру,  которую передают  в
половине десятого;  девушка за рулем  "дофина" сказала  инженеру, что ей все
равно, приедет ли  она  в  Париж  раньше или позже,  но  она  возмущается из
принципа, так как считает безобразием  заставлять тысячи  людей двигаться со
скоростью каравана верблюдов. В эти последние часы (было, должно быть, около
пяти, но солнце все  еще  подвергало их невыносимой пытке)  они,  по  мнению
инженера,  проехали несколько сотен метров, но один из пассажиров "таунуса",
который подошел  перекинуться  словом,  ведя за  руку  мальчика с игрушечным
автомобилем,  иронически  улыбаясь, указал на  верхушку одинокого платана, и
девушка из "дофина" вспомнила,  что  этот платан (или, может  быть,  каштан)
находится  на одной линии с ее машиной уже столько  времени, что  не  стоило
глядеть на часы и ломать голову над бесполезными подсчетами.
     Вечер никак  не  наступал, солнечный жар струился и дрожал  над шоссе и
кузовами машин, доводя до головокружения. Темные очки, смоченные одеколоном,
платки  на лбах,  импровизированные  укрытия  от  солнца,  от  ослепительных
солнечных бликов и  клубов выхлопного  газа, вырывающихся из труб при каждом
броске вперед, становились  лучше  и  совершеннее,  перенимались  другими  и
оживленно обсуждались. Инженер вновь вышел из машины размять ноги, обменялся
несколькими словами с  супругами  деревенского  вида из  "ариана", стоявшего
впереди  "2НР".  Позади "2НР"  стоял "фольксваген"  с  солдатом и  девушкой,
очевидно молодоженами.  Третий  ряд в  сторону  обочины  уже  не интересовал
инженера,  это  могло бы  увести  его на  опасное  расстояние от  "четыреста
четвертого",  у него рябило в глазах от пестроты и  разнообразных силуэтов -
"мерседес-бенц", "ситроен", "4P", "ланча", "шкода", "моррисмайнор", - полный
набор.  Слева,  по  другой  стороне  шоссе,  тянулись  настоящие  заросли  -
недостижимые  для  него "рено", "Англия", "пежо",  "порш", "вольво"; все это
было  так однообразно,  что  в конце концов, поболтав с двумя  мужчинами  из
"таунуса"  и  безуспешно попытавшись  обменяться  впечатлениями  с  одиноким
водителем "каравеллы", инженер не нашел ничего лучшего, как вернуться в свой
"четыреста четвертый" и вновь завести разговор о времени, расстояниях и кино
с девушкой из "дофина".
     Иногда, протискиваясь между машинами, к ним забредал какой-нибудь чужак
с другой  полосы дороги или  от  самых крайних рядов справа, приносил ту или
иную новость, возможно и ложную, но передававшуюся от машины к  машине вдоль
раскаленных   километров.   Пришелец   смаковал   успех   своих   сообщений,
прислушиваясь  к  хлопанью  дверец,   -  автомобилисты   кидались  обсуждать
принесенную им новость,  - но  спустя некоторое  время где-нибудь раздавался
гудок или  рев  мотора, и чужак бегом  бросался  прочь, видно было,  как  он
лавирует  между  машинами, стараясь  поскорее добраться до своей и  избежать
праведного  гнева  соседей.  Именно  так  за  вечер  узнали  о  столкновении
"флориды" с "2НР" возле Корбей -  трое убитых, один ребенок ранен; о двойном
наезде  - "Фиат-1500"  налетел  на  крытый грузовик "рено",  который в  свою
очередь смял  "остин",  набитый английскими  туристами; рассказывали  также,
будто перевернулся  автобус,  шедший из Орли  и переполненный пассажирами  с
копенгагенского самолета. Инженер не  сомневался,  что все или  почти все  -
выдумка, хотя  что-то  серьезное, вероятно, и правда должно  было  произойти
возле  Корбей  или даже у самого Парижа, раз движение  остановилось на таком
большом  участке. Крестьяне из  "ариана",  у  которых была  ферма  в стороне
Монтре,  хорошо   знали  окрестности  и  рассказали,  что  как-то,   тоже  в
воскресенье,  движение было остановлено на пять часов,  но теперь этот  срок
уже  казался почти  ничтожным  - ибо  солнце, клонясь к  горизонту  слева от
дороги, опрокидывало  на каждую машину последнюю лавину апельсинового  желе,
от  которого закипал металл  и  темнело в  глазах,  и позади все  маячила  и
маячила верхушка  дерева,  а  другая  едва  различимая  вдалеке тень все  не
приближалась,  словно для того, чтобы дать почувствовать, что колонна все же
двигается  -  пусть  еле-еле,  пусть  то  и  дело  останавливается,  и вновь
трогается с места, и внезапно тормозит, и ползет только на первой  скорости,
и всякий раз приходится испытывать оскорбительное разочарование, когда еще и
еще раз первая скорость кончается полной остановкой - ножной тормоз, ручной,
стоп. И так еще раз, еще и еще.
     Однажды,  по  горло сытый бездействием,  инженер  решил воспользоваться
остановкой, особо долгой и нудной, и обойти ряды машин слева; оставив позади
себя "дофин", он увидал  "DKW", еще один "2НР", "Фиат-600", задержался возле
"де-сото",  чтобы  поговорить с  взволнованным  и  растерянным  туристом  из
Вашингтона, который почти не понимал по-французски, но к восьми часам должен
был  непременно попасть  на  Плас Опера  - you understand, my wife  will  be
awfully anxious, damn it[2], - разговор шел понемногу обо всем, и
тут из "DKW"  выбрался  человек, торговый  агент с виду,  и заявил, что  час
назад ему  рассказали, будто посреди  шоссе вдребезги  разбился  "пиперкэб",
несколько убитых. Американец оставил  без внимания  историю  с "пиперкэбом",
инженер  тоже,  -  услыхав  хор  гудков,  он  кинулся  к  своему  "четыреста
четвертому",  на бегу успев сообщить новости пассажирам "таунуса" и супругам
из  "двести третьего". Подробности он  приберег для  девушки  из "дофина"  и
излагал их, пока машины ползли свои несколько метров (теперь "дофин" немного
отстал от  "четыреста четвертого", чуть позже порядок поменялся, но в  целом
все двенадцать рядов двигались единым блоком, словно невидимый регулировщик,
спрятанный где-то под  полотном дороги, выпускал одновременно все  машины, и
никто не  мог  вырваться  вперед).  "Пиперкэб",  мадемуазель, это  небольшой
прогулочный самолет.  А-а! Пришло же  в голову  шлепнуться  посреди  шоссе в
воскресный день. Если бы  хоть не так парило  в этих проклятых машинах, если
бы вон те деревья справа оказались  наконец позади,  если бы последняя цифра
на счетчике километров совпала бы  наконец с черной  стрелочкой, а не висела
целую вечность на собственном хвосте.
     И  вот как-то (начинало смеркаться, уходящие  к горизонту автомобильные
крыши подернулись лиловой дымкой) большая белая бабочка присела на  ветровое
стекло  "дофина",  и  девушка  с   инженером  залюбовались  ее   крылышками,
мимолетным  и совершенным  мгновением  покоя;  с  какой-то особой тоской они
глядели ей  вслед, когда она,  перелетев "таунус"  и фиолетовый стариковский
"ситроен",  направилась к "Фиату-600",  уже неразличимому вдали, вернулась к
"симке", где рука неудачливого  охотника попыталась было  схватить ее, затем
легко  перепорхнула  "ариан",  принадлежащий  крестьянской  чете,   которая,
кажется,  ужинала,  и  исчезла  из поля зрения где-то  справа  от "четыреста
четвертого".  С наступлением сумерек колонна  в  первый раз продвинулась  на
значительное  расстояние  - почти  сорок  метров;  когда  инженер  рассеянно
взглянул  на  счетчик километров, шестерка исчезла и  показался кончик цифры
семь. Все  включили приемники, а  обитатели "симки" пустили радио на  полную
мощность  и,   подпевая  мелодии  твиста,  тряслись  и  дергались  так,  что
содрогалась вся  машина; монахини  перебирали четки,  мальчик  из  "таунуса"
уснул, прижавшись лицом к стеклу и не выпуская из рук игрушечный автомобиль.
Вновь появились незнакомцы (стояла уже глухая ночь) и принесли  новые слухи,
столь  же  противоречивые,  как  первые,  уже  забытые. Речь шла теперь не о
"пиперкэбе", а о  планере, который пилотировала дочь генерала. Подтверждался
слух о том, что  грузовик-фургон  "рено"  налетел  на  "остин",  однако  это
случилось  не  в Жювизи,  а у  въезда в Париж; один из  пришедших  рассказал
владельцам "двести третьего", что дорожное  покрытие возле Иньи повреждено и
что  пять автомашин  перевернулись, врезавшись передними колесами в трещину.
Вести о происшествии дошли и  до инженера - тот пожал  плечами и воздержался
от комментариев. Попозже,  перебирая  в памяти минуты ранних  сумерек, когда
стало легче дышать, он вспомнил, как почему-то вдруг высунул руку из машины,
постучал  по обшивке  "дофина"  и разбудил  девушку,  которая уснула, уронив
голову  на руль и не  заботясь  о том, что  надо двигаться дальше. Вероятно,
наступила уже полночь,  когда  одна из  монахинь  робко предложила  инженеру
бутерброд  с  ветчиной, полагая,  что  инженер  голоден. Он  принял  его  из
вежливости  (на самом деле его  мутило)  и попросил разрешения поделиться  с
девушкой  из  "дофина",  которая взяла бутерброд  и съела  его с  аппетитом,
закусив долькой шоколада, предложенной ей  соседом слева, владельцем  "DKW".
Многие выбрались на воздух из  своих прокаленных машин, вновь на многие часы
застрявших на месте; люди стали ощущать жажду, так как все  запасы лимонада,
ко