рот наполовину был забит
песком. -  Не  беспокойся о Лилиан. Она не  захотела,  знаешь,  под конец не
захотела. Что поделать, эта девушка какая-то бестолковая.
 Вы  выпрямились,  а в глаза от резкого движения попал песок. Ты  увидел
сквозь слезы, что у нее дрожит подбородок.
 - Я тебе сказала - хватит, слышишь меня? Довольно, хватит!
 - Мама...
 Но она  отвернулась от тебя и закрыла лицо соломенной шляпой. Злой дух,
бессонница, старая Делькассе  -  надо всем можно  было посмеяться.  Ленточка
рубежа,  какая ленточка, какого  рубежа?  Волне возможно еще, что в  один из
этих дней  дверь  ванной не  будет  закрыта  на ключ  и  вы  войдете туда  и
застанете его обнаженным  и намыленным  и внезапно смущенным. Или, наоборот,
ты станешь смотреть на нее, стоя в дверях, когда она выйдет из-под душа, как
уже столько лет вы смотрели друг на друга и возились, играя, пока вытирались
и одевались. Какая же это грань, в самом деле, какой там рубеж?
 - Привет, - сказала Лилиан, усаживаясь между ними.



Во имя Боби


 Вчера ему исполнилось восемь, и мы устроили чудесный праздник: Боби так
радовался и заводному поезду, и  футбольному мячу,  и торту со свечками. Моя
сестра опасалась,  как бы именно в эти  дни  он не  принес из  школы  плохие
отметки,  но  вышло  совсем  наоборот  -  отметки  у него стали  лучше  и по
арифметике, и по чтению, и незачем было отбирать у него игрушки, совсем даже
напротив... Мы сказали, чтобы он  позвал друзей, и он привел Вето и Хуаниту
и  еще  пришел Марио Пансани,  но побыл недолго, у  него  болел отец. Сестра
разрешила им  играть  в патио до  вечера,  и Боби  обновил  мяч,  хоть  мы и
побаивались,  как бы  дети в пылу  игры не помяли наши посадки. Когда пришло
время  апельсинового сока и  торта со  свечами, мы хором запели "Зелененький
сельдерей" и  долго веселились, ведь все были  так довольны, особенно Боби и
сестра я-то, конечно, не переставала  наблюдать за Боби, но мне казалось, я
зря  трачу время, наблюдать-то было нечего вот так  же я наблюдала за Боби,
когда он словно бы  от всего  отключался, когда я  искала этот  его  взгляд,
который сестра, кажется, и не замечает, а мне он просто надрывает душу.
 В  этот день Боби  только раз  так взглянул  на  нее, она  в это  время
зажигала свечечки,  и  буквально  через секунду опустил  глаза  и сказал как
благовоспитанный мальчик: "Чудесный, мама,  торт", и Хуанита похвалила торт,
и Марио  Пансани. Я положила длинный нож, чтобы Боби  разрезал торт, и в эту
минуту особенно внимательно  следила за ним с другого  конца стола,  но Боби
был очень доволен  тортом и только едва  посмотрел на сестру тем взглядом, а
потом сразу же сосредоточился на том, как бы ему нарезать торт на более  или
менее равные куски  и разложить их  по  тарелкам.  "Тебе, мама,  первой",  -
сказал Боби, подавая ей тарелку, а после Хуаните и мне, ведь сперва - дамам.
Потом дети  снова умчались  играть в патио, только Марио Пансани не убежал с
ними, у него был болен отец, но Боби еще до этого снова сказал моей  сестре,
что  торт  был  замечательный,  подбежал  ко  мне,  кинулся  на  шею,  чтобы
поцеловать и обмусолить как  обычно. "Тетечка, какой чудесный поездочек!", а
поздно  вечером  залез  ко  мне  на  колени, чтобы доверить  великую  тайну:
"Знаешь, тетя, теперь мне восемь лет".
 Мы легли довольно поздно, была суббота,  и Боби тоже мог сидеть с  нами
допоздна.  Я  ложилась последней, а перед тем прибрала столовую и расставила
стулья по местам,  ведь дети играли в  "Море  волнуется" и другие  игры,  от
которых в доме все  вверх дном. Я спрятала длинный нож и, прежде чем  лечь в
постель, убедилась, что сестра  уже  блаженно спит потом прошла в  комнатку
Боби и  посмотрела  на него: он  лежал  на животе,  как  любил спать  совсем
маленьким,  скинув простыни на пол и свесив с  кровати ногу, но спал крепко,
зарывшись лицом в подушку.  Был бы  у  меня сын, я бы тоже позволяла ему так
спать, да что теперь об этом думать... Я легла, и мне не  захотелось читать,
хоть это  было плохо, потому что  сон не  шел ко мне и происходило  то,  что
всегда бывало в  этот поздний  час, когда  становишься  совсем безвольной, а
мысли  идут  вразброд,  и некоторые кажутся  точными,  неоспоримыми и  почти
всегда ужасными, и не выбросить их  из головы и не отогнать молитвой. Попила
сладкой воды  и  стала  ждать,  пока  засну, считая  до трехсот  в  обратном
порядке, а это гораздо  труднее и поэтому скорее  заснешь и  когда  вот-вот
готова  была заснуть, засомневалась: спрятала  ли я нож или он все еще лежит
на столе. Глупость, конечно, потому что я все разложила по местам, а про нож
вспомнила -  я  его  положила  в нижний  ящик  стенного шкафа, и все же... Я
поднялась, и конечно, он был в ящике вместе с другими острыми предметами для
разделки мяса, рыбы и овощей. Не знаю почему, но  мне захотелось взять нож с
собой  в  спальню, я  даже  вытащила  его, но это  уже  было  бы  слишком: я
посмотрелась в зеркало и скорчила гримасу. Все мои действия в такой  час мне
сильно  не понравились, и тогда  я  налила себе рюмочку анисовой, хоть это и
было  неблагоразумно из-за печени,  и выпила  ее по  глоточку  в постели,  в
надежде, что засну  по временам слышалось похрапывание сестры, и Боби,  как
обычно, разговаривал или стонал во сне.
 Я уже  совсем засыпала,  когда  в  голове снова закрутилось  все то  же
самое: вот Боби в первый раз спросил у сестры, почему она его так обижает, и
сестра -  а она ну просто  святая,  это все  говорят, - сидела и смотрела на
него словно бы  это  шутка и  готова  была рассмеяться  я тоже тут  была  -
заваривала  мате - и  вспоминаю, что  Боби  не засмеялся, а напротив  -  был
словно чем-то удручен, и ждал, чтобы ему  ответили Боби тогда было уже семь
лет, и он все время задавал всякие необычные вопросы, как и все дети: как-то
раз он спросил у меня, чем  деревья отличаются от людей, и я в свою  очередь
спросила  у него, чем же  они отличаются,  и Боби сказал: "Но, тетя,  они же
одеваются летом и раздеваются  зимой" я так и  осталась с разинутым ртом, и
ведь верно!  Ну  что за мальчик! Все  дети странные, но  все-таки... А тогда
сестра только удивленно смотрела на него, она  никогда его не обижала (я уже
говорила об этом), но бывала  строгой, когда  он плохо себя вел или не хотел
принимать лекарства и делать неприятные процедуры, когда болел, да ведь мамы
Хуаниты  или  Марио  Пансани тоже бывали строгими со своими  детьми, но Боби
по-прежнему печально глядел на мою сестру и, наконец, объяснил, что она  его
обижает не днем, а ночью, когда он спит мы обе оцепенели, и,  по-моему, это
я принялась ему  объяснять,  что  никто не виноват  в том, что  происходит в
снах, что это, верно, был  просто страшный сон, кошмар - вот и все, и нечего
из-за этого переживать.  Боби в  тот  день больше  не упорствовал, он всегда
принимал  наши объяснения - Боби не был трудным ребенком но через несколько
дней он  проснулся весь  в слезах,  громко рыдая, и  когда  я  подошла к его
кровати, он обнял  меня  и не захотел ничего рассказывать, только  плакал  и
плакал: наверняка,  опять какой-то страшный сон только уже днем, за обедом,
он снова стал спрашивать мою сестру, почему она  так обижает его,  когда  он
спит. На этот раз  сестра приняла все это  близко к сердцу и сказала, что он
достаточно большой мальчик, чтобы различать  такие вещи, и что если он будет
настаивать на своем,  она  расскажет об этом  доктору  Каплану,  может,  все
потому, что у него глисты или аппендицит, и надо что-то делать.
 Я  почувствовала, что Боби вот-вот снова расплачется, и принялась опять
объяснять  ему, истощив уже  все доводы,  что это  только кошмары и  что  он
должен понять: никто его не любит так  крепко, как его мама, больше даже чем
я, а ведь я его так люблю, и Боби слушал очень внимательно,  утирая слезы, а
потом сказал,  что  все понятно и  он все  знает, слез со стула,  подошел  к
сестре и поцеловал ее, а она не знала, что и делать, потом задумалась, глядя
вдаль,  а к вечеру  я нашла  его  в патио  и попросила  рассказать  мне, его
тетечке, ведь он может мне довериться, все равно что  своей маме, если он не
хотел  ей рассказать  то, что может рассказать мне. Я чувствовала, что он не
хотел  говорить, ему  было  слишком  трудно,  но  в конце концов Боби сказал
что-то вроде того, что ночью все бывает иначе,  рассказал о каких-то  черных
тряпках, о том, что  не мог двинуть ни  ногой,  ни рукой конечно, кошмары у
каждого бывают, но было очень  грустно, что  Боби их связывал  именно с моей
сестрой, она ведь пошла на такие  жертвы ради него  я так ему и  сказала, и
повторила еще раз, и он в ответ - да, конечно, я понял, понял.
 Тут вскоре у сестры  начался  плеврит, все заботы свалились на меня  с
Боби особых  хлопот не было, потому  что  он почти со  всем справлялся  сам
вспоминаю, как он  входил посмотреть на мою  сестру и молча стоял у кровати,
дожидаясь, пока  она ему  улыбнется  или погладит  по  голове,  а потом  шел
тихонько  играть  в  патио  или  читать в  гостиную,  даже  не  было никакой
надобности  говорить ему,  чтобы он в  эти  дни не играл на пианино, хотя он
очень любил играть.  Когда  я  в  первый раз  увидела  его  грустным,  я ему
объяснила, что  его маме уже лучше и что завтра  она встанет, чтобы посидеть
минуточку на солнце. Боби искоса поглядел на меня и сделал какой-то странный
жест не знаю уж  почему, но мне  тут же пришло на  ум,  что  дело  опять  в
кошмарах, и я спросила, не снились ли  ему страшные сны сегодня. Боби закрыл
лицо руками и горько заплакал,  а потом сказал, что снились и почему же мама
так его обижает теперь я поняла, что он чего-то  боится: когда я отняла его
руки от  лица, чтобы утереть слезы, я увидела  этот страх и, постаравшись не
подать виду, что увидела этот страх, снова принялась объяснять, что это были
только страшные  сны.  "Ты ей ничего  не говори, - попросила  я, - посмотри,
какая она еще слабая, ей нельзя волноваться". Боби молча согласился, он ведь
так  мне доверял, но потом  я поняла, что он это воспринял слишком серьезно,
потому что  даже когда  сестра стала выздоравливать, он  ей больше ничего об
этом не говорил,  а  я  догадывалась о  его  страшных снах,  когда по утрам,
бывало, видела: он выходит  из  своей комнаты с каким-то потерянным видом, и
еще потому, что  он все  время  был  со мной, вертелся  около меня на кухне.
Раз-другой  я не выдержала и спросила его в  патио или  когда мыла, и всякий
раз происходило одно и то же: стараясь из  всех сил не плакать,  проглатывая
слова, QH все  спрашивал и спрашивал, почему ночью мама так его обижает,  но
дальше дело не шло - он только плакал взахлеб. Мне не хотелось, чтобы сестра
узнала об этом, она все еще плохо чувствовала  себя после плеврита, и  могла
чересчур бурно  отреагировать,  и  я поэтому  снова объяснила Боби,  он  все
хорошо понял, я сказала: мне-то он может рассказать все, что угодно вот сам
увидишь:  подрастет еще немного  и кошмары прекратятся может, лучше ему  не
есть  столько  хлеба  на  ночь,  собиралась  спросить у доктора  Каплана, не
порекомендует  ли он мальчику какое-нибудь слабительное на ночь, чтобы он не
видел  во сне всякие ужасы. Ничего я у него не спросила, ясное дело,  как ты
будешь говорить с доктором  Капланом о  таких  вещах, когда  у  него столько
больных - не терять же ему зря время! Не знаю, правильно ли  я поступила, но
Боби мало-помалу перестал так беспокоить меня иногда по утрам  я замечала у
него  это  отсутствующее  выражение  лица  и  мне  думалось,  а  вдруг опять
началось, и тогда я ждала, что  он придет ко  мне и доверчиво все расскажет,
но Боби  принимался рисовать или уходил в  школу,  ничего мне  не сказав,  а
возвращался  домой всем  довольный  и с каждым  днем выглядел  все крепче  и
здоровее, и все  лучше  были  у него  отметки. Последний раз это  случилось,
когда наступила  февральская жара, сестра уже  выздоровела,  и  мы  жили как
обычно. Не знаю, понимала ли она,  что происходит, но сама я  не хотела ни о
чем  ей говорить, ведь  я хорошо ее знаю: и  ее чрезмерную чувствительность,
особенно когда  дело  касается  Боби, хотя  и вспоминаю, что  когда Боби был
совсем еще малышом, а сестру  к тому же терзали все эти бракоразводные дела,
ох,  как  ей было трудно  сдерживаться,  если  Боби  плакал или  шалил,  и я
вынуждена была выносить его в  патио и ждать,  когда все успокоится, но ведь
для этого и существуют тетушки! Думаю, скорее всего, сестра не замечала, что
Боби  иногда  по  утрам поднимался  такой,  будто  возвращался  из  далекого
путешествия, с отсутствующим выражением  лица,  и все это продолжалось, пока
он  не  выпьет кофе с молоком и когда мы с сестрой оставались вдвоем, я все
ждала, чтобы  она  хоть что-нибудь такое  сказала, но  нет,  молчала,  а мне
казалось неудобным напоминать ей о том, что заставит ее страдать, хоть мне и
представлялось, что в один  из таких дней Боби снова ее спросит,  почему она
плохо  с ним  обращается,  но Боби, запомнив мою просьбу, должно быть,  тоже
думал, что  ему нельзя  ничего такого, и считал, что говорить об этом с моей
сестрой больше никогда не нужно. Иной раз мне приходило в голову, что я сама
все это воображаю, а Боби наверняка уже ничего про свою маму во сне не видит
- я  успокаивала себя,  но потом снова  видела иной  раз у  него утром такое
личико  и снова начинала беспокоиться. Слава  Богу еще, что сестра ничего не
замечала,  даже не заметила  и  в тот первый  раз,  когда  Боби на  нее  так
поглядел,  я  как  раз гладила, а  он, стоя в  дверях комнаты перед  кухней,
посмотрел на  сестру и уж не знаю, как это объяснить, но только утюг чуть не
прожег ночную голубую рубашку, я едва-едва успела  поднять утюг, а Боби  все
еще смотрел так на  мою сестру, она как  раз месила тесто на пироги. Когда я
его  спросила - лишь бы что-нибудь сказать! -  что он  ищет, он ответил, что
ничего не  ищет,  а  просто на улице такая жарища, что нельзя гонять мяч. Не
знаю,  каким тоном я  у него это спросила, только  он еще раз повторил  свое
объяснение, словно желая убедить меня, и пошел рисовать  в  гостиную. Сестра
сказала,  что  Боби весь перепачкался и надо  его  выкупать сегодня же после
обеда, и  вообще он уже вроде бы большой, а уши и ноги всегда забывает мыть.
В конце-то концов мыть его пришлось мне, потому что сестра к вечеру все  еще
утомлялась, и пока я намыливала его  в ванне и он забавлялся  с целлулоидной
уткой,  с  которой никак  не  хотел  расставаться, я  набралась  смелости  и
спросила его, не лучше ли он стал спать в последнее время.
 - Как  когда, -  ответил  он после того, как  несколько секунд старался
заставить уточку плавать.
 - Что значит "как когда"? Снятся тебе всякие ужасы или не снятся?
 - Вчера ночью  снились, -  сказал Боби, утопив утку и  удерживая ее под
водой.
 - Ты рассказывал маме?
 - Нет, ей нет. Ей...
 И не успела я опомниться, как он внезапно  притянул меня к  себе и весь
мокрый, в мыле, обхватил  руками и плакал, и дрожал, всю меня измочил,  ужас
как, а я старалась оторвать его от  себя,  и тело его билось у меня в руках,
пока  он сам не упал в ванну, сел в ней и закрыл руками лицо, плача навзрыд.
Примчалась сестра, она подумала, наверно, Боби поскользнулся и ударился,  но
он  сказал,  что  нет,  головой  он  не ударился,  изо  всех сил  постарался
замолчать, даже лицо исказила гримаса, и поднялся на ноги в ванне,  чтобы мы
увидели, что ничего не случилось, и молчал, стоял голый, весь в мыле и такой
несчастный и одинокий, едва сдерживающий рыдания, и ни сестра, ни я не могли
его успокоить, хотя мы и принесли простыни, и ласкали его, и обещали ему все
на свете.
 После этого  я все время  искала случая поговорить  откровенно  с Боби,
хоть  и  не понимала отчетливо, о  чем я хотела  заставить  его говорить, но
неделя проходила за неделей,  а он так и  не пожелал ни  разу мне что-нибудь
сказать: теперь, если я угадывала что-то у него в лице, он тут же убегал или
обнимал меня и просил конфетку  или  разрешения пойти на улицу  с Хуанитой и
Марио Пансани. Мою сестру он ни о чем не просил, был к ней очень внимателен,
у нее ведь на самом-то деле по-прежнему было неважно со  здоровьем, и она не
слишком занималась его делами, потому что я всегда была тут  как тут, и Боби
со мною соглашался на многое вплоть до самого неприятного, когда в этом была
необходимость, так что моя сестра не обратила внимания на это,  а я сразу же
заметила  его  манеру  по временам  так на  нее  поглядывать:  остановится в
дверях,  прежде чем войти, и смотрит, пока я этого не замечу,  тут он  мигом
опускал глаза или начинал бегать или прыгать, выделывать разные выкрутасы. А
про нож -  так  это была случайность, я меняла  бумагу  в  стенном  шкафу  в
комнате перед кухней и  вынула все столовые приборы я не замечала, что Боби
вошел,  пока не  повернулась, чтобы отрезать  еще одну бумажную  полоску,  и
увидела, что он смотрит на самый длинный нож. Он тут же отвлекся  или хотел,
чтобы я этого не заметила, но я эту его манеру так смотреть уже изучила и уж
не знаю - глупо, наверное, думать  такое, но по мне словно холодок пробежал,
почти ледяной ветер - в этой-то комнатушке перед кухней, жаркой-прежаркой. Я
не в  силах была сказать ему хоть что-нибудь, а ночью подумала, что вот Боби
перестал  спрашивать  мою сестру, почему  она так  плохо с  ним  обращается,
только  иногда  смотрит на нее так же, как  он смотрел на  длинный  нож, эти
совсем   особым  взглядом.  Конечно,   это  была  случайность,  но  мне   не
понравилось, когда через неделю  я снова увидела у него такое же точно лицо:
я как раз резала хлеб  длинным ножом, и сестра объясняла Боби, что пора было
бы научиться самому чистить ботинки. "Хорошо, мама", -  сказал Боби, занятый
только тем,  что я делала с хлебом,  сосредоточенно провожая взглядом каждое
мое  движение и слегка  покачиваясь на стуле, словно  бы он  сам резал  этот
хлеб лучше бы он думал о ботинках, и делал такие движения, словно бы чистил
их, и я уверена, что моя сестра так именно все это и воспринимала, ведь Боби
был такой послушный, такой хороший.
 Ночью  мне  снова пришло  в  голову,  что  надо бы все же  поговорить с
сестрой,  но что  я  ей скажу, если ничего не  происходило  и  отметки  Боби
приносил  самые  лучшие, вот только я  никак  не  могла заснуть, потому  что
внезапно все  снова  наплывало на меня  какой-то все  сгущавшейся  массой, и
тогда охватывал страх, и ведь невозможно понять, чего я боюсь, ведь  Боби  и
сестра уже спали - по временам я слышала, как они ворочались или вздыхали во
сне - спали так крепко, куда  лучше, чем я, ведь эти мысли не оставляли меня
всю ночь. В последний  раз, после того как увидела, как он опять смотрит  на
сестру,  я  нашла  Боби  в саду  я  его  попросила  помочь  мне  пересадить
мастиковое деревце, мы  разговаривали  обо всем  на свете, и он мне сообщил,
что у Хуаниты есть сестра и теперь она - невеста.
 Понятно, она уже взрослая, - сказала я. - Слушай-ка, сбегай принеси мне
длинный нож, подрежем эти рафии.
 Он сразу же побежал, как  обычно, потому  что  никто  не был так  готов
услужить мне, как он,  а я стояла и смотрела на дом, хотела увидеть, как  он
возвращается, и в голове бродила мысль,  что  на  самом-то деле, чтобы  быть
спокойной, нужно было прежде чем просить принести нож, порасспросить его, не
видел ли он страшных снов. Когда он очень медленно шел обратно -  он  словно
продирался сквозь жаркий  воздух сиесты,  чтобы  еще помешкать, - я увидела,
что  он выбрал один из коротких ножей, хоть я  и оставила  самый длинный  на
виду, потому что хотела быть уверенной, что он его увидит, едва откроет ящик
в стенном шкафу.
 - Этот не годится, - сказала я.
 Говорить мне  было трудно, но ведь это глупо так  вести  себя  с совсем
маленьким наивным ребенком, как Боби,  а я даже не решалась посмотреть ему в
глаза.  Только  почувствовала  сильный  толчок,  когда  он,  отшвырнув  нож,
бросился ко мне на грудь и, рыдая,