замарать свои безупречные  синие брюки.
Впереди расположились парочки, компании, трое тарахтели по-испански, пожалуй
с мексиканским выговором Эстевес, правда,  не очень  разбирался в акцентах,
но уж кого-кого, а мексиканских болельщиков  здесь дополна: их Наполес  - ты
подумай!  -  замахнулся  на корону самого  Монсона.  Справа от  Эстевеса еще
пустовало несколько  мест, однако у входов уже сбивались толпы и расторопные
билетерши  каким-то  чудом  поддерживали порядок.  Эстевесу показалось,  что
слишком резко освещен  ринг и слишком много поп-музыки, но  публика, похоже,
ничего не замечала, теперь все с интересом следили за первым предварительным
боем - очень слабый, сплошь опасные движения головой и клинчи, в ту  минуту,
когда Вальтер сел рядом,  мысли Эстевеса были  заняты тем,  что  в зале,  по
крайней мере возле него, нет настоящих знатоков  бокса, так, профаны, снобы,
им все сойдет, им лишь бы увидеть Монсона и Наполеса.
 - Простите, - сказал  Вальтер, с трудом  вклиниваясь между  Эстевесом и
толстухой,  почти  лежавшей на  коленях  своего  мужа,  тоже  раскормленного
толстяка, который следил за боксерами с понимающим видом.
 -  Садитесь поудобнее,  -  сказал  Эстевес.  -  Да-да, непросто, у этих
французов расчет только на худых.
 Вальтер усмехнулся, а Эстевес осторожненько - не дай Бог, психанет  тип
в  синих  брючках!  - поднажал  влево в конце концов между ним  и Вальтером
образовался  просвет и Вальтер переложил синюю сумку с колен  на скамью. Шел
второй  предварительный  бой  -  тоже  никуда,  короткий, внимание  зрителей
переключилось  на  зал, где появилась большая группа  мексиканцев в  чарро с
сомбреро, но при этом одетых с иголочки, еще бы,  таким богатеям раз плюнуть
- зафрахтовать  целый  самолет,  взяли и  прилетели  из Мексики ради  своего
кумира  Мантекильи,  - все  коренастые,  приземистые, задницы  отклячены,  а
лицами  смахивают на  Панчо Вилью, слишком уж фольклорные  - кричат, спорят,
бросают вверх сомбреро, будто их Наполес уже на ринге, и никак не рассядутся
в зоне ринга.  Ален Делон, вот лиса, все предусмотрел:  из динамиков  тут же
хлынуло нечто похожее на мексиканское корридо, хотя мексиканцы, пожалуй,  не
узнали родную музыку. Эстевес  с Вальтером усмешливо переглянулись, и в этот
миг  из  входа  напротив  с  воплем "Аргентина! Аргентина!"  вломилась целая
толпа, впереди -  пять-шесть  женщин, дородных тетех в белых  свитерах, а за
ними  взметнулся  огромный национальный  флаг. Вся  орава,  тесня  в стороны
билетерш,  подалась вниз  мимо скамеек к самому рингу,  наверняка не на свои
места. Продолжая орать, они все-таки выстроились, и роскошные девочки в мини
с  помощью улыбающихся молодчиков-горилл повели их к двум свободным скамьям,
что-то объясняя на  ходу. На спинах аргентинок густо чернели крупные буквы -
МОНСОН.  Все  это донельзя  потешало  публику, большинству-то неважно, какой
национальности  боксеры, раз  это не французы третья пара работала  плотно,
упорно,  хотя  Ален Делон поди-ка не  очень затратился на  это  мелочье,  на
плотву какой смысл, если в трейлерах ждут выхода две настоящие акулы и ради
них, по сути, пришли все.
 Вдруг что-то разом стронулось в душе Эстевеса и к горлу подкатил комок:
из динамиков  поплыло танго, играл оркестр, может самого  Освальдо Пуглиесе.
Вот теперь Вальтер глянул на него цепко и с симпатией, Эстевес встрепенулся:
может, соотечественник.  Они,  в  общем, словом не  перекинулись, разве  что
два-три замечания насчет боксеров, нет, пожалуй,  он уругваец или чилиец, но
никаких  вопросов, Перальта объяснил - яснее нельзя: сидели рядом - раз, оба
- вот случай! - говорят по-испански - два, и аут, точка!
 - Теперь начнется самое оно! - сказал Эстевес.
 Все повскакали с мест, крики  и свист, в левой стороне - рев, шквальные
аплодисменты, летящие  вверх сомбреро,  Мантекилья вбегает  на  ринг, и свет
прожекторов становится как бы ярче,  но вот все головы  повернулись  вправо,
где пока ничего не происходит, на смену овациям - накат выжидательного гула
Вальтеру и Эстевесу не виден проход к другому углу  ринга, внезапная тишина,
и за ней - многоголосый вопль, да,  теперь они оба видят белый халат у самых
канатов:  Монсон  спиной  к  ним   переговаривается   со   своими,   Наполес
направляется к  нему, едва заметный приветственный кивок под вспышки магния,
судья  в  ожидании, когда спустят  микрофон.  Понемногу зрители усаживаются,
лишь одинокое  сомбреро  отлетает  далеко в  сторону, и кто-то  забавы  ради
кидает шляпу обратно - запоздалый бумеранг, оставленный без внимания, потому
что  начались  представления, приветствия, Жорж  Карпантье, Нино  Бенвенути,
французский  чемпион  Жан Клод Буттье, аплодисменты, фотокамеры, вскоре ринг
пустеет, торжественные звуки  мексиканского гимна, снова шляпы в воздухе, и,
наконец,  чуть  опережая аргентинский  гимн, взвивается огромный  сине-белый
флаг. Эстевес с Вальтером  сидят не  шелохнувшись, но  у  Эстевеса стынет  в
груди, нет, он не вправе, это было бы  оплошкой, ненужным риском, ладно хоть
увидел, что поблизости нет аргентинцев,  а те с флагом поют последние строки
гимна, и сине-белое  полотнище  так сильно ходит  из стороны в сторону,  что
встревоженные  молодчики-гориллы устремились  туда. Голос  объявляет имена и
весовые категории, секунданты за ринг!
 -  Чья  возьмет,  как  думаешь?  -  спросил  Эстевес. Он по-мальчишески
поддался  волнению,   занервничал  в   тот   миг,  когда  перчатки  боксеров
приветственно прикоснулись  друг к  другу, Монсон встал  в стойку, вроде  бы
раскрыт, значит, не в защите, руки длинные, как плети, худые,  и сам чуть не
щуплый рядом с Мантекильей, этот пониже, крепыш, вон  уже сделал два пробных
удара.
 -  Я  люблю вот таких отчаянных, бросил вызов самому чемпиону, - сказал
Вальтер, а сзади француз кому-то  жарко  втолковывал: преимущество Монсона -
рост  опять пробные  удары. Н-да, значит, ему  нравятся  отчаянные, будь он
аргентинец,  так  не сказал  бы,  но выговор,  наверно  уругваец,  спрошу  у
Перальты, хотя тот  не скажет. Одно ясно - Вальтер во Франции недавно: когда
толстяк, обнимавший  жену,  обратился к нему, тот ответил так невнятно,  что
француз досадливо поморщился и заговорил с сидящим впереди. Удар у  Наполеса
жесткий, точный, с тревогой подумал Эстевес, дважды Монсона отбросило назад,
и он чуть-чуть опоздал с ответом -  Эстевес видел!  - может,  оба удара  его
достали  похоже, Мантекилья понял,  что его  единственный шанс - удар,  что
"фехтовать"  с Монсоном, а  это был  его конек, -  без толку, Монсон ловкий,
быстрый, уходит нырками, и кулак Наполеса при его прославленной резкости все
время повисает  в пустоте, Монсон - раз, еще  раз прямо в лицо противнику, а
француз сзади, уже распаляясь: видите, видите, как ему помогают руки второй
раунд, пожалуй, остался за Наполесом, зал притаился, там-тут как бы некстати
раздавались  одинокие выкрики, в третьем  раунде Мантекилья выкладывался еще
больше, ну  ладно, подумал  Эстевес,  сейчас наш  Карлитос  вам  покажет,  а
Монсон,  отжавшись  от  канатов,  гибким ивовым прутом  летит  вперед,  удар
левой-правой, и стремительно входит в  клинч, чтоб оторваться от  канатов, и
жесткий  обмен ударами до конца раунда, мексиканцы все как один стоят, сзади
них вой, свист, все повскакали с мест - видеть, видеть, не пропустить!
 - Красивый бой, че! - сказал Эстевес. - То что надо!
 - Угу.
 Оба  одновременно вынули сигареты  и,  улыбаясь, протянули  друг другу,
щелкнула зажигалка Вальтера, и Эстевес, прикуривая, пробежал взглядом по его
профилю и тут  же  посмотрел  прямо  в  глаза, ничего  приметного: волосы  с
сединой,  а на вид совсем молод, в джинсах, в коричневой спортивной рубашке.
Студент, инженер? Один из  многих, кто выдрался оттуда, но не сложил оружия,
наверно,  погибли  друзья в Монтевидео  или в  Буэнос-Айресе, а  может,  и в
Сантьяго, расспросить бы Перальту, впрочем, зачем, им не свидеться больше, у
каждого свой путь, разве  что вспомнят когда-нибудь Мантекилью и этот вечер,
а  мексиканец  уже   в   пятом  раунде  шел  ва-банк,  все  стояли,  вопили,
бесновались,  аргентинцев и мексиканцев смыли волной французы - этим главное
бокс,  а не  боксеры,  наметанным глазом  ловили они малейшее движение, игру
ног, Эстевес вдруг  понял,  что  большинство зрителей  следят за  борьбой  с
полным знанием дела, если  не считать немногих болванов, которых  приводят в
восторг  красивые, эффектные, но  бесполезные удары и которые ни бельмеса не
смыслят  в том, что  происходит на ринге, где, по-прежнему  легкий, мелькает
Монсон, ведет  бой на разных  дистанциях, наращивая темп, за  которым явно и
все заметнее не поспевает  Мантекилья  он отяжелел,  оглушен и уже  лезет в
драку  напролом, а в ответ  гибкие, как ива, длинные руки Монсона, тот снова
отжимается от каната, и раз, раз - град ударов сверху, снизу, точные, сухие.
Когда зазвучал  гонг,  Эстевес снова  взглянул на Вальтера, который полез за
сигаретами.
 - Что ж, не судьба, - сказал Вальтер,  протягивая сигареты, - когда  не
можешь - не можешь.
 Говорить  в  таком грохоте  было бессмысленно,  зрители  понимали,  что
следующий раунд, скорее всего, решающий,  болельщики подбадривали Наполеса -
точно  прощаются с  ним навсегда,  подумал Эстевес с искренним  сочувствием,
теперь-то Монсон открыто нападал, шел  на противника - двадцать нескончаемых
минут,  хлесткие удары прямо по лицу, по  корпусу Наполеса,  а тот  пытается
войти  в  клинч, точно  бросается  в воду,  зажмурив глаза. Все,  больше  не
выдержит,  подумал Эстевес и, оторвав через силу взгляд от ринга,  покосился
на  сумку: сделай  сейчас,  когда все  станут усаживаться,  а то потом снова
подымутся,  и  сумка опять  будет сиротливо  торчать на скамейке,  два удара
левой  прямо в лицо Наполеса, тот снова  пытается войти  в клинч, но Монсон,
проворняга,  мгновенно меняет дистанцию, уходит  и,  рванувшись, вперед бьет
хорошим  крюком  в лицо, теперь  смотри  - ноги, главное -  ноги, уж  в этом
Эстевес разбирается, вон как отяжелел, сел на ноги Мантекилья, отрывается от
канатов,  но где его прославленная  четкость?  А  Монсон танцует, кружит  по
рингу, вбок, назад, прекрасный ритм, и - раз! - решающий удар правой прямо в
солнечное сплетение! Мало кто расслышал гонг в истошном взреве, но Эстевес с
Вальтером  -  да!  Вальтер  сел,  выровнял  сумку, а  Эстевес,  опустившийся
секундой позже, молниеносно сунул в нее пакет и, подняв пустую руку, с жаром
замахал  перед самым  носом  франта в  синих брючках, который, похоже,  мало
смыслил в том, что творится на ринге.
 - Вот что такое чемпион!  -  тихо сказал ему Эстевес, зная, что в таком
шуме все равно ничего не услышишь. - Карлитос, язви их...
 Он посмотрел на  Вальтера, который спокойно курил, что ж, смирись, куда
деваться, не судьба - значит, не судьба. К началу седьмого раунда все стояли
в ожидании гонга,  и вдруг обостренная, натянутая тишина, а за ней - слитный
вопль:  на  ринг выброшено полотенце. Наполес как пришит  к  своему углу,  а
Монсон выбегает на середину,  победно вскидывая над головой перчатки,  - вот
это чемпион,  он  приветствует  публику и тут же тонет в водовороте объятий,
вспышек магния, толпы. Финал не  слишком красивый, но бесспорный. Мантекилья
сдался,  и правильно, зачем превращаться  в  боксерскую  грушу Монсона,  да,
полный провал, закатный  час  Мантекильи, который  подходит к  победителю  и
как-то ласково подымает  перчатки к его лицу, а  Монсон кладет  свои  ему на
плечи, и  они расходятся, теперь - навсегда, думает Эстевес, на ринге им  не
встречаться.
 -  Отличный бой! - сказал он Вальтеру, который, закинув сумку за плечо,
покачивался на ногах, точно они одеревенели.
 -  Слишком поторопились, -  сказал Вальтер.  - Секунданты,  наверно, не
пустили Наполеса.
 -  А чего ради? Ты же видел, как он  "поплыл". Наполес - умный  боксер,
че, сам понял.
 - Да, но таким, как он, надо держаться до конца, мало ли, а вдруг?!
 - С  Монсоном  не  бывает  "вдруг"!  -  сказал  Эстевес и,  вспомнив  о
наставлениях Перальты, приветливо нротянул руку: - Был очень рад...
 - Взаимно. Всего доброго.
 -Чао!
 Он проводил глазами Вальтера, который двинул вслед за толстяком, громко
спорившим о чем-то со своей женой. А сам пошел позади типа  в синих брючках,
явно никуда не спешившего в конце концов их отнесло влево, к проходу. Рядом
кто-то спорил о техничности боксеров, но Эстевес загляделся на женщину - она
обнимала  не  то  мужа,  не  то  дружка,  что-то  крича ему в самое ухо, все
обнимала, целовала  в  губы,  в  шею.  Если  этот  мужик  не  полный  идиот,
усмехнулся про себя Эстевес, ему бы понять, что не его она целует - Монсона.
Пакет  не оттягивал  больше  карман  пиджака, можно вздохнуть  повольготнее,
посмотреть по сторонам, вон как прильнула к своему спутнику молодая девушка,
а вон  те мексиканцы,  и шляпы вроде не такие уж большие,  аргентинский флаг
наполовину  свернут,  но  поднят  над головами,  два  плотненьких  итальянца
понимающе переглядываются,  и  один торжественно  говорит: "Gliel'а meo i
culo"9, а  другой  полностью  согласен с  таким четким резюме  в
дверях толкотня люди устало шагают  по дощатым настилам в холодной темноте,
мелкий дождик, мостки проседают под тяжестью ног, а в конце, привалившись  к
перилам,  курят  Перальта и Чавес,  они как застыли:  уверены,  что  Эстевес
заметит, не  выкажет удивления, а просто  подойдет, как  подошел, вынимая на
ходу сигареты.
 - Он его отделал! - сказал Эстевес.
 - Знаю, - ответил Перальта. - Сам видел.
 Эстевес глянул удивленно, но Перальта с  Чавесом отвернулись и пошли  с
мостков прямо в толпу, которая заметно редела. Эстевес понял: надо следовать
за ними,  увидел, как они  пересекли шоссе,  ведущее к  метро, и  свернули в
плохо  освещенную  улочку. Чавес  лишь  раз оглянулся -  не  потерял  ли  их
Эстевес, а потом они прямиком направились к машине и сели  в  нее тут же, но
без торопливости. Эстевес сел сзади, рядом с  Перальтой,  и машина рванула в
южную часть города.
 - Выходит, ты был?! - сказал Эстевес.- Вот не думал, что тебе  нравится
бокс.
 - Гори он  огнем! - сказал Перальта. -  Хотя Монсон стоит всех денег. Я
пришел на всякий случай, подстраховать тебя, если что.
 - Стало быть, ты видел. А Вальтер, бедняга, болел за Наполеса...
 - Это был не Вальтер.
 Машина  по-прежнему  шла  к югу.  Какое-то  седьмое чувство  подсказало
Эстевесу, что они едут не к  площади Бастилии, но это мелькнуло подспудно, в
самой  глуби,  потому что его словно ослепило взрывом,  словно  Монсон нанес
удар прямо в лицо  ему,  а не Мантекилье. У него не было  сил спрашивать, он
молча смотрел на Перальту и ждал.
 - Мы не смогли тебя предупредить,  - сказал Перальта. - Ты,  как назло,
ушел слишком рано, и, когда мы позвонили, Мариса сказала, что тебя нет и она
не знает, когда ты вернешься.
 - Захотелось немного пройтись пешком, - сказал Эстевес. - Но объясни...
 - Все лопнуло,  -  сказал Перальта.  - Вальтер позвонил утром прямо  из
Орли, как прилетел,  мы ему  сказали, что надо  делать, он  подтвердил,  что
билет на бокс у него, - словом, все  было на мази.  Договорились, что  перед
уходом он позвонит  от Лучо, для верности. В полвосьмого  - никакого звонка,
мы  звоним  Женевьеве, а  она  перезвонила и говорит,  что Вальтер  даже  не
заходил к Лучо.
 - Они стерегли его на выходе в аэропорту, - подал голос Чавес.
 - Но  кто же  тогда... - начал Эстевес и осекся, он  разом  все  понял,
холодный пот, выступивший на шее, потек за ворот, желудок свело судорогой.
 -  За  семь  часов  они  вытянули  из  него  все, -  сказал Перальта. -
Доказательство налицо -  этот тип до  тонкости знал,  как  себя вести. Ты же
представляешь их работу, даже Вальтер не выдержал.
 - Завтра или послезавтра его найдут на каком-нибудь пустыре, - устало и
отрешенно прозвучал голос Чавеса.
 - Какая теперь  разница,  - сказал  Перальта.  - До прихода  в шапито я
успел всех предупредить, чтобы сматывали удочки. У меня, понимаешь, еще была
слабая надежда, когда я примчался в этот растреклятый цирк, но тип уже сидел
рядом с тобой, и куда деваться.
 - Но после, - спросил Эстевес, - когда он пошел с деньгами?
 - Ясно, что я следом.
 - А раньше, коль скоро ты знал...
 -  Куда деваться,  - повторил  Перальта. - Пойми он, что завалился, ему
крышка так и так. Устроил бы такое, что нас замели бы всех, сам знаешь,  кто
их опекает.
 - Ну и дальше?
 - Снаружи его ждали трое, у одного было какое-то удостоверение, короче,
я опомниться  не успел - а они  уже в  машине  на стоянке,  отгороженной для
дружков Делона и богатеев, а кругом до черта полицейских. Словом, я вернулся
на  мостки, где ждал Чавес, вот  и все. Ну запомнил номер машины, а на хрена
он теперь?
 - Мы едем за город? - спросил Эстевес.
 - Да, в одно местечко, где поспокойнее. Тебе, надеюсь, ясно, что теперь
проблема номер один - ты.
 - Почему я?
 - Потому  что тот молодчик знает тебя в лицо,  и они  все силы положат,
чтобы разыскать тебя, а у нас  ни  одной "крыши" после того, что случилось с
Вальтером.
 - Выходит, мне уезжать? -  сказал Эстевес. И сразу  пронзило: а как  же
Мариса,  малыш,  как  увезти  их  с  собой,  как  оставить, мысли  путались,
мелькали, как и деревья ночного леса, и назойливо жужжали,  будто  толпа все
еще  ревет: "Монсон! Монсон!",  прежде  чем ошеломленно смолкнуть,  когда на
середину ринга  упадет  полотенце,  в этот закатный час  Мантекильи,  бедный
старик. А тип болел за Мантекилью, надо  же,  за  неудачника, ему бы в самый
раз  болеть  за  Монсона,  который забрал все деньги и ушел, как он  сам, не
глядя,  показав противнику спину и тем еще  больше унижая  его, потерпевшего
поражение,  беднягу  с  рассобаченной  мордой, надо же - протянул руку, "был
очень рад"...  Машина затормозила среди деревьев, и  Чавес выключил мотор. В
темноте вспыхнула сигарета - закурил Перальта.
 - Стало быть, мне уезжать! - повторил Эстевес. - В Бельгию, наверно, ты
же знаешь, кто там...
 - Если доберешься, считай, что спасен,  - сказал Перальта. - Но вон что
вышло с Вальтером, у них всюду люди, и какая выучка.
 - Меня не схватят!
 -  А Вальтер?  Кто  думал, что  его  схватят и  расколют. А  ты  знаешь
побольше Вальтера, вот что худо.
 -  Меня не  схватят! - повторил Эстевес. - Но пойми,  надо  подумать  о
Марисе,  о сыне,  раз все  прахом, их нельзя оставить  здесь, они  прикончат
Марису просто из мести.  За  день  я  управлюсь, все  устрою  и увезу  их  в
Бельгию, там увижусь с самим, а потом соображу, куда двинуть.
 - День - слишком много, - сказал Чавес, оборачиваясь всем телом.  Глаза
Эстевеса, привыкшие к  темноте, различили его силуэт  и лицо Перальты, когда
тот затягивался сигаретой.
 Хорошо, я уеду, как только смогу! - сказал Эстевес.
 Прямо сейчас, - сказал Перальта и вынул пистолет.



В ином свете

 "Радио Бельграно"- - радиостанция, названная в  честь Мануэля Бельграно
(1770-1820), аргентинского политического и военного деятеля, участника Войны
за  независимость испанских  колоний  в Америке 1810-1826  годов,  соратника
Сан-Мартина.  Именем  Бельграно  назван  также   район   в  северной   части
Буэнос-Айреса.
 Тандиль   -  город,  одноименный  округ,  горная   гряда   в  провинции
Буэнос-Айрес.
 Мате   (парагвайский   чай)   -  тонизирующий  напиток,   популярный  в
юго-восточных  странах Латинской  Америки.  Приготовляется из  высушенных  и
измельченных листьев и стеблей йербы-мате (дерева семейства падубовых). Пьют
мате из специальной посуды (в виде тыквочки), которая обычно тоже называется
мате.
 Альмагро - улица и район в южной части аргентинской столицы. Названы по
имени испанского конкистадора Диего де Альмагро (1475-1538).
 Моравиа, Альберто (1907 - 1990) - итальянский писатель.
 Пергамина - город в провинции Буэнос-Айрес.
 Примера-Хунта (Первое Временное правительство) - улица в Буэнос-Айресе.
Названа в память о первой Временной правительственной (Патриотической) хунте
Ла-Платы, созданной в  мае