жно будет дать лошадь потяжелее. - Отправьте  эту  телеграмму  Джереми
Брэкстону. Отправьте ее сразу по обеим линиям. Хотя бы по  одной,  может
быть, дойдет...
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
 
   В пять гости схлынули,  и  завтракать  и  обедать  зачастую  садились
только втроем - хозяева и Грэхем. Но в те вечера, когда мужчинам еще хо-
телось поболтать часок перед сном, Паола уже не играла мягкую и задумчи-
вую музыку, а подсаживалась к ним с каким-нибудь изысканным вышиванием и
слушала их беседу.
   У обоих друзей было много общего - и молодость они провели во  многом
одинаково и на жизнь у них были сходные взгляды; их жизненная  философия
скорее отличалась суровостью, чем сентиментальностью, они были реалиста-
ми.
   - Ну, конечно, - смеясь, говорила Паола обоим. - Я понимаю, почему вы
такие. Вы оба удались - физически удались, хочу я сказать. Здоровы.  Вы-
носливы. Выжили там, где более слабые погибли. Даже африканской лихорад-
ке не удалось вас сломить, а товарищей  вы  хоронили.  Этот  бедняга  на
Криппл-Крике схватил воспаление легких и умер так быстро, что вы не  ус-
пели даже спустить его в долину. Почему же вы не заболели?  Оттого,  что
были лучше? Или вели более воздержанную жизнь?  Или  соблюдали  осторож-
ность и меньше рисковали? - Она покачала головой. - Нет. Не  поэтому.  А
потому, что вам больше везло: везло и в смысле среды, в которой вы роди-
лись, и в смысле здоровья, сопротивляемости организма и  всего  прочего.
Почему Дик похоронил в Гваякиле трех штурманов и двух машинистов? Их по-
губила желтая лихорадка. А почему желтая лихорадка  не  распространилась
дальше и не погубила Дика? То же самое можно сказать и относительно вас,
широкоплечий и крепкогрудый мистер Грэхем. Ведь во время вашей последней
поездки утонули в болоте не вы, а ваш  фотограф?  Почему  же?  Говорите!
Признавайтесь! Сколько он весил? Какой ширины были у него  плечи?  Какие
легкие? Какие ноздри? Какая сила?
   - Он весил сто тридцать пять фунтов, - жалобно отвечал Грэхем,  -  но
казался здоровым и крепким. Я, вероятно, удивился больше него, когда  он
утонул. - Грэхем покачал головой. - И он утонул вовсе не потому, что был
мал и хил. Маленькие люди всегда гораздо выносливее  при  прочих  равных
условиях. Но вы все же верно указали главную причину: у него не было вы-
держки, не было сопротивляемости. Понимаете, Дик, что я под  этим  разу-
мею?
   - Это какое-то особое свойство мышц и сердца, дающее, например,  иным
боксерам возможность выдерживать подряд двадцать, тридцать, сорок  раун-
дов, - заметил Дик. - Как раз сейчас в Сан-Франциско несколько сот  юно-
шей мечтают о победах на ринге. Я следил за тем, как они испытывали свои
силы. Все они были прекрасно сложены, молоды, здоровы, все упорно  стре-
мились к победе - и почти никто не мог выдержать десяти раундов.  Не  то
чтобы они были побиты, но они просто не могли выдержать. Видимо, их мыш-
цы и сердце сделаны не из первосортного материала и  при  таких  стреми-
тельных и напряженных движениях их не хватает на десять раундов.  Многие
выдыхались на четвертом или пятом раунде. И ни один из сорока не выстоял
двадцать раундов, принимая и возвращая удары в течение часа,  при  одной
минуте отдыха и трех минутах борьбы. Парень, способный  выдержать  сорок
раундов, такой, как, например, Нелсон, Ганс и Волгаст, едва ли  найдется
один на десять тысяч.
   - Ты понимаешь, что я хочу сказать? - продолжала  Паола.  -  Вот  вас
здесь двое. Вам обоим за сорок. Оба вы неисправимые грешники. Оба прошли
огонь и воду. Рядом с вами другие падали и гибли, - вы же  побродили  по
свету, пожили в свое удовольствие...
   - Было дело... - рассмеялся Грэхем.
   - И здорово пьянствовали, - добавила Паола. -  Но  даже  алкоголь  не
сжег вас! Такие уж вы крепыши! Другие валились под стол, кончали больни-
цей или мертвецкой, а вы, напевая, продолжали свой  путь,  свой  славный
путь; вы оставались целы и невредимы, и даже голова с похмелья у вас  не
болела! Такие уж вы удались! Ваши мышцы - это мышцы, богатые  кровью,  и
ваше сердце и легкие - тоже. Оттого у вас и философия  "полнокровная"  и
стальная хватка, и вы проповедуете реализм  -  практический  реализм,  и
идете по головам более слабых и менее удачливых, которые не  смеют  дать
сдачи и падают в первой схватке, как те молодые люди, о которых  говорил
Дик: они не выстояли бы и одного раунда, если бы померились с вами сила-
ми.
   Дик насмешливо свистнул.
   - Вот почему вы проповедуете евангелие сильных, - продолжала Паола. -
Будь вы слабы, вы бы проповедовали евангелие  слабых  и  подставляли  бы
другую щеку. Но вы оба - силачи-великаны, и если вас ударят, другой щеки
вы не подставите...
   - Нет, - спокойно прервал ее Дик. - Мы немедленно заревем:  "Отрубить
ему голову!" - "и отрубим. Она здорово нас поймала, Ивэн. Философия  че-
ловека, как и его религия, - это сам человек, он создает  ее  по  своему
образу и подобию.
   Мужчины продолжали беседовать, а Паола - вышивать, но перед  ней  не-
отступно стояли образы этих двух рослых мужчин; она восхищалась ими, ди-
вилась им, но не находила в себе их самоуверенности и  чувствовала,  как
их взгляды и убеждения, с которыми она так долго  соглашалась,  что  они
стали как бы ее собственными, - вдруг точно меркнут, теряют свою  убеди-
тельность.
   Через несколько дней, однажды вечером, она высказала свои сомнения.
   - Самое странное во всем этом то, - сказала она в ответ на только что
сделанное Диком замечание, - что чем больше люди философствуют о  жизни,
тем меньше они достигают. Постоянное философствование сбивает их с  тол-
ку, особенно женщин, если они постоянно находятся в этой атмосфере. Ког-
да слышишь очень много рассуждении, то начинаешь  во  всем  сомневаться.
Взять, например, жену Менденхолла: она лютеранка, и у  нее  нет  никаких
сомнений. Для нее все ясно, все стоит на своих местах, все нерушимо. Она
ничего не знает ни о звездных дождях, ни о ледниковых периодах,  а  если
бы и знала - это ни на йоту не изменило бы ее точки зрения  на  то,  как
должны себя вести мужчины и женщины - и на этом свете и на том!
   А у нас здесь вы проповедуете свой трезвый реализм, Терренс исполняет
какой-то анархо-эпикурейский танец в античном  духе,  Хэнкок  помахивает
мерцающими вуалями бергсоновской метафизики, Лео молится  перед  алтарем
Красоты, а Дар-Хиал без конца жонглирует своими парадоксами,  и  вы  его
одобряете. Разве вы не видите, что в результате не  остается  ни  одного
суждения, на которое можно было бы опереться?  Нет  ничего  правильного,
все ложно. Чувствуешь, что плывешь по морю идей без  руля,  без  паруса,
без карты. Как поступить? Удержаться или дать себе волю? Хорошо это  или
плохо? У миссис Менденхолл есть на все готовые ответы. Ну, а  у  филосо-
фов? - Паола покачала головой. - А у них нет. Все, что у них есть, - это
идеи. И прежде всего начинают говорить о них, говорить, говорить и, нес-
мотря на всю свою эрудицию, никогда не приходят ни к каким выводам. И  я
такая же. Я слушаю, слушаю и говорю, говорю без  конца,  как,  например,
сейчас, а убеждений у меня все-таки нет никаких. И  нет  никакого  мери-
ла...
   - Неправда, мерило есть, - возразил Дик. - Старое, вечное мерило: ис-
тинно то, что оправдывает себя в жизни.
   - Ну, теперь ты опять начнешь развивать свои  любимые  теории  насчет
фактов, - улыбнулась Паола. - А Дар-Хйал с помощью нескольких  жестов  и
словесных вывертов докажет тебе, что всякий факт - иллюзия; а Терренс  -
что целесообразность есть нечто лишнее, несущественное и  непонятное;  а
Хэнкок - что пресловутое небо Бергсона вымощено тем же булыжником  целе-
сообразности, но он гораздо совершеннее, чем у тебя; а Лео - что в  мире
существует только одно - Красота, и вовсе это не булыжник, а золото...
   - Поедем сегодня верхом. Багряное Облако, - обратилась Паола к  мужу.
- Выбрось из головы свои заботы, забудь о юристах, рудниках и овцах!
   - Мне тоже очень хочется, Поли, - ответил он. - Но я не  могу.  Нужно
мчаться в Бьюкэй. Уорд приехал перед самым завтраком. У них  что-то  там
стряслось с плотиной: наверное, переложили динамиту, и нижний  слой  дал
трещину. А какой толк от плотины, если дно резервуара не  будет  держать
воду?
   Когда Дик три часа спустя возвращался из Бьюкэя, он увидел, что  Грэ-
хем и Паола в первый раз поехали кататься вдвоем.
   Уэйнрайты и Когланы решили отправиться в двух машинах к  берегам  Ра-
шен-Ривер и пожить там с недельку. По пути они остановились  на  день  в
Большом доме. Паола, не долго думая, посадила всю  компанию  в  коляску,
запряженную четверкой, и повезла ее в горы Лос-Банос. Так как они выеха-
ли утром, то Дик не мог отправиться с ними, хотя и оторвался от работы с
Блэйком, чтобы выйти их проводить. Он проверил упряжку и  экипаж,  нашел
все в полном порядке, но пересадил всех по-своему, настаивая, чтобы Грэ-
хем занял место на козлах рядом с Паолой.
   - Пусть у нее будет про запас мужская сила, - пояснил он.  -  Мне  не
раз приходилось видеть, как тормоз портится на самой середине спуска,  и
это доставляет пассажирам немало неприятностей. Бывают и жертвы.  А  те-
перь для вашего успокоения, чтобы вы знали, что такое Паола, я спою  вам
песенку.
   Наша девочка-плутовка
   Правит парой очень ловко,
   Но она себя прославит
   Тем, что и четверкой правит.
   Все рассмеялись. Паола сделала конюхам знак, чтобы они отпустили  ло-
шадей, и покрепче забрала в руки и выровняла вожжи.
   Среди смеха и шуток отъезжающие простились с
   Диком, и никто из них не заметил ничего, кроме ясного утра, обещавше-
го не менее чудесный день, и приветливого хозяина, желавшего им счастли-
вого пути. Но Паола, вместо радостного возбуждения, которое охватило  бы
ее в другое время оттого, что она правит четверкой  таких  лошадей,  по-
чувствовала смутную печаль, - и одной из причин было то, что Дик с  ними
не едет. А Грэхему при виде улыбающегося Дика стало стыдно: вместо того,
чтобы сидеть рядом с этой несравненной женщиной, ему следовало бы сейчас
мчаться в поезде или на пароходе на край света.
   Но веселое выражение исчезло с лица Дика, как только он повернулся  и
направился к дому. Было самое начало одиннадцатого, когда он кончил дик-
товать и Блэйк встал, намереваясь уйти. Однако он не ушел, а, замявшись,
пробормотал слегка виноватым тоном:
   - Вы меня просили, мистер Форрест, напомнить относительно  корректуры
вашей книги о шортхорнах. Вчера от издателей пришла  вторая  телеграмма:
они просят вас скорее вернуть ее.
   - Я сам уже не успею, - ответил Дик. - Будьте добры, выправьте типог-
рафские ошибки, а затем дайте мистеру Мэнсону для фактических  поправок,
- пусть особенно тщательно проверит родословную Короля Дэвона, - и  пош-
лите.
   До одиннадцати Дик принимал управляющих и экономов. Только в четверть
двенадцатого ему удалось отделаться от  организатора  выставок,  мистера
Питтса, показывавшего ему макет каталога для впервые организуемой в  его
имении годичной распродажи скота его собственных заводов. А тут появился
Бонбрайт, принес телеграммы для хозяина, и они не успели  еще  покончить
со всеми делами, как подоспело время завтрака.
   Оставшись наконец один, - в первый раз после того,  как  он  проводил
гостей, - Дик удалился на свою спальню-веранду и подошел к  висевшим  на
стене термометрам и барометру. Но смотрел он не на них, а  на  смеющееся
женское личико в круглой деревянной рамке.
   - Паола, Паола, - проговорил он вслух. - Неужели ты через столько лет
удивишь и себя и меня? Неужели ты потеряешь голову - ты, скромная и  уже
немолодая женщина?
   Он надел краги и шпоры для поездки верхом после завтрака и опять  за-
думчиво обратился к портрету.
   - Что ж, я за честную игру, - пробормотал он; и после паузы, уже  по-
вернувшись, чтобы уходить, добавил: - В открытом поле... и на равных ус-
ловиях... на равных условиях...
   - Знаете, если я скоро не уеду отсюда, - шутливо сказал Грэхем Дику в
тот же день, - придется мне стать вашим пансионером и  присоединиться  к
философам из "Мадроньевой рощи".
   Они пили втроем коктейли перед обедом: никто из возвратившихся с про-
гулки гостей еще не показывался.
   - Если бы наши философы написали все вместе хоть одну книгу! - вздох-
нул Дик. - Боже мой, голубчик, но должны же вы кончить здесь свою  рабо-
ту! Я вас заставил начать ее, и я должен позаботиться о том, чтобы вы ее
завершили.
   Стереотипные вежливо-равнодушные фразы,  которыми  Паола  уговаривала
Грэхема остаться, показались Дику сладостной музыкой. Его сердце дрогну-
ло от радости: может быть, он, несмотря на все, ошибся? Неужели два  та-
ких человека, как Грэхем и Паола, зрелых, умных и уже немолодых, способ-
ны так нелепо и легкомысленно потерять голову?
   - За книгу! - поднял Дик свой бокал; а затем добавил,  обернувшись  к
Паоле: - Прекрасный коктейль, Поли! Ты превзошла себя в этом  искусстве,
а О-Чая все не можешь научить, - его коктейли всегда хуже твоих. Да, еще
коктейль, пожалуйста...
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
 
   Грэхем ехал по лесистым ущельям среди гор, окружавших имение, и  зна-
комился со своей новой верховой лошадью Селимом - рослым, массивным  во-
роным мерином, которого Дик дал ему вместо более легкой Альтадены.  Изу-
чая характер коня, добродушного, смирного и все же лукавого, Грэхем мур-
лыкал слова цыганской песни, которую пел с  Паолой,  и  отдавался  своим
мыслям. Вспомнив о буколических любовниках, вырезавших свои инициалы  на
деревьях в лесу, он небрежно, скорее ради шутки, отломил ветку  лавра  и
ветку сосны, затем, привстав на стременах,  наклонился,  сорвал  длинный
стебель папоротника с пятипальчатым листком и накрест связал  им  ветки.
Когда паттеран был готов, он бросил его впереди себя на дорогу  и  заме-
тил, что Селим переступил через него,  не  задев.  Уже  отъехав,  Грэхем
обернулся и упорно старался не терять из виду свой паттеран до следующе-
го поворота дороги. "Лошадь на него не наступила: хорошее предзнаменова-
ние", - подумал он.
   Вокруг него повсюду рос папоротник, ветки лавров и сосен задевали его
по лицу, как бы приглашая продолжать начатую забаву. И он связывал  пат-
тераны и один за другим бросал их на дорогу.
   Спустя час он доехал до поворота, откуда, как ему было известно,  на-
чиналась дорога через перевал, крутая и трудная, - и Грэхем повернул об-
ратно.
   Селим тихонько заржал. Совсем близко раздалось ответное ржание. Тропа
в этом месте была удобной и широкой, Грэхем пустил Селима рысью и,  опи-
сав широкую дугу, нагнал Паолу, ехавшую на Лани.
   - Алло! - закричал он. - Алло! Алло!
   Она придержала лошадь, и он поравнялся с ней.
   - Я только что повернула обратно, - сказала она. - А вы почему повер-
нули? Я думала, вы едете через перевал в Литтл Гризли.
   - А вы знали, что я еду впереди вас? - спросил он, любуясь мальчишес-
ки-прямым и правдивым взглядом, каким она смотрела ему прямо в глаза.
   - Как же не знать? После второго паттерана я уже не сомневалась.
   - О, я и забыл про них, - виновато засмеялся он. - Но почему  вы  по-
вернули обратно?
   Она подождала, чтобы Лань и Селим переступили через лежавшую  поперек
дороги ольху, взглянула ему в глаза и ответила:
   - Потому что не хотела ехать по вашему следу; да и ни по чьим следам,
- быстро поправилась она. - И вот после второго  паттерана  я  повернула
обратно.
   Он сразу не нашелся, что ответить, и наступило неловкое молчание; оба
ощущали эту неловкость, вызванную тем, что оба они знали и о  чем  гово-
рить не могли.
   - А вы имеете обыкновение бросать паттерамы? - спросила Паола.
   - Это первый раз в моей жизни, - покачал он головой. - Но кругом  та-
кая пропасть подходящего материала, что трудно было удержаться, да и цы-
ганская - песня преследовала меня.
   - Меня она преследовала сегодня с утра, как только  я  проснулась,  -
сказала Паола, откинув голову, чтобы ветка дикого винограда не задела ее
щеку.
   А Грэхем, глядя на ее профиль, на венец ее  золотисто-каштановых  во-
лос, на ее прекрасную шею, снова ощутил знакомую томительную боль и  же-
лание. Ее близость дразнила его. Золотистая амазонка  Паолы  вызывала  в
нем мучительные видения ее тела, когда она сидела на тонущем Горце, ког-
да прыгала в воду с высоты сорока футов или шла по комнате в своем  жем-
чужноголубом платье средневекового покроя и сводившим его с ума стройным
движением колена приподнимала тяжелые складки.
   - Все это вздор, - заметила она, отрывая Грэхема от этих видений.
   Он быстро ответил:
   - Слава богу, что вы ни разу не вспомнили про Дика.
   - Вы разве его не любите?
   - Будьте честны, - твердо и почти сурово заявил он. - Все дело именно
в том, что я люблю его. Иначе...
   - Что? - спросила она.
   Голос ее звучал решительно, но она смотрела не на него, а прямо перед
собой, на острые ушки Лани.
   - Не понимаю, отчего я все еще здесь. Мне следовало давным-давно  уе-
хать.
   - Почему? - спросила она, не сводя глаз с ушей Лани.
   - Говорю вам, будьте честны, - повторил он предостерегающим тоном.  -
Я думаю, мы и без слов понимаем друг друга.
   Щеки Паолы вспыхнули, она вдруг повернулась к нему и молча посмотрела
на него в упор, затем быстро подняла руку, державшую хлыст, словно желая
прижать ее к своей груди, но рука нерешительно замерла в воздухе и опять
опустилась. Все же он видел, что глаза ее сияют радостным  испугом.  Да,
ошибки быть не могло: в них были испуг и радость. И он,  следуя  особому
чутью, которым одарены некоторые мужчины, переложил повод в другую руку,
подъехал к ней вплотную, обнял ее, и, прижавшись коленом  к  ее  колену,
привлек к себе так близко, что лошади покачнулись, и поцеловал ее в губы
со всей силой своего желания.  Ошибки  быть  не  могло.  В  этом  жарком
объятии, когда их дыхание смешалось,  он  с  невыразимым  волнением  по-
чувствовал на своих губах ответный трепет ее губ.
   Но через миг она вырвалась. Краска сбежала с ее щек. Глаза  сверкали.
Она подняла хлыст как бы для того, чтобы ударить,  но  опустила  его  на
удивленную Лань и тут же так неожиданно и стремительно вонзила  шпоры  в
бока лошади, что та застонала и шарахнулась в сторону.
   Он  прислушивался  к  замиравшему  на  лесной  дороге  стуку   копыт,
чувствуя, что голова у него кружится и кровь стучит в висках. Когда  за-
молкли последние отзвуки дальнего топота, он не то  соскользнул,  не  то
упал с седла и сел на мшистый камень. Грэхем был глубоко потрясен -  го-
раздо сильнее, чем считал это возможным до той минуты, когда она  очути-
лась в его объятиях. Что же! Жребий брошен! Он вскочил и выпрямился  так
порывисто, что Селим в испуге отпрянул от него и, натянув повод,  громко
захрапел.
   То, что произошло, произошло совершенно неожиданно. Но это было неиз-
бежно. Это не могло не случиться. Грэхем действовал не по заранее  обду-
манному плану, хоть теперь и понимал, что при своей пассивности  и  про-
медлениях с отъездом должен был все это предвидеть. А теперь отъезд  уже
не поможет. Теперь все его терзания, его безумие и  счастье  состояли  в
том, что сомнений уже быть не могло. Зачем слова,  когда  его  губы  еще
дрожали от воспоминания о том, что она сказала ему прикосновением  своих
губ? Он вновь и вновь возвращался к этому поцелую, на который она  отве-
тила, и тонул в море блаженных воспоминаний.
   Он бережно тронул свое колено, которого коснулось ее  колено,  преис-
полненный смиренной благодарности, понятной лишь тому, кто  истинно  лю-
бит. Чудесным казалось ему, что такая удивительная женщина могла его по-
любить. Это ведь не девчонка. Это зрелая женщина, опытная и отдающая се-
бе отчет в своих желаниях. И ее У. дыхание прерывалось, когда она была в
его объятиях, и ее уста ожили для его уст. Он получил от нее то, что  ей
отдал, - а ему даже не снилось, чтобы, он после стольких  лет  мог  дать
так много.
   Грэхем встал, сделал было движение, чтобы сесть  на  Селима,  который
обнюхивал его плечо, но