гда любить его.
   - А меня? - ревниво спросил Грэхем.
   - Конечно, - улыбнулась она. - Вы единственный, кроме Дика, кто  меня
так... целовал и кого я так целовала. Но я ни на что не  могу  решиться.
Треугольник, как вы называете наши отношения, должен  быть  разрешен  не
мной. Сама я не в силах. Я все сравниваю вас обоих, оцениваю, взвешиваю.
Мне представляются все годы, прожитые с Диком. И потом я спрашиваю  свое
сердце... И я не знаю. Не знаю...  Вы  большой  человек  и  любите  меня
большой любовью. Но Дик больше вас. Вы ближе к земле, вы... - как бы это
выразиться? - вы человечнее, что ли. И вот почему я люблю вас сильнее  -
или по крайней мере мне кажется, что сильнее.
   Подождите, - продолжала она, удерживая его жадно тянувшиеся к ней ру-
ки, - я еще не все сказала. Я вспоминаю все наше прошлое с Диком, предс-
тавляю себе, какой он сегодня и какой будет завтра... И я не могу вынес-
ти мысли, что кто-то пожалеет моего мужа... что вы пожалеете его, - а вы
не можете не жалеть его, когда я говорю вам, что люблю вас  больше.  Вот
почему я ни в чем не уверена, вот почему я так быстро  беру  назад  все,
что скажу... и ничего не знаю...
   Я бы умерла со стыда, если бы из-за меня кто-нибудь стал жалеть Дика!
Честное слово! Я не могу представить себе  ничего  ужаснее!  Это  унизит
его. Никто никогда не жалел его. Он всегда был наверху, веселый, радост-
ный, уверенный, непобедимый. Больше того: он и не заслуживал, чтобы  его
жалели. И вот по моей и... вашей вине, Ивэн...
   Она резко оттолкнула руку Ивэна.
   - ...Все, что мы делаем, каждое ваше прикосновение -  уже  повод  для
жалости. Неужели вы не понимаете, насколько я во всем этом запуталась? А
потом... ведь у меня есть гордость. Вы видите, что я  поступаю  нечестно
по отношению к нему... даже в таких мелочах, - она опять поймала его ру-
ку и стала ласкать ее легкими касаниями пальцев, - и это оскорбляет  мою
любовь к вам, унижает, не может не унижать меня в ваших глазах. Я содро-
гаюсь при мысли, что вот хотя бы это, - она приложила его руку  к  своей
щеке, - дает вам право жалеть его, а меня осуждать.
   Она сдерживала нетерпение этой лежавшей на ее щеке руки, потом  почти
машинально перевернула ее, долго разглядывала и медленно целовала в  ла-
донь. Через мгновение он рванул ее к себе, и она была в его объятиях.
   - Ну, вот... - укоризненно сказала она, высвобождаясь.
   - Почему вы мне все это про Дика рассказываете? - спросил ее Грэхем в
другой раз, во время прогулки, когда их лошади шли рядом. -  Чтобы  дер-
жать меня на расстоянии? Чтобы защититься от меня?
   Паола кивнула, потом сказала:
   - Нет, не совсем так. Вы же знаете, что я  не  хочу  держать  вас  на
расстоянии... слишком далеком. Я говорю об этом потому, что Дик постоян-
но занимает мои мысли. Ведь двенадцать лет он один занимал их. А еще по-
тому, вероятно, что я думаю о нем. Вы поймите, какое  создалось  положе-
ние! Вы разрушили идеальное супружество!
   - Знаю, - отозвался он. - Моя роль разрушителя мне совсем не по душе.
Это вы заставляете меня играть ее, вместо того чтобы со мной  уйти.  Что
же мне делать? Я всячески стараюсь забыться, не думать  о  вас.  Сегодня
утром я написал полглавы, но знаю, что ничего не вышло, придется все пе-
ределывать, - потому что я не могу не думать о вас. Что такое Южная Аме-
рика и ее этнография в сравнении с вами? А когда я подле вас - мои  руки
обнимают вас, прежде чем я успеваю отдать себе отчет в том,  что  делаю.
И, видит бог, вы хотите этого, вы тоже хотите этого, не отрицайте!
   Паола собрала поводья, намереваясь пустить лошадь галопом, но  прежде
с лукавой улыбкой произнесла:
   - Да, я хочу этого, милый разрушитель.
   Она и сдавалась и боролась.
   - Я люблю мужа, не забывайте этого, - предупреждала  она  Грэхема,  а
через минуту он уже сжимал ее в объятиях.
   - Слава богу, мы сегодня только втроем! - воскликнула  однажды  Паола
и, схватив за руки Дика и Грэхема, потащила их к любимому дивану Дика  в
большой комнате. - Давайте сядем и будем  рассказывать  друг  другу  пе-
чальные  истории  о  смерти  королей.  Идите  сюда,  милорды  и  знатные
джентльмены, поговорим об Армагеддоновой битве; когда  закатится  солнце
последнего дня.
   Она была очень весела, и Дик с изумлением увидел,  что  она  закурила
сигарету. За все двенадцать лет их брака он мог  сосчитать  по  пальцам,
сколько сигарет она выкурила, - и то она делала это только из  вежливос-
ти, чтобы составить компанию какой-нибудь курящей гостье. Позднее, когда
Дик налил себе и Грэхему виски с содовой, она удивила его своей просьбой
дать и ей стаканчик.
   - Смотри, это с шотландским виски, - предупредил он.
   - Ничего, совсем малюсенький, - настаивала она, - и  тогда  мы  будем
как три старых добрых товарища и поговорим обо всем на  свете.  А  когда
наговоримся, я спою вам "Песнь Валькирии".
   Она говорила больше, чем обычно, и всячески старалась заставить  мужа
показать себя во всем блеске. Дик это заметил, но решил исполнить ее же-
лание и выступил с импровизацией на тему о белокурых солнечных героях.
   "Она хочет, чтобы Дик показал себя", - подумал Грэхем.
   Но едва ли Паола могла сейчас желать, чтобы они  состязались,  -  она
просто с восхищением смотрела на этих двух  представителей  человеческой
породы: они были прекрасны и оба принадлежали ей.
   "Они говорят об охоте на крупную дичь, - подумала  она,  -  но  разве
когда-нибудь маленькой женщине удавалось поймать  такую  дичь,  как  эти
двое?"
   Паола сидела на диване, поджав ноги, и ей был виден то Грэхем, удобно
расположившийся в глубоком кресле, то Дик: опираясь на локоть, он  лежал
подле нее среди подушек. Она переводила взгляд с одного  на  другого,  и
когда мужчины заговорили о жизненных схватках и борьбе -  как  реалисты,
трезво и холодно, - ее мысли устремились по тому же  руслу,  и  она  уже
могла хладнокровно смотреть на Дика, без той мучительной жалости,  кото-
рая все эти дни сжимала ей сердце.
   Она гордилась им, - да и какая женщина не стала  бы  гордиться  таким
статным, красивым мужчиной, - но она его уже не жалела. Они правы. Жизнь
- игра. В ней побеждают самые ловкие, самые сильные. Разве они оба много
раз не участвовали в такой борьбе, в таких состязаниях? Почему же нельзя
и ей? И по мере того как она смотрела на них и слушала их,  этот  вопрос
вставал перед ней все с большей настойчивостью.
   Они отнюдь не были анахоретами, эти двое, и, наверное, разрешали себе
многое в том прошлом, из которого, как загадки, вошли в  ее  жизнь.  Они
знавали такие дни и такие ночи, в которых женщинам  -  по  крайней  мере
женщинам, подобным Паоле, - отказано. Что касается Дика, то в его скита-
ниях по свету он, бесспорно, - она сама слышала всякие разговоры на этот
счет, - сближался со многими женщинами. Мужчина всегда  остается  мужчи-
ной, особенно такие, как эти двое! И ее обожгла ревность к их случайным,
неведомым подругам, и ее сердце ожесточилось. "Они пожили всласть и ни в
чем не знали отказа", - вспомнилась ей строчка из Киплинга.
   Жалость? А почему она должна жалеть их больше, чем они жалеют ее? Все
это слишком огромно, слишком стихийно, здесь нет места  жалости.  Втроем
они участвуют в крупной игре, и кто-нибудь должен  проиграть.  Увлекшись
своими мыслями, она уже рисовала себе возможный исход игры.  Обычно  она
боялась таких размышлений, но стаканчик  виски  придал  ей  смелости.  И
вдруг ей представилось, что конец будет страшен; она видела его  как  бы
сквозь мглу, но он был страшен.
   Ее привел в себя Дик, он водил рукой перед ее глазами, как бы отстра-
няя какое-то видение.
   - Померещилось что-нибудь? - поддразнил он ее,  стараясь  поймать  ее
взгляд.
   Его глаза смеялись, но она уловила в них что-то, заставившее  ее  не-
вольно опустить длинные ресницы. Он знал. В этом уже нельзя было  сомне-
ваться. Он знал. Именно это она прочла в его взгляде и  потому  опустила
глаза.
   - "Цинтия, Цинтия, мне показалось!.." - весело стала она напевать;  и
когда он опять заговорил, она потянулась к его недопитому стакану и сде-
лала глоток.
   Пусть будет что будет, сказала она себе, а игру  она  доиграет.  Хоть
это и безумие, но это жизнь, она живет. Так полно она еще никогда не жи-
ла. И эта игра стоила свеч, какова бы ни была  потом  расплата.  Любовь?
Разве она когда-нибудь по-настоящему любила Дика той любовью,  на  какую
была способна теперь? Не принимала ли она все эти годы нежность  и  при-
вычку за любовь? Ее взор потеплел, когда она взглянула на  Грэхема:  да,
вот Грэхем захватил ее, как никогда не захватывал Дик.
   Она не привыкла к столь крепким напиткам, ее сердце учащенно  билось,
и Дик, как бы случайно на нее посматривая, отлично понимал,  почему  так
ярко блестят ее глаза и пылают щеки и губы.
   Он говорил все меньше, и беседа, точно по общему уговору, затихла.
   Наконец он взглянул на часы, встал, зевнул, потянулся и заявил:
   - Пора и на боковую. Белому человеку осталось мало спать. Выпьем, что
ли, на ночь, Иван?
   Грэхем кивнул; оба чувствовали потребность подкрепиться.
   - А ты? - спросил Дик жену.
   Но Паола покачала головой, подошла к роялю и принялась убирать  ноты;
мужчины приготовили себе напитки.
   Грэхем опустил крышку рояля, а Дик ждал уже в дверях, и когда все они
вышли из комнаты, он оказался на несколько шагов впереди. Паола попроси-
ла Грэхема тушить свет во всех комнатах, через которые они проходили.
   В том месте, где Грэхему надо было сворачивать к себе  в  башню.  Дик
остановился.
   Грэхем погасил последнюю лампочку.
   - Да не эту... глупый, - услышал Дик голос Паолы.  -  Эта  горит  всю
ночь.
   Дик не слышал больше ничего, но кровь  бросилась  ему  в  голову.  Он
проклинал себя, он вспомнил, что когда-то сам целовался, пользуясь  тем-
нотой. И теперь он совершенно точно представлял себе,  что  произошло  в
этой темноте, длившейся мгновение, пока лампочка не вспыхнула снова.
   У него не хватило духа взглянуть им в лицо, когда они нагнали его. Не
желал он также видеть, как честные глаза Паолы спрячутся  за  опущенными
ресницами; он медлил и мял сигару, тщетно подыскивая слова для непринуж-
денного прощания.
   - Как идет ваша книга? Какую главу вы пишете? -  наконец  крикнул  он
вслед удалявшемуся Грэхему и почувствовал, что Паола коснулась его руки.
   Держась за его руку, она раскачивала ее и шла рядом с ним,  болтая  и
подпрыгивая, словно расшалившаяся девочка. Он же  печально  размышлял  о
том, какую еще она изобретет хитрость, чтобы сегодня уклониться от обыч-
ного поцелуя на ночь, от которого уже так давно уклонялась.
   Видимо, она так и не успела ничего придумать; а они уже дошли до того
места, где им надо было разойтись в разные  стороны.  Поэтому,  все  еще
раскачивая его руку и оживленно болтая всякий вздор, она проводила  Дика
до его рабочего кабинета. И тут он сдался. У него не хватило ни сил,  ни
упорства, чтобы ждать новой уловки. Сделав вид, будто  вспомнил  что-то,
он довел ее до своего письменного стола и взял с него случайно  попавшее
под руку письмо.
   - Я дал себе слово отправить завтра утром ответ с первой же  машиной,
- сказал он, нажимая кнопку диктофона, и принялся диктовать.
   Она еще с минуту не выпускала его руки. Затем  он  почувствовал  про-
щальное пожатие ее пальцев, и она прошептала:
   - Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи, детка, - ответил он машинально, продолжая диктовать
и как бы не замечая ее ухода.
   И продолжал до тех пор, пока ее шаги не стихли в отдалении.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
 
   На следующее утро Дик, диктуя Блэйку ответы на письма, не  раз  готов
был все это бросить.
   - Позвоните Хеннесси и Менденхоллу, - сказал он, когда  Блэйк  собрал
свои бумаги и поднялся, чтобы уйти. - Поймайте их в конюшнях для  молод-
няка и скажите: пусть сегодня не приходят, лучше завтра утром.
   Но тут появился Бонбрайт и приготовился, как обычно, стенографировать
в течение часа разговоры Дика с его управляющими.
   - И вот еще что, - крикнул Дик вслед Блэйку, - спросите Хеннесси, как
чувствует себя старуха Бесси. Она была вчера вечером очень плоха, -  по-
яснил он Бонбрайту.
   - Мистеру Хэнли нужно переговорить с вами немедленно, мистер Форрест,
- сказал Бонбрайт и прибавил, увидев, как его патрон с досадой и удивле-
нием поднял брови. - Это насчет Быокэйской плотины. Чтото там не выходит
по плану... допущена, видимо, крупная ошибка...
   Дик уступил и целый час совещался со своими управляющими.
   Во время жаркого спора с Уордменом о дезинфекционном составе для  ку-
пания овец он встал из-за стола и подошел к окну, привлеченный голосами,
топотом лошадей и смехом Паолы.
   - Воспользуйтесь отчетом Монтаны, я вам сегодня же пришлю с него  ко-
пию, - продолжал он, глядя в окно. - Там выяснили, что это  средство  не
годится. Оно действует скорее успокаивающе, но не убивает паразитов. Оно
недостаточно эффективно.
   Мимо окна проскакала кавалькада из четырех человек. Паола ехала между
двумя друзьями Форреста, художником Мартинесом и скульптором  Фрейлигом,
только что прибывшим с утренним поездом. Она оживленно беседовала с обо-
ими. Четвертым был Грэхем на Селиме: он отстал от них, но было совершен-
но ясно, что очень скоро эти четверо всадников разделятся на две пары.
   Едва пробило одиннадцать, как Дик, не находивший себе  места,  нахму-
рясь, вышел с папиросой на большой двор; угадав по многим признакам, что
Паола совсем забросила своих золотых рыбок. Дик горько усмехнулся. Глядя
на них, он вспомнил о ее собственном внутреннем дворике,  где  тоже  был
бассейн, - она держала в нем самые редкие и красивые экземпляры. Он  ре-
шил заглянуть туда и пустился в путь, открывая своим  ключом  двери  без
ручек и выбирая ходы и переходы, известные, кроме него, только Паоле  да
слугам.
   Внутренний дворик Паолы был одним из  самых  замечательных  подарков,
сделанных Диком своей молодой жене. Эта  затея,  подсказанная  щедростью
любящего, могла быть осуществлена только при таких королевских  доходах.
Он предоставил Паоле полную возможность устроить дворик по своему  вкусу
и настаивал на том, чтобы она не останавливалась перед самыми сумасброд-
ными тратами. Ему доставляло особенное удовольствие дразнить своих  быв-
ших опекунов сногсшибательными суммами в ее чековой книжке. Дворик никак
не был связан с общим планом Большого дома.  Глубоко  скрытый  в  недрах
этой огромной постройки, он не мог нарушить его очертаний  и  красот.  И
редко кто видел этот прелестнейший уголок. Кроме сестер Паолы  да  како-
го-нибудь приезжего художника, туда никто не допускался, и никто не  мог
им полюбоваться. Грэхем слышал о существовании дворика, но даже  ему  не
предложили посмотреть его.
   Дворик был круглый и настолько маленький, что в нем  не  чувствовался
холод пустого пространства, как в большинстве дворов. Дом  был  построен
из бетона, здесь же глаз отдыхал на мраморе  удивительно  мягких  тонов.
Окружающие дворик аркады были из резного белого мрамора с чуть зеленова-
тым оттенком,  смягчавшим  ослепительные  отблески  полуденного  солнца.
Бледноалые розы обвивались вокруг стройных колонн  и  перекидывались  на
плоскую низкую крышу, украшенную не уродливыми химерами,  а  смеющимися,
шаловливыми младенцами. Дик брел неторопливо по розовому мраморному полу
под аркадами, и в его душу постепенно проникала красота  этого  дворика,
смягчая и успокаивая его.
   Сердцем и центром дворика был фонтан: он состоял из трех сообщающихся
между собой, расположенных на разной высоте бассейнов из белого мрамора,
прозрачного, как раковины. Вокруг бассейна резвились дети, изваянные  из
розового мрамора, в натуральную величину. Некоторые из них  заглядывали,
перегнувшись через борт, в нижние бассейны; один жадно тянулся ручонками
к золотым рыбкам; другой, лежа на спине, улыбался небу; еще один  малыш,
широко расставив толстенькие ножки, потягивался;  иные  стояли  в  воде,
иные играли среди белых и красных роз, - но все были так или иначе  свя-
заны с фонтаном и в какой-нибудь точке с ним соприкасались.  Мрамор  был
выбран так удачно и скульптура так хороша, что возникала полная  иллюзия
жизни. Это были не херувимы, а живые, теплые человеческие детеныши.
   Дик с улыбкой смотрел на их веселую компанию. Он докурил  папиросу  и
все еще стоял перед ними, держа в руках окурок. "Вот что ей нужно  было,
- думал он, - ребята, малыши. Она же страстно любит их! И если б  у  нее
были дети..." Он вздохнул и, пораженный новой, -  мыслью,  посмотрел  на
любимое местечко Паолы, зная заранее, что не  увидит  брошенного  там  в
красивом беспорядке начатого ею шитья: все эти дни она не шила.
   Он не зашел в маленькую галерею за аркадами, где были собраны картины
и  гравюры,  а  также  мраморные  и  бронзовые  копии  с  ее  любимейших
скульптур, находящихся в музеях Европы. Он поднялся по лестнице,  прошел
мимо великолепной Ники, стоявшей на площадке в том месте,  где  лестница
разделялась, и еще выше - в жилые комнаты, занимавшие весь верхний  этаж
флигеля. Но возле Ники он на миг остановился и посмотрел вниз,  на  дво-
рик. Сверху он был похож на прекрасную драгоценную гемму, совершенную по
форме и по краскам. И Дик должен был сознаться, что  хотя  средства  для
воплощения этого замысла предоставил он, но замысел целиком  принадлежал
Паоле, - эта красота была ее созданием. Паола долго мечтала о таком дво-
рике, и Дик дал ей возможность осуществить свою мечту. А теперь, размыш-
лял он, она забыла и о дворике. Паола не была своекорыстной, - он отлич-
но знал это, - и если он, сам по себе, не в силах удержать ее,  то  всем
этим игрушкам никогда не заглушить зов ее сердца.
   Дик бесцельно бродил по ее комнатам, почти не видя  отдельных  обсту-
пивших его предметов, но все охватывая  любящим  взглядом.  Каждая  вещь
здесь красноречиво говорила о своеобразии хозяйки. Но когда он  заглянул
в ванную с ее низким римским бассейном, он все-таки не мог не  заметить,
что кран чуточку подтекает, и решил сегодня же сказать об этом  водопро-
водчику.
   Взглянул Дик, конечно, и на ее мольберт, отнюдь не ожидая увидеть но-
вую работу, но обманулся - перед ним стоял его собственный  портрет.  Он
знал ее прием - брать позу и основные контуры с фотографии, а затем  до-
полнять этот контур по воспоминаниям. В данном случае  она  воспользова-
лась очень удачным "моментальным снимком, когда он сидел в седле. Одине-
динственный раз и на один миг Дику удалось заставить  Капризницу  стоять
смирно; он был изображен с шляпой в руке, волосы в живописном  беспоряд-
ке, выражение лица естественное - он не знал,  что  его  снимают,  глаза
прямо смотрят в  камеру.  Никакой  фотограф  не  мог  бы  лучше  уловить
сходство. Паола отдала увеличить снимок и писала теперь с него. Но порт-
рет уже перестал быть фотографией. Дик узнавал характерную для Паолы ма-
неру.
   Вдруг он вздрогнул и вгляделся пристальнее. Разве это  его  выражение
глаз да и всего лица? Опять он посмотрел на фотографию, - там  этого  не
было. Он подошел к одному из зеркал и, придав себе равнодушный вид,  на-
чал думать о Паоле и Грэхеме. И постепенно на его лице и в глазах появи-
лось то самое выражение.  Не  удовольствовавшись  этим,  он  вернулся  к
мольберту и еще раз взглянул на портрет, чтобы проверить свое  впечатле-
ние. Паола знала! Паола знала, что он знает! Она вырвала у  него  тайну,
подстерегла в одну из тех минут, когда новое выражение  без  его  ведома
проступило у него на лице, и перенесла на холст.
   Из гардеробной появилась горничная Паолы, китаянка Ой-Ли; она не  за-
метила Дика и шла к нему навстречу в глубокой задумчивости, опустив гла-
за. Лицо ее было печально, и она уже не поднимала брови - привычка, пос-
лужившая поводом для ее прозвища. На лице не  было  обычного  удивления,
китаянка казалась подавленной.
   "Кажется, все наши лица начали выдавать свои тайны", - подумал он.
   - С добрым утром, Ой-Ли, - окликнул ее Дик.