Да, его шея оценена в тридцать тысяч долларов, - улыбнулся  Дик.  -
Эту сумму мне предлагал в прошлом году некий союз коннозаводчиков, после
того как Горец взял на побережье Тихого океана все призы за  резвость  и
красоту. А Паола каждый день рискует сломать себе шею;  и  если  бы  это
стоило каждый раз тридцать тысяч, она разорила бы меня, - но с  ней  ни-
когда ничего не случается.
   - Однако сейчас опасность была очень велика: ведь
   Жеребец мог опрокинуться на спину.
   - А вот все-таки не опрокинулся, - возразил  Дик  спокойно.  -  Паоле
всегда везет. Она точно заговоренная. Однажды она угодила  со  мной  под
артиллерийский обстрел - и была потом разочарована, что ни один наряд  в
нее не попал, не убил и даже не ранил. Четыре батареи на расстоянии мили
открыли огонь, нам Предстояло пройти полмили по гребню холма до  ближай-
шего укрытия. Я даже рассердился, что  она,  будто  нарочно  задерживает
шаг. И она созналась, что, пожалуй, да - чуточку. Мы женаты уже десять -
двенадцать лет, но, как ни странно, мне и теперь кажется, что  я  совсем
ее не знаю, и никто ее не знает, да и она сама  себя  не  знает,  -  так
иногда смотришь на себя в зеркало и думаешь: что за черт, кто это  смот-
рит на тебя? У нас с Паолой есть такая магическая формула: "Не  стой  за
ценой, коли вещь тебе нравится". И все равно, чем  платить  -  долларами
или собственной шкурой. Так мы и живем,  это  наше  правило.  И  знаете:
судьба еще ни разу нас не надула.
 
 
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
   В столовой собрались одни мужчины. Дамы, по словам  Форреста,  решили
завтракать у себя.
   - Думаю, что вы не увидите никого из них до четырех часов,  -  сказал
Дик, - а в четыре Эрнестина, одна из сестер моей жены, постарается обыг-
рать меня в теннис; так она по крайней мере мне заявила.
   Во время завтрака, на котором присутствовали  одни  мужчины,  Грэхем,
участвуя в разговоре о скоте и скотоводстве, узнал много  нового,  да  и
сам поделился частицей своего опыта, но никак не мог отогнать  неотрази-
мое видение прелестной белой фигурки, прильнувшей к темной мокрой  спине
плывущего жеребца. И все последующие часы, когда он осматривал  премиро-
ванных мериносов и беркширских поросят, этот образ неотступно  продолжал
жечь ему веки. Даже когда в четыре часа начался теннис  и  Грэхем  играл
против Эрнестины, он мазал не раз, так как летящий мяч  вдруг  заслоняла
все та же картина: белая женская фигура на спине великолепной лошади.
   Хотя Грэхем родился не в Калифорнии, он отлично знал ее  обычаи,  ибо
сроднился с ней, - и потому нисколько не удивился, когда за обедом  жен-
щины, которых он видел в купальных костюмах, оказались в вечерних туале-
тах, а мужчины - в своем более или менее обычном виде; он и сам  предус-
мотрительно последовал их примеру и, невзирая на роскошь и  элегантность
жизни в Большом доме, оделся скромно и просто.
   Между первым и вторым зовом гонга все гости перешли в длинную  столо-
вую. Сейчас же после второго явился Форрест и потребовал коктейли.  Грэ-
хем с нетерпением ожидал появления той, чей образ стоял перед ним с  ут-
ра. Вместе с тем он приготовился и к возможным  разочарованиям:  слишком
часто видел он, как много  теряют  атлеты  и  борцы,  скованные  обычным
платьем; и теперь, когда сказочное существо, пленившее его в белом  шел-
ковом трико, должно было появиться в модном туалете современной женщины,
он не ждал от этого зрелища ничего особенного.
   Но она вошла, и у Грэхема захватило дух. На миг она остановилась  под
аркой двери, выделяясь на черном фоне, озаренная падавшим на нее спереди
мягким светом. От удивления Грэхем невольно раскрыл рот, ошеломленный ее
красотой, пораженный превращением этого эльфа, этой маленькой феи в пре-
лестную женщину. Перед ним была теперь не фея, не ребенок и  не  мальчик
верхом на лошади, а светская женщина с той  благородной  осанкой,  какую
нередко умеют придать себе именно маленькие женщины.
   Она была несколько выше ростом, чем показалась ему в воде, но и в ве-
чернем туалете поражала той же стройностью и пропорциональностью  сложе-
ния. Он отметил золотисто-каштановый цвет ее  высоко  зачесанных  волос,
здоровую белизну упругой чистой кожи, как бы созданную для пения лебеди-
ную шею, переходившую в красивую грудь, и наконец ее платье  жемчужного-
лубого цвета и какого-то средневекового  покроя,  -  оно  обтягивало  ее
стан, широкие рукава спадали свободными складками, отделкой служила кай-
ма из золотой вышивки с драгоценными камнями.
   Паола улыбнулась гостям в ответ на  их  приветствия,  и  Грэхему  эта
улыбка напомнила ту, которую он видел на ее лице утром, когда она сидела
верхом на жеребце. Она подошла к столу, и он не мог не  восхититься  той
неподражаемой грацией, с какой ее стройные колени  приподнимали  тяжелые
складки платья, - те самые округлые колени, которыми она отчаянно сжима-
ла мускулистые бока Горца. Грэхем заметил, что на ней нет корсета, -  да
она и не нуждалась в нем. И в то время как она шла через всю  комнату  к
столу, он видел перед собой двух женщин: одну - светскую даму и  хозяйку
Большого дома, другую - восхитительную статуэтку всадницы, хоть и  скры-
тую под этим голубоватым с золотом платьем, но забыть которую  не  могли
его заставить никакие одежды и покровы.
   И вот она была здесь, среди своих домашних и гостей; ее рука на мгно-
вение коснулась его руки, когда Форрест представил его,  и  она  сказала
ему свое "добро пожаловать" таким певучим голосом, который мог  родиться
только в недрах этого горла и этой высокой, несмотря на общую  миниатюр-
ность, груди.
   Сидя за столом наискось от нее, Грэхем невольно  втайне  наблюдал  за
ней. Хотя он участвовал в общем шутливом и  веселом  разговоре,  но  его
взоры и его мысли были заняты только хозяйкой.
   Не часто приходилось Грэхему сидеть за  столом  в  такой  странной  и
пестрой компании. Покупатель овец и корреспондент "Газеты скотовода" все
еще находились здесь. Перед самым обедом на трех машинах приехала компа-
ния мужчин, дам и девиц - всего четырнадцать человек:  они  предполагали
пробыть до вечера, чтобы возвращаться верхом при луне.
   Их имен Грэхем не запомнил, но понял из разговора, что они  прикатили
за тридцать миль, из городка  Уикенберга,  расположенного  в  долине,  -
по-видимому, какие-то местные банковские служащие, врачи и богатые  фер-
меры. Гости были чрезвычайно веселы, жизнерадостны и  сыпали  шутками  и
новейшими анекдотами на самом модном жаргоне.
   - В одном я убедился, - сказал Грэхем, обращаясь к Паоле, - если  ваш
дом всегда служит караван-сараем, то мне  и  пытаться  нечего  запомнить
имена и лица всех, с кем я знакомлюсь.
   - Я вас понимаю, - засмеялась она в ответ. - Но ведь это соседи.  Они
могут заехать в любое время. Вон та дама, рядом с Диком, миссис  Уатсон,
принадлежит к старой местной аристократии. Ее дед  Уикен  перешел  через
Сьерру в тысяча восемьсот сорок шестом году, и Уикенберг назван  по  его
имени. А хорошенькая черноглазая девушка - ее дочь...
   Паола давала ему краткие характеристики гостей, но Грэхем, неотступно
занятый тем, чтобы разгадать это обаятельное существо, не слышал и поло-
вины того, что она говорила. Сначала он подумал, что основная ее черта -
естественность; через минуту решил, что жизнерадостность. Но ни то,  ни,
другое определение не удовлетворило его, - нет, не в этом дело! И  вдруг
его осенило: гордость! Основное в ней - гордость.  Гордость  была  в  ее
глазах, в посадке головы, в нежных завитках волос, в трепете тонко очер-
ченных ноздрей, в подвижных губах, в форме круглого  подбородка,  в  ма-
леньких сильных руках с голубыми жилками, в которых можно было сразу уз-
нать руки пианистки, проводящей много часов за роялем. Да,  гордость!  В
каждой мышце, в каждой линии, в каждом жесте -  непоколебимая,  насторо-
женная, жгучая гордость.
   Паола могла быть  радостной  и  непринужденной,  женственно-нежной  и
мальчишески-задорной, готовой на всякую шалость; но гордость жила в  ней
всегда - трепетная, неистребимая, неискоренимая гордость, она как бы ле-
жала в основе всего ее существа. Паола была демократкой, открытой,  иск-
ренней и честной женщиной, прямой, без предрассудков, и ни в каком  слу-
чае не безвольной игрушкой. Минутами в ней точно вспыхивало  что-то  по-
добное блеску стали - драгоценной, чудесной стали. Она производила  впе-
чатление силы, но в ее самых изощренных и сдержанных формах! И он связы-
вал образ Паолы с представлением о серебряной струне, о  тонкой  дорогой
коже, о шелковистой сетке из девичьих волос, какие плетут на  Маркизских
островах, о перламутровой раковине или наконечнике из слоновой кости  на
дротиках эскимосов.
   - Хорошо, Аарон, - донесся сквозь общий говор голос  Дика  с  другого
конца стола. - Вот кое-что специально для вас,  поразмыслите-ка.  Филипп
Брукс говорит: "Истинно великий человек всегда в какой-то мере  чувству-
ет, что его жизнь принадлежит его народу и что все данное ему богом дано
не только ему, но через него всему человечеству".
   - С каких это пор вы верите в бога? - отозвался с добродушной насмеш-
кой тот, кого Форрест назвал Дароном. Это был стройный, узколицый, смуг-
лый человек с блестящими глазами и черной, как уголь, длинной бородой.
   - Не знаю, хоть убейте, - отозвался Дик. - Все равно, берите мои сло-
ва иносказательно, называйте это, как хотите, - Моралью, Добром,  Эволю-
цией.
   - Чтобы быть великим, вовсе не нужно мыслить  по  законам  логики,  -
вмешался в разговор тихий длиннолицый ирландец с потертыми  рукавами,  -
наоборот, очень многие люди, мыслившие весьма логично о жизни и  о  все-
ленной, так и не стали великими.
   - Браво, Терренс! - похлопал ему Дик.
   - Все дело в том, какой смысл мы вкладываем в это понятие, - медленно
проговорил еще один из гостей,  несомненно  индус,  крошивший  хлеб  ма-
ленькими, необычайно изящными руками, - что мы разумеем под словом  "ве-
ликий".
   - Не сказать ли вместо "бога" "красота"? - нервно и застенчиво  спро-
сил юноша с трагическим выражением лица и растрепанной шевелюрой.
   Вдруг Эрнестина поднялась со своего места, оперлась руками о стол  и,
приняв позу оратора, наклонилась вперед и с притворной горячностью воск-
ликнула:
   - Ну вот, опять! Опять в тысячный раз вывернут  вселенную  наизнанку!
Теодор, - обратилась она к юному поэту, - что же  вы,  язык  проглотили?
Примите участие в споре. Оседлайте своего конька Эона,  может  быть,  он
довезет вас скорее других.
   Раздался взрыв смеха, и бедный, смущенный поэт стушевался и спрятался
в свою раковину.
   Эрнестина повернулась к чернобородому.
   - Нет, "Аарон, сегодня он не в форме. Начните вы. Вы уж  знаете,  что
надо. "Как остроумно выразился Бергсон, с присущей ему точностью и  мет-
костью философских определений, соединенных с обширным  интеллектуальным
кругозором..."
   Раздался новый взрыв смеха, заглушивший и конец речи Эрнестины и шут-
ливый ответ чернобородого.
   - Нашим философам сегодня не удастся сразиться, - сказала  вполголоса
Паола Грэхему.
   - Философам? - удивился он. - Разве они не из уикенбергской компании?
Кто же и что они? Я ничего не понимаю.
   - Они... - начала Паола нерешительно. - Они здесь  живут  и  называют
себя "лесными птицами". В нескольких милях отсюда у них в лесу свой  ла-
герь, там они только и делают, что читают и спорят. Держу пари,  что  вы
найдете у них штук пятьдесят книг из библиотеки Дика, которые еще не ус-
пели попасть в каталог. Они ведают нашей библиотекой и снуют туда и сюда
днем и ночью с охапками книг, а также с  последними  номерами  журналов.
Дик уверяет, что благодаря им у него теперь самое полное собрание совре-
менной философской литературы на Тихоокеанском побережье. Они как бы пе-
реваривают для него весь этот материал... Это очень его занимает,  да  и
время ему экономит. Он ведь, знаете, ужасно много работает...
   - Насколько я понимаю, они... то есть Дик содержит их? - спросил Грэ-
хем, с тайным удовольствием глядя прямо в эти  голубые  глаза,  с  такой
прямотой смотревшие ему в глаза.
   Слушая ее ответы, он заметил легчайший бронзовый отблеск (может быть,
игра света) на ее длинных темных ресницах. Затем невольно перевел взгляд
на брови, тоже темные, точно нарисованные; оказалось, что и в  них  есть
бронзовые отливы. А в ее высоко зачесанных золотисто-каштановых  волосах
бронза поблескивала уже совершенно явственно. Каждый  раз,  когда  милая
улыбка оживляла ее лицо, и вспыхивали глаза и зубы, они  ослепляли  его,
рождая особое волнение. Это не была та сдержанная и загадочная  усмешка,
которую он видел у стольких женщин. Когда улыбалась Паола, то  улыбалась
совершенно свободно, щедро, радостно, вкладывая в  эту  улыбку  все  бо-
гатство своей натуры и все те мысли, которые жили в ее  хорошенькой  го-
ловке.
   - Да, - продолжала она. - Пока они здесь, им нечего заботиться о кус-
ке хлеба. Дик очень великодушен; это  почти  безнравственно  -  поощрять
праздность такого рода людей. Если вы не разберетесь во всем и до  конца
не поймете нас, вам многое будет казаться здесь очень чудным.  А  они...
они вроде придатка какого-то и уж, конечно, останутся с нами, пока мы их
не похороним или они нас. Время от времени один  из  них  исчезает.  Как
кошки, знаете. И Дику стоит иногда больших денег и трудов разыскать бег-
леца и вернуть его. Вот, например, Терренс Мак-Фейн, он  анархист-эпику-
реец, если вы знаете, что это такое. Он мухи не убьет. У него есть кошка
- я ему подарила - чистейшей персидской породы,  совсем  голубая,  и  он
старательно вылавливает у нее блох, но так, чтобы, боже сохрани, не при-
чинить им вреда, потом сажает их в склянку и выпускает в лесу  во  время
своих долгих прогулок, когда он устает от людей и уходит общаться с при-
родой.
   В прошлом году у него вдруг появился пунктик: происхождение азбуки. И
он отправился в Египет, конечно, без гроша в кармане,  чтобы  докопаться
до истоков алфавита на самой его родине и таким образом  найти  формулу,
объясняющую космос. Добрался пешком до Денвера, вмешался в  уличную  де-
монстрацию ИРМ [5], требовавшую свободы слова или чего-то в этом роде, и
попал в тюрьму. Дику пришлось нанимать адвоката, платить всякие штрафы -
словом, приложить очень много усилий, чтобы вызволить его и вернуть  до-
мой.
   А бородатый - это Аарон Хэнкок. Как и Терренс, он ни за что не станет
работать. Он южанин и говорит, что у них в роду никто не работал,  а  на
свете всегда найдется достаточно крестьян и дураков, которых  от  работы
не оторвешь. Поэтому он и бороду носит. Бриться, по его  мнению,  совер-
шенно лишнее занятие, а значит - и безнравственное. Помню, как  он  сва-
лился на нас с Диком в Мельбурне... какой-то неистовый бронзовый человек
прямо из австралийских зарослей. Он будто бы производил там какие-то са-
мостоятельные исследования не то по антропологии, не  то  по  фольклору.
Дик знавал Аарона в Париже и заверил его, что, если он вернется в Амери-
ку, пища и кров будут ему обеспечены. И вот он здесь.
   - А поэт? - спросил Грэхем, радуясь возможности продолжить с ней раз-
говор и следить за играющей на ее лице улыбкой.
   - А-а... Тео, или Теодор Мэлкен, хотя мы все зовем его Лео.  Он  тоже
отрицает труд. Он из старинной калифорнийской семьи, его родные  страшно
богаты; но они отреклись от него, а он от них, когда ему было  лет  пят-
надцать. Они считают его сумасшедшим, он же уверяет, что они могут свес-
ти с ума кого угодно. Он и в самом деле пишет замечательные стихи - ког-
да пишет; но он предпочитает мечтать и жить в лесу с Терренсом  и  Ааро-
ном. Он давал уроки приезжим евреям в СанФранциско, откуда Терренс и Аа-
рон и вызволили его, или забрали в плен, - уж не знаю, что вернее. Он  у
нас два года и, как ни странно, очень поправился за это время. Дик  щедр
до нелепости и посылает им много припасов; однако они предпочитают  раз-
говаривать, читать или грезить,  чем  стряпать.  Они  только  и  обедают
по-настоящему, когда сваливаются на нас, как сегодня.
   - А тот индус кто?
   - Это Дар-Хиал, их гость. Они пригласили его, так же как вначале  Аа-
рон пригласил Терренса, а потом оба пригласили Лео. Дик рассчитывает  на
то, что со временем должны появиться еще трое, и тогда у него будут свои
"семь мудрецов" из "Мадроньевой рощи". Дело в том, что их лагерь  распо-
ложен в роще земляничных деревьев. Это очень красивое  место  -  каньон,
где множество родников... Да, я ведь вам начала рассказывать про индуса.
Он своего рода революционер. Учился и в наших университетах, и в Швейца-
рии, Италии, Франции; был в Индии политическим деятелем и бежал  оттуда,
а теперь у него два пунктика: первый -  новая  синтетическая  философия,
второй - освобождение Индии от тирании англичан. Он проповедует  индиви-
дуальный террор и восстание масс. Вот почему здесь, в Калифорнии, запре-
тили его газету "Кадар", или "Бадар", не знаю, и чуть не выслали его  из
штата; и вот почему он сейчас посвятил себя  целиком  философии  и  ищет
формулировок для своей системы.
   Они с Аароном отчаянно спорят, - впрочем, только на философские темы.
Ну вот, - Паола вздохнула и тотчас улыбнулась своей прелестной  улыбкой,
- теперь я вам, кажется, все рассказала, и вы со всеми знакомы.  Да,  на
случай, если вы сойдетесь поближе с нашими  "мудрецами",  особенно  если
встретитесь с ними в их холостой компании, имейте в виду, что ДарХиал  -
абсолютный трезвенник; Теодор Мэлкен иногда в поэтическом экстазе  напи-
вается, причем пьянеет от одного коктейля; Аарон Хэнкок - большой знаток
по части спиртного, а Терренс Мак-Фейн,  наоборот,  в  винах  ничего  не
смыслит, но в тех случаях, когда девяносто девять мужчин из ста свалятся
под стол, он будет все так же ясно и последовательно излагать свой  эпи-
курейский анархизм.
   В течение обеда Грэхем заметил, что  "мудрецы"  называют  хозяина  по
имени, Паолу же неизменно "миссис Форрест", хотя она и звала их по  име-
нам. И это казалось вполне естественным. Эти  люди,  почитавшие  в  мире
весьма немногое - они не уважали даже труд, - бессознательно чувствовали
в жене Форреста какое-то превосходство, и называть ее  просто  по  имени
было для них невозможно. Грэхем вскоре убедился, что  у  Паолы  действи-
тельно особая манера держаться и что  самый  непринужденный  демократизм
сочетается в ней с не менее естественной недосягаемостью принцессы.
   То же он заметил и после обеда, когда общество сошлось в большой ком-
нате, заменявшей гостиную. Паола позволяла себе смелые выходки, и  никто
не удивлялся, словно так и быть должно. Пока общество размещалось и уса-
живалось, ей сразу удалось всех оживить и превзойти своей веселостью. То
здесь, то там звенел ее смех. И этот смех очаровывал Грэхема. В нем была
особая трепетная певучесть, которая отличала его от  смеха  всех  других
женщин, он никогда такого не слышал. Из-за этого смеха он вдруг  потерял
нить разговора с молодым мистером Уомболдом, утверждавшим, что  Калифор-
ния нуждается не в законе об изгнании японцев, а в  законе  о  ввозе  по
крайней мере двухсот тысяч японских кули и в отмене восьмичасового рабо-
чего дня для сельскохозяйственных рабочих.  Молодой  Уомболд  был,  нас-
колько понял Грэхем,  потомственным  крупным  землевладельцем  в  Уикен-
бергском округе и хвастался тем, что он не поддается духу времени  и  не
превращается в помещика только по названию. Возле рояля, вокруг Эдди Мэ-
зон, столпилась молодежь, оттуда доносилась синкопированная музыка и об-
рывки модных песенок. Терренс Мак-Фейн и Аарон  Хэнкок  завели  яростный
спор о футуристической музыке.  Грэхема  избавил  от  японского  вопроса
Дар-Хиал, провозгласивший, что "Азия для азиатов, а Калифорния для кали-
форнийцев".
   Вдруг Паола, шаловливо подобрав юбки, пробежала по комнате,  спасаясь
от Дика, и была настигнута им в ту минуту, когда пыталась спрятаться  за
группу гостей, собравшихся вокруг Уомболда.
   - Вот злюка! - упрекнул ее Дик