раконы в мире, - сказал
Дик. - А лучше всего то, что в данном случае драконы более правы, чем вы
думаете, и все-таки вы, Лео, еще более правы, чем они.
   - Здесь есть и добрый дракон, милый Лео, - начал  Терренс.  -  Дракон
этот готов отступиться от своих недостойных товарищей, перейти  на  вашу
сторону и стать святым Теренцием. И вот святой Теренций хотел бы  задать
вам один преинтересный вопрос.
   - Дайте сперва прорычать еще одному дракону, - перебил его Хэнкок.  -
Лео, ради всего, что есть в любви нежного и прекрасного, прошу вас, ска-
жите: почему мужчина так часто убивает из ревности женщину, которую  лю-
бит?
   - Потому что ему больно, потому что он с ума сходит, - последовал от-
вет, - потому что он имел несчастье полюбить  женщину  столь  низменного
типа, что она могла дать повод к ревности.
   - Однако, Лео, - отвечал Дик, - любви свойственно заблуждаться. Дайте
более исчерпывающий ответ.
   - Дик прав, - поддержал его Терренс. - В любви ошибаются и люди само-
го высшего типа, и тогда появляется на сцене "чудовище с зелеными глаза-
ми". Представьте себе, что самая совершенная женщина, какую только может
нарисовать вам ваше воображение, перестает любить того, кто ее не  бьет,
и начинает любить другого, который ее тоже не бьет. Что тогда? И не  за-
бывайте, что все трое принадлежат к высшему типу. Ну-ка,  берите  меч  и
разите дракона.
   - Первый ее не убьет и ничем не обидит, - решительно  заявил  Лео.  -
Иначе он не был бы тем человеком, каким вы его изображаете. Он принадле-
жал бы не к высшему, а к низменному типу.
   - Вы хотите сказать, что он должен устраниться? - спросил Дик,  заку-
ривая сигару и ни на кого не глядя.
   Лео с серьезным видом кивнул.
   - Он не только устранится, но облегчит ей ее положение и будет с  ней
очень нежен и бережен.
   - Давайте говорить конкретнее, - предложил Хэнкок. - Допустим, что вы
влюбились в миссис Форрест, и она влюбилась в вас, и вы оба  удираете  в
большом лимузине...
   - О, я никогда бы этого не сделал! - воскликнул юноша, щеки его пыла-
ли.
   - Ну, знаете, Лео, это не очень лестно для меня,  -  поддразнила  его
Паола.
   - Да ведь это только предположение, Лео, - успокоил его Хэнкок.
   На юношу было жалко смотреть, голос его дрожал; однако он  смело  по-
вернулся к Дику и заявил:
   - На это должен ответить Дик.
   - Я и отвечу, - сказал Дик. - Паолу я бы не убил. И  вас  тоже,  Лео.
Это было бы нечестной игрой. Как бы мне ни было  больно,  я  бы  сказал:
"Благословляю вас, дети мои!" Но все же... - Он остановился, смех, заиг-
равший в уголках его губ, предвещал какую-то шутку. - Я бы все же  поду-
мал про себя, что Лео совершает серьезную ошибку: дело в том, что он Па-
олы совсем не знает.
   - Она бы помешала ему созерцать звезды, - улыбнулся Терренс.
   - Нет, нет, Лео! Никогда, обещаю вам! - воскликнула Паола.
   - Ну, вы сами себя обманываете, миссис Форрест, - заявил  Терренс.  -
Во-первых, вы не могли бы от этого удержаться; кроме того, это  была  бы
ваша прямая обязанность. А в заключение разрешите мне сказать вот что  -
я имею на это некоторое право, - когда я был молод, безумен и влюблен  и
мое сердце тянулось к женщине, а глаза к звездам, для  меня  было  самым
большим счастьем, если возлюбленная моего сердца своею любовью  отрывала
меня от звезд.
   - Терренс, не говорите таких восхитительных вещей, иначе  я  удеру  в
лимузине и с Лео и с вами! - воскликнула Паола.
   - Назначьте день, - галантно ответил Терренс. - Только оставьте среди
ваших тряпок место для нескольких книг о звездах, чтобы мы могли  вместе
с Лео изучать их в свободные минуты.
   Завязавшийся вокруг Лео спор постепенно затих, и Дар-Хиал  с  Аароном
атаковали Дика.
   - Что вы имели в виду, сказав: "Это было бы нечестной игрой"? - спро-
сил Дар-Хиал.
   - Вот именно то, что сказал и Лео, - ответил  Дик;  он  почувствовал,
что тревога и беспокойство Паолы исчезли и  она  с  жадным  любопытством
прислушивается к их разговору. - При моих взглядах и моем  характере,  -
продолжал он, - я не мог бы целовать женщину, которая бы только  терпела
мои поцелуи, - это было бы для меня самой большой душевной мукой.
   - А допустите, что она притворялась бы - ради прошлого или из жалости
к вам, из боязни огорчить вас? - настаивал Хэнкок.
   - Я счел бы такое притворство непростительным грехом с ее стороны,  -
возразил Дик. - Тут нечестную игру вела бы она. Нечестно и несправедливо
удерживать возле себя любимую женщину хоть на минуту дольше, чем ей  хо-
чется. К тому же это не доставило бы мне ни малейшей радости. Лео  прав.
Какому-нибудь пьяному ремесленнику, может быть, и  удастся  пробудить  и
удержать с помощью кулаков привязанность своей глупой подруги, но мужчи-
ны с более утонченной природой и хотя бы намеком на интеллект  и  духов-
ность не могут прикасаться к любви грубыми руками. Я, как и Лео, всячес-
ки облегчил бы женщине ее положение и обращался бы с ней очень бережно.
   - Куда же денется тогда инстинкт единобрачия,  которым  так  гордится
западная цивилизация? - спросил Дар-Хиал.
   А Хэнкок добавил:
   - Вы, значит, защищаете свободную любовь?
   - Я могу, к сожалению, ответить только избитой формулой:  несвободной
любви быть не может. Прошу вас при этом иметь в виду, что мы  все  время
разумеем людей высшего типа. И пусть это послужит вам ответом, Дар.  Ог-
ромное большинство, должно быть в интересах законности и труда,  связано
с институтом единобрачия или какой-нибудь иной суровой и негибкой формой
брака. Оно не дозрело ни до свободы в браке, ни до свободной любви.  Для
него свобода в любви стала бы просто распущенностью. Только те нации  не
погибли и достигли высокого уровня развития, где религия  и  государство
обуздывали и сдерживали инстинкты народа.
   - Значит, для себя самого вы брачных законов не признаете? -  спросил
Дар-Хиал. - Вы их допускаете только для других?
   - Я признаю их для всех. Дети, семья, карьера, общество,  государство
- все это делает брак - законный брак -  необходимым.  Но  потому  же  я
признаю и развод. Мужчины - решительно все - и женщины тоже способны лю-
бить в своей жизни больше одного раза; в каждом старая любовь может уме-
реть и новая родиться. Государство не властно над любовью так же, как не
властны над ней ни мужчина, ни женщина. Если человек влюбился, он  знает
только, что влюбился, и больше ничего: вот она - трепетная,  вздыхающая,
поющая, взволнованная любовь! Но с распущенностью  государство  бороться
может.
   - Ну, вы защищаете весьма сложную свободную любовь, - покачал головой
Хэнкок.
   - Верно. Но ведь и живущий в обществе человек  -  существо  в  высшей
степени сложное.
   - Однако есть же мужчины, есть любовники, которые умерли бы,  потеряв
свою возлюбленную, - заявил Лео с неожиданной смелостью.  -  Они  умерли
бы, если бы ее не стало, и... тем более... если бы она осталась жить, но
полюбила другого.
   - Что ж, пусть такие и умирают, как умирали всегда, -  хмуро  ответил
Дик. - Винить в их смерти никого не приходится. Уж так мы  созданы,  что
наши сердца иной раз сбиваются с пути.
   - Мое сердце никогда бы не сбилось, - заявил Лео с гордостью, не  по-
дозревая, что его тайна известна решительно каждому из сидевших за  сто-
лом. - Я знаю твердо, что дважды полюбить бы не мог.
   - Верю, мой мальчик, - мягко отвечал Терренс. - Вашим голосом говорят
все истинно любящие. Радость любви именно в ее абсолютности... Как это у
Щелли... или у Китса: "Вся - чудо и беспредельное счастье".  Каким  жал-
ким, флегматичным любовником оказался бы тот, кто мог бы допустить,  что
на свете есть женщина, хоть на одну сотую доли такая же сладостная, вос-
хитительная, блестящая и чудесная, как его дама сердца, и что  он  может
когда-нибудь полюбить другую!
   Выходя из столовой и продолжая разговор  с  ДарХиалом,  Дик  старался
угадать: поцелует его Паола на сон грядущий или, кончив играть на рояле,
тихонько ускользнет к себе? А Паола, беседуя с Лео по поводу его послед-
него сонета, который он ей показал, спрашивала себя:  поцеловать  ли  ей
Дика? И вдруг, неведомо почему, ей страшно захотелось это сделать.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
 
   В тот вечер было мало разговоров. Паола пела, сидя за роялем, а  Тер-
ренс вдруг прервал на полуслове свои рассуждения о любви и стал  прислу-
шиваться к ее голосу, в котором звучало  что-то  новое;  затем  тихонько
пробрался на другой конец комнаты и растянулся на медвежьей шкуре, рядом
с Лео. Дар-Хиал и Хэнкок также перестали спорить, и каждый уселся в глу-
бокое кресло, Грэхем, видимо, менее заинтересованный, погрузился в  пос-
ледний номер какого-то журнала; но Дик заметил, что он так и не перевер-
нул ни одной страницы. Уловил Дик и новую глубину в голосе жены  и  стал
искать ей объяснение.
   Когда она кончила, все три мудреца устремились к ней и  заявили,  что
наконец-то она отдалась пению всем своим существом и пела  как  никогда;
они были уверены, что рано или поздно такая минута настанет.  Лео  лежал
молча и неподвижно, подперев голову ладонями. Лицо его преобразилось.
   - Это все наделали ваши разговоры, - отозвалась, смеясь, Паола,  -  и
те замечательные мысли о любви, которые мне внушили  Лео,  Терренс  и...
Дик.
   Терренс потряс своей сильно поседевшей львиной гривой.
   - Это не мысли, а скорее чувства, - поправил он ее. -  Сегодня  вашим
голосом пела сама любовь. И впервые, сударыня, я слышал  всю  его  силу.
Никогда впредь не жалуйтесь, что у вас маленький голос. Нет, он густой и
округлый, как канат, большой золотой канат, которым крепят корабли арго-
навтов в гаванях блаженных островов.
   - За это я вам сейчас спою "Хвалу", - ответила Паола,  -  отпразднуем
смерть дракона, убитого святым Львом, святым  Теренцием...  и,  конечно,
святым Ричардом.
   Дик, не пропустивший ни одного слова из этого разговора,  отошел,  не
желая в нем участвовать, к стенному шкафу и налил себе шотландского вис-
ки с содовой.
   Пока Паола пела "Хвалу", он сидел на одном из диванов, потягивал вис-
ки и вспоминал. Два раза она пела так, как сегодня: один раз  в  Париже,
во время его краткого жениховства, и  затем  на  яхте  -  тут  же  после
свадьбы, во время медового месяца.
   Немного погодя он предложил выпить и Грэхему, налил виски ему и себе;
а когда Паола кончила, потребовал, чтобы они вдвоем  спели  "Тропой  цы-
ган".
   Она покачала головой и запела "Траву забвенья".
   - Разве, это женщина? - воскликнул Лео,  когда  она  смолкла.  -  Это
ужасная женщина! А он настоящий любовник. Она разбила ему сердце,  а  он
продолжал ее любить. И он не в силах полюбить вновь, оттого что не может
забыть свою любовь к ней.
   - А теперь. Багряное Облако, "Песня о желуде",  -  сказала  Паола,  с
улыбкой обращаясь к мужу. - Поставь свой стакан, будь милым и спой  свою
песню о желуде.
   Дик лениво поднялся с дивана, потряс головой, точно взмахивая гривой,
и затопал ногами, подражая Горцу.
   - Пусть Лео знает, что не он один здесь рыцарь любви и  поэт.  Послу-
шайте вы, Терренс, и прочие песню Горца, полную буйного ликования. Горец
не вздыхает о любимой - отнюдь нет. Он воплощение любви. Слушайте его.
   И Дик, топая ногами и словно взмахивая гривой, на всю комнату  заржал
радостно, буйно.
   - "Я - Эрос. Я попираю холмы. Моим зовом полны широкие долины.  Кобы-
лицы на мирных пастбищах слышат мой зов и вздрагивают - они знают  меня.
Земля полна сил и деревья - соков. Это весна. Весна - моя. Я царь в моем
весеннем царстве. Кобылицы помнят мой голос, ведь он жил в крови их  ма-
терей. Внемлите! Я - Эрос! Я попираю холмы, и, словно  герольды,  долины
разносят мой голос, возвещая о моем приближении".
   Мудрецы в первый раз слышали эту песню Дика и громко  зааплодировали.
Хэнкок решил, что это прекрасный повод для нового спора, и уже хотел бы-
ло развить, опираясь на Бергсона, новую биологическую теорию  любви,  но
его остановил Терренс, заметив, как по лицу Лео пробежало выражение  бо-
ли.
   - Продолжайте, пожалуйста, сударыня, - попросил Терренс, - и пойте  о
любви, только о любви; вы представить себе не можете, как звуки женского
голоса помогают нам размышлять о звездах.
   Немного спустя в комнату вошел О-Пой и, подождав, пока  Паола  кончит
петь, неслышно приблизился к Грэхему и подал ему телеграмму.  Дик  недо-
вольно покосился на слугу.
   - Кажется, очень важная, - пояснил китаец.
   - Кто принял ее? - спросил Дик.
   - Я принял, - ответил слуга. - Дежурный позвонил из Эльдорадо по  те-
лефону. Сказал - очень важная. Я принял.
   - Да, важная, - повторил за ним Грэхем, складывая телеграмму. -  Ска-
жите, Дик, сегодня есть еще поезд на Сан-Франциско?
   - О-Пой, вернись на минутку, - позвал Дик слугу, взглянув на часы.  -
Какой ближайший поезд на СанФранциско останавливается в Эльдорадо?
   - В одиннадцать десять, - тут же последовал ответ. -  Времени  доста-
точно. Но и не так много. Позвать шофера?
   Дик кивнул.
   - Вам действительно нужно мчаться непременно сегодня?  -  спросил  он
Грэхема.
   - Действительно. Очень нужно. Успею я уложиться?
   - Как раз успеете сунуть в чемодан самое необходимое. - Он  обернулся
к О-Пою: - О-Дай еще не лег?
   - Нет, сэр.
   - Пошли его, он поможет мистеру Грэхему. И уведомьте меня, как только
будет готова машина. Пусть Сондерс возьмет гоночную.
   - Какой чудесный малый... статный, сильный, - вполголоса заметил Тер-
ренс, когда Грэхем вышел.
   Все оставшиеся собрались вокруг Дика. Только
   Паола продолжала сидеть у рояля и слушать.
   - Один из тех немногих, с кем я бы отправился к черту на рога,  риск-
нул бы на самое безнадежное дело, - сказал Дик. - Он был на  судне  "Не-
дермэре", когда оно село на мель у  Панго  во  время  урагана  девяносто
седьмого года. Панго - это просто необитаемый песчаный остров; он поднят
футов на двенадцать над уровнем моря, и там увидишь только заросли коко-
совых пальм. Среди пассажиров находилось сорок женщин,  главным  образом
жены английских офицеров. А у Грэхема болела рука, раздулась толщиной  с
ногу: змея укусила.
   Море безумствовало, лодки не могли быть спущены.
   Две уже разбились в щепки, их команды погибли.
   Четыре матроса вызвались донести конец линя до берега, и  каждого  из
них мертвым втащили обратно на судно. Когда отвязали последнего, Грэхем,
несмотря на опухшую руку, разделся и взялся за канат. И ведь добрался до
берега, хотя волна его так швырнула, что он в  довершение  всего  сломал
себе больную руку и три ребра, но все же успел прикрепить  линь,  прежде
чем потерял сознание. Еще шестеро, держась за линь, потащили трос.  Чет-
веро достигли берега, и из всех сорока женщин умерла только одна,  и  то
от испуга. У нее сердце не выдержало.
   Я как-то стал расспрашивать его об этом случае. Но он  молчал  с  уп-
рямством чистопробного англичанина. Все, чего я от него добился, -  это,
что он быстро поправляется и нет никаких осложнений. Он полагал, что не-
обходимость усиленно двигаться и перелом кости послужили хорошим  проти-
воядием.
   В эту минуту в комнату с двух сторон вошли О-Пой и
   Грэхем. И Дик увидел, что Грэхем прежде всего бросил
   Паоле вопрошающий взгляд.
   - Все готово, сэр, - доложил О-Пой.
   Дик намерен был проводить гостя до машины, Паола же,  видимо,  решила
остаться в доме.
   Грэхем подошел к ней и пробормотал несколько банальных слов  прощания
и сожаления.
   А она, еще согретая всем, что Дик только что  про  него  рассказывал,
залюбовалась им: легкой, гордой постановкой головы, небрежно  откинутыми
золотистыми волосами, всей его фигурой -  стройной,  гибкой,  юношеской,
несмотря на рост и ширину плеч. Когда он к ней подошел, ее взгляд уже не
отрывался от его удлиненных серых глаз с несколько тяжелыми веками, при-
дававшими лицу мальчишески-упрямое выражение. И она ждала, чтобы это вы-
ражение исчезло, уступив место улыбке, которую она так хорошо знала.
   Он простился с нею обыденными словами. Она так же высказала  общепри-
нятые сожаления. Но в его глазах, когда он держал ее руку, было то  осо-
бенное, чего она бессознательно ждала и на что ответила взглядом.
   Она почувствовала это и в быстром пожатии его руки. И невольно  отве-
тила таким же пожатием. Да, он прав, между ними слова не нужны.
   В то мгновение, когда их руки расстались, она украдкой посмотрела  на
Дика, потому что за двенадцать лет их супружеской жизни убедилась в том,
что у него бывают вспышки молниеносной проницательности и какой-то почти
пугающей сверхъестественной способности отгадывать  факты  на  основании
едва уловимых признаков и делать выводы,  нередко  поражавшие  ее  своей
меткостью и прозорливостью. Но Дик стоял к ней боком и смеялся какому-то
замечанию Хэнкока; он обратил к жене свой смеющийся взор,  только  когда
собрался проводить Грэхема.
   Нет, подумала она, наверно. Дик не заметил того, что они сейчас  ска-
зали друг другу без слов. Ведь это продолжалось одну секунду,  это  была
только искра, вспыхнувшая в их глазах, мгновенный трепет  их  пальцев...
Как мог Дик его почувствовать или увидеть? Нет,  он  не  мог  видеть  их
глаз, ни рук, ведь Грэхем стоял к Дику спиной и заслонял Паолу.
   И все-таки она пожалела, что бросила на Дика этот взгляд.  Когда  они
уходили - оба рослые, белокурые, - в ней возникло смутное чувство  вины.
"Но в чем же я виновата? - спрашивала она себя. - Отчего мне надо что-то
скрывать?" - И все же Паола была слишком честна, чтобы бояться правды, и
тут же призналась себе без всяких отговорок: да, у нее  есть  что  скры-
вать. Она густо покраснела при мысли, что невольно дошла до обмана.
   - Я пробуду там дня два-три... - говорил между  тем  Грэхем,  стоя  у
дверцы машины и прощаясь с Диком.
   Дик видел устремленный на него прямой и честный взгляд Ивэна и ощутил
сердечность его пожатия. Грэхем хотел еще что-то, прибавить,  но  "удер-
жался (Дик это почувствовал) и сказал тихо:
   - Когда я вернусь, мне, вероятно, надо будет уже по-настоящему  соби-
раться в путь-дорогу.
   - А как же книга? - отозвался Дик, внутренне  проклиная  себя  за  ту
вспышку радости, которую в нем вызвали слова Грэхема.
   - Вот именно из-за нее, - ответил Грэхем. - Должен же я  ее  кончить.
Я, видно, не способен работать так, как вы. У вас  тут  слишком  хорошо.
Сижу над ней, сижу, а в ушах звенят эти злодеи жаворонки, я  вижу  поля,
лесистые ущелья. Селима... Просижу так без толку час -  и  звоню,  чтобы
седлали. А если не это, так есть тысяча других соблазнов. - Он  поставил
ногу на подножку пыхтящей машины и сказал: - Ну, пока, до свидания, дру-
жище.
   - Возвращайтесь и возьмите себя в руки, - отозвался Дик. - Раз  иначе
нельзя, мы составим твердое расписание, и я буду с  утра  запирать  вас,
пока вы не отработаете свою порцию. И если за весь день ничего не сдела-
ете, просидите весь день взаперти. Я  вас  заставлю  работать.  Сигареты
есть? А спички?
   - Все в порядке.
   - Ну, поехали, Сондерс, - приказал Дик шоферу.
   И машина из-под ярко освещенных ворот нырнула в темноту.
   Когда Дик вернулся, Паола играла для мудрецов.
   Дик лег на кушетку и снова начал гадать: поцелует она  его  или  нет,
когда будет прощаться на ночь? Не то, чтобы у них  вошло  в  обыкновение
целоваться на ночь, вовсе нет. Очень и очень  часто  он  виделся  с  ней
только днем в присутствии посторонних. Очень и очень  часто  она  раньше
других уходила к себе, никого не беспокоя и не прощаясь с мужем, ибо это
могло бы показаться гостям намеком, что пора расходиться и им.
   Нет, решил Дик, поцелует она его или нет нынче вечером, это не  имеет
решительно никакого значения. И все-таки он ждал.
   Она продолжала то петь, то играть, пока он наконец не  заснул.  Когда
Дик проснулся, он был в комнате один. Паола и мудрецы тихонько ушли. Дик
взглянул на часы: они показывали час. Она просидела за роялем очень дол-
го. Он знал, он чувствовал, что она ушла только сейчас. Именно  то,  что
музыка прекратилась и в к