естина, сестра его жены, утверждала, на-
оборот, что уста его, как всегда, глаголют истину, что она видела его  с
первой же минуты, как он вошел, и что, по ее расчетам, он смотрел на них
гораздо дольше, чем пять минут.
   - Ну, как бы там ни было, - прервал он их болтовню, - Берт, этот  не-
винный младенец, даже не подозревает, что вы уже встали.
   - Встали, да... но не для него! - заявила одна из  танцевавших  деву-
шек, похожая на веселую юную Венеру. - И не для вас тоже! А потому  уби-
райтесь-ка отсюда, мой мальчик, марш!
   - Послушайте, Льют, - сурово начал Форрест. - Хоть я и  дряхлый  ста-
рец, а вам только что исполнилось восемнадцать лет - ровно  восемнадцать
- и вы случайно приходитесь мне свояченицей, но из этого вовсе не следу-
ет, что вам можно надо мной куражиться. Не забудьте, и я должен  конста-
тировать этот факт, как сие ни прискорбно для вас, исключительно в инте-
ресах Риты, - не забудьте, что за истекшие десять  лет  мне  приходилось
награждать вас шлепками гораздо чаще, чем вам теперь  хочется  признать.
Правда, я уже не так молод, как был когда-то, но... - он  пощупал  мышцы
на правой руке и сделал вид, что хочет засучить рукава, - но еще не сов-
сем развалина; и если вы меня доведете...
   - Что будет, если доведу? - вызывающе подхватила Льют.
   - Если вы меня доведете... -  пробормотал  он  угрожающе.  -  Если...
Кстати, я должен, к моему прискорбию, вам заметить, что у вас чепчик на-
бок. Кроме того, он мне кажется вообще не слишком удачным  произведением
искусства. Я сшил бы вам чепчик гораздо больше к  лицу,  даже  зажмурив-
шись, даже во сне и даже... если бы у меня была морская болезнь.
   Льют задорно качнула белокурой головкой, взглянула на подруг, как  бы
прося поддержки, и заявила:
   - Сомневаюсь!.. Неужели вы воображаете, что мы втроем не справимся  с
одним пожилым, не в меру тучным и дерзким мужчиной? Как вы думаете,  де-
вочки? Давайте-ка возьмемся за него все вместе! Ведь ему не меньше соро-
ка лет, у него аневризм сердца, и - хотя не  следует  выдавать  семейных
тайн - в довершение всего меньерова болезнь [1].
   Эрнестина, маленькая, но крепкая восемнадцатилетняя блондинка, выско-
чила из-за рояля, и все три девушки совершили набег на стоявший в амбра-
зуре диван; захватив каждая по диванной подушке и отойдя друг  от  друга
так, чтобы можно было хорошенько размахнуться, они двинулись на врага.
   Форрест приготовился, затем поднял руку для переговоров.
   - Трусишка! - насмешливо закричали они вразнобой и повторили хором: -
Трусишка!
   Он упрямо покачал головой.
   - Вот за это и за прочие ваши дерзости вы все три будете наказаны  по
заслугам. Сейчас передо мной с ослепительной ясностью встают  все  нане-
сенные мне в жизни обиды. Через минуту я начну действовать. Но  сначала.
Льют, как сельский хозяин, со всем смирением, на какое я способен, прошу
вас: объясните, ради создателя, что это за штука  -  меньерова  болезнь.
Овцы могут заразиться ею?
   - Меньерова болезнь - это, - начала Льют, - это... как раз то, что  у
вас. И единственные живые существа, которых постигает меньерова болезнь,
- бараны.
   Враги бросились друг на друга и вступили в яростную схватку.  Форрест
сразу атаковал противника излюбленным в Калифорнии  футбольным  приемом,
который применялся еще до распространения регби; но  девушки,  пропустив
его, ринулись на него с флангов и обстреляли подушками. Он тут же  обер-
нулся, раскинул руки и, согнув пальцы, словно крючком, зацепил всех трех
сразу. Теперь это уже был смерч, в центре которого вертелся  человек  со
шпорами, а вокруг него крутились полы шелковых  кимоно,  летели  во  все
стороны туфли, чепчики, шпильки. Слышались глухие удары подушек, рычание
атакуемого, писк, визг и восклицания девушек, неудержимый хохот и  треск
рвущихся шелковых тканей.
   Наконец Дик Форрест оказался лежащим на полу, полузадушенный и  оглу-
шенный ударами подушек; в руке он сжимал растерзанный  голубой  шелковый
пояс, затканный красными розами.
   На пороге одной из дверей стояла Рита, ее лицо пылало; она насторожи-
лась, как лань, готовая бежать. В другой - не менее разгоряченная Эрнес-
тина застыла в гордой позе матери Гракхов; она  стыдливо  завернулась  в
остатки своего кимоно и целомудренно придерживала его локтем. Спрятавша-
яся было за роялем Льют пыталась бежать оттуда, но ей  угрожал  Форрест.
Он стоял на четвереньках, изо всей силы ударял ладонями о паркет и  сви-
репо вертел головой, подражая реву разъяренного быка.
   - И люди все еще верят в доисторический миф, будто это жалкое подобие
человека, распростертое здесь во прахе, когда-то помогло команде  Беркли
победить Стэнфорд! - торжественно провозгласила Эрнестина, которая нахо-
дилась в большей безопасности, чем остальные.
   Она тяжело дышала, и Форрест с удовольствием заметил трепет ее  груди
под легким блестящим вишневым шелком. Когда он взглянул  на  других,  то
увидел, что и они выбились из сил.
   Рояль, за которым спряталась Льют, был небольшой, ярко-белый, с золо-
том, в стиле этой светлой комнаты, предназначенной для  утренних  часов;
он стоял на некотором расстоянии от стены, и Льют  могла  бежать  в  обе
стороны. Форрест вскочил на ноги и потянулся к ней через широкую плоскую
деку инструмента. Он сделал вид, что хочет перепрыгнуть, и Льют восклик-
нула в ужасе:
   - Шпоры, Дик! Ведь на вас шпоры!
   - Тогда подождите, я их сниму, - отозвался он.
   Только он наклонился, чтобы отстегнуть их, как Льют  сделала  попытку
бежать, но он расставил руки и опять загнал ее за рояль.
   - Ну смотрите! - закричал он. - Все падет на  вашу  голову!  Если  на
крышке рояля будут царапины, я пожалуюсь Паоле.
   - А у меня есть свидетельницы, - задыхаясь, крикнула Льют,  показывая
смеющимися голубыми глазами на подруг, стоявших в дверях.
   - Превосходно, милочка! - Форрест отступил назад и  вытянул  руки.  -
Сейчас я доберусь до вас.
   Он мгновенно выполнил свою угрозу: опершись руками  о  крышку  рояля,
боком перекинул через него свое тело, и страшные шпоры пролетели на  вы-
соте целого фута над блестящей белой поверхностью. И  так  же  мгновенно
Льют нырнула под рояль, намереваясь проползти под ним  на  четвереньках,
но стукнулась головой о его дно и не успела еще опомниться от ушиба, как
Форрест оказался уже на той стороне и загнал ее обратно под рояль.
   - Вылезайте, вылезайте, нечего! - потребовал он. - И получайте заслу-
женное возмездие.
   - Смилуйтесь, добрый рыцарь, - взмолилась Льют. - Смилуйтесь  во  имя
любви и всех угнетенных прекрасных девушек на свете!
   - Я не рыцарь, - заявил Форрест низким басом. - Я  людоед,  свирепый,
неисправимый людоед. Я родился в болоте. Мой отец был людоедом,  а  мать
моя - еще более страшной людоедкой. Я засыпал под вопли  пожираемых  де-
тей. Я был проклят и обречен. Я питался только кровью девиц из Милльско-
го пансиона. Охотнее всего я ел на деревянном  полу,  моим  любимым  ку-
шаньем был бок молодой девицы, кровлей мне служил рояль. Мой отец был не
только людоедом, он занимался и конокрадством. А я еще свирепее отца,  у
меня больше зубов. Помимо людоедства, моя мать была в Неваде агентом  по
распространению книг и даже подписке на дамские журналы! Подумайте,  ка-
кой позор! Но я еще хуже моей матери: я торговал безопасными бритвами!
   - Неужели ничто не может смягчить и очаровать ваше суровое сердце?  -
молила Льют, в то же время готовясь при первой возможности к побегу.
   - "Только одно, несчастная! Только одно на небе, на земле и в морской
пучине".
   "Эрнестина прервала его легким возгласом негодования - ведь  это  был
плагиат.
   - Знаю, знаю, - продолжал Форрест. -  Смотри  Эрнст  Досон,  страница
двадцать седьмая, жиденькая книжонка с  жиденькими  стихотворениями  для
девиц, заключенных в Милльский пансион. Итак, я возвестил, до  того  как
меня прервали: единственное, что способно смягчить и успокоить мое лютое
сердце, - это "Молитва девы". Слушайте, несчастные, пока я не отгрыз ва-
ши уши порознь и оптом! Слушайте и вы, глупая, толстая,  коротконогая  и
безобразная женщина - вы там, под роялем! Можете вы  исполнить  "Молитву
девы"?
   Ответа не последовало. В это время из обеих дверей раздались  востор-
женные вопли, и Льют крикнула из-под рояля входившему Берту Уэйнрайту:
   - На помощь, рыцарь, на помощь!
   - Отпусти деву сию! - приказал Берт.
   - А ты кто? - вопросил Форрест.
   - Я король Джордж, то, есть святой Георгий.
   - Ну что ж! В таком случае я твой дракон, - с должным смирением приз-
нал Форрест. - Но прошу тебя, пощади эту древнюю, достойную и несравнен-
ную голову, ибо другой у меня нет.
   - Отрубите ему голову! - скомандовали его три врага.
   - Подождите, о девы, молю вас! - продолжал Берт. - Хоть  я  и  ничто-
жество, но мне страх неведом. Я схвачу дракона за бороду и удушу его  же
бородой, а пока он будет медленно издыхать, проклиная мою  жестокость  и
беспощадность, вы, прекрасные девы, бегите в горы, чтобы долины не  под-
нялись на вас. Иоло, Петалуме и Западному  Сакраменто  грозят  океанские
волны и огромные рыбы.
   - Отрубите ему голову! - кричали девушки. - А потом надо его заколоть
и зажарить целиком.
   - Они не знают пощады. Горе мне! - простонал Форрест. - Я погиб!  Вот
они, христианские чувства молодых девиц тысяча девятьсот  четырнадцатого
года! А ведь они в один прекрасный день будут участвовать в голосовании,
если еще подрастут и не повыскочат замуж за  иностранцев!  Бери,  святой
Георгий, мою голову! Моя песенка спета! Я умираю и останусь навсегда не-
ведом потомству!
   Тут Форрест, громко стеная и всхлипывая, лег на пол, начал весьма на-
турально корчиться и брыкаться, отчаянно звеня шпорами, и наконец испус-
тил дух.
   Льют вылезла из-под рояля и исполнила вместе  с  Ритой  и  Эрнестиной
импровизированный танец - это фурии плясали над телом убитого.
   Но мертвец вдруг вскочил. Он сделал Льют тайный знак и крикнул:
   - А герой-то! Героя забыли! Увенчайте его цветами! И Берт был увенчан
полуувядшими ранними тюльпанами, которые со вчерашнего дня стояли в  ва-
зах. Но когда сильной рукой Льют пучок намокших стеблей был засунут  ему
за ворот, Берт бежал. Шум погони гулко разнесся по  холлу  и  стал  уда-
ляться вниз по лестнице, в сторону бильярдной. А Форрест поднялся,  при-
вел себя, насколько мог, в порядок и,  улыбаясь  и  позванивая  шпорами,
продолжал свой путь по Большому дому.
   Он прошел по двум вымощенным кирпичом и  крытым  испанской  черепицей
дворикам, которые утопали в ранней зелени цветущих кустарников,  и,  все
еще тяжело дыша от веселой возни, вернулся в свой флигель, где его  под-
жидал секретарь.
   - С добрым утром, мистер Блэйк, - приветствовал его Форрест. -  Прос-
тите, что опоздал. - Он взглянул на свои часы-браслет. - Впрочем, только
на четыре минуты. Вырваться раньше я не мог.
 
 
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
   С девяти до десяти Форрест и его секретарь занимались  перепиской  со
всякими учеными обществами, питомниками и сельскохозяйственными  органи-
зациями.
   У рядового дельца, работающего без  секретаря,  это  отняло  бы  весь
день. Но Дик Форрест поставил себя в центре некоей созданной им системы,
которой он втайне очень гордился. Важные письма и бумаги  он  подписывал
собственноручно; на всем остальном мистер Блэйк ставил его штамп. В  те-
чение часа секретарь стенографировал подробные ответы на одни  письма  и
готовые формулировки ответов на другие. Мистер Блэйк считал в душе,  что
он работает гораздо больше своего хозяина и что последний просто феномен
по части откапывания работы для своих служащих.
   Ровно в десять вошел Питтмен - консультант по выставочному  скоту,  и
Блэйк удалился в свою контору, унося лотки с письмами, пачки бумаг и ва-
лики от диктофонов.
   С десяти до одиннадцати беспрерывно входили и выходили управляющие  и
экономы. Все они были вышколены, умели говорить кратко и экономить  вре-
мя. Дик Форрест приучил их к тому, что когда они являются с докладом или
предложением - колебаться и размышлять уже поздно: надо думать раньше. В
десять часов Бланка сменял помощник секретаря Бонбрайт, садился рядом  с
хозяином, и его неутомимый карандаш, летая по бумаге, записывал быстрые,
как беглый огонь, вопросы и ответы, отчеты,  планы  и  предложения.  Эти
стенографические записи, которые потом расшифровывались и переписывались
на машинке в двух экземплярах, были прямо  кошмаром  для  управляющих  и
экономов, а иногда играли и роль Немезиды. Форрест и сам обладал  удиви-
тельной памятью, однако он любил  доказывать  это,  ссылаясь  на  записи
Бонбрайта.
   Нередко после пяти - или десятиминутного разговора с хозяином  служа-
щий выходил от него весь в поту, вымотанный, разбитый, словно  пропущен-
ный через мясорубку. В этот короткий,  но  чрезвычайно  напряженный  час
Форрест брался за каждого по-хозяйски, вникая во все детали его  особой,
сложной области. Так, Томпсону, механику, он за четыре быстролетных  ми-
нуты указал, почему динамо при холодильнике Большого дома работает  неп-
равильно, подчеркнув, что виноват сам Томпсон; заставил Бонбрайта  запи-
сать страницу и главу той книги из библиотеки,  которую  должен  был  по
этому случаю прочесть Томпсон; сообщил ему, что Паркмен, управляющий мо-
лочной фермой, недоволен работой доильных машин  и  что  холодильник  на
бойне работает с перебоями.
   Каждый из его служащих был в своей области специалистом, но  Форрест,
по общему признанию, знал все. Так, Полсон - агроном,  ответственный  за
пахоту, жаловался Досону - агроному, ответственному за уборку урожая:
   - Я служу здесь двенадцать лет и не замечал, чтобы Форрест  когда-ни-
будь прикоснулся к плугу, а вместе с тем он, черт бы его побрал, на этом
деле собаку съел! Знаете, он просто гений! Вот такой случай: он был  за-
нят чем-то другим и притом ему надо было следить, чтобы Фурия не выкину-
ла какое-нибудь опасное коленце, а на следующий день он в разговоре  за-
метил, будто мимоходом, что поле, мимо которого он проезжал, вспахано на
глубину стольких-то дюймов - и притом с точностью до полдюйма  -  и  что
пахали его плугом такой-то системы... А возьмите запашку Поппи  Мэдоу  -
знаете, над Литтл Мэдоу, на Лос-Кватос... Я просто не знал,  что  с  ней
делать, - мне пришлось вывернуть и подзол. Ну, думаю, как-нибудь сойдет!
Когда все было кончено, он проехал мимо. Я глаз с него не спускал, а  он
даже как будто и не взглянул на поле, но на следующее утро я  получил  в
конторе такой нагоняй!.. Нет, мне не удалось провести его. С тех  пор  я
никогда и не пытаюсь...
   Ровно в одиннадцать Уордмен, ученый овцевод, ушел от Форреста,  полу-
чив приказание отправиться к половине двенадцатого в машине вместе с Тэ-
йером, покупателем из Айдахо,  смотреть  шропширских  овец;  удалился  и
Бонбрайт, чтобы разобраться в сделанных сегодня заметках. Форрест  нако-
нец остался один. Из проволочного лотка, где хранились неоконченные  де-
ла, - таких лотков было множество, и они были поставлены один на  другой
по пять штук, - он извлек изданную в штате Айова брошюру о свиной холере
и стал ее просматривать.
   В свои сорок лет Форрест выглядел весьма внушительно.  Высокий  рост,
большие серые глаза, темные ресницы и брови, прямой,  не  очень  высокий
лоб, светло-каштановые волосы, слегка выступающие скулы и под ними обыч-
ные для такого строения черепа легкие впадины; челюсти  крепкие,  но  не
массивные, тонкие ноздри, нос прямой, не слишком крупный, подбородок  не
раздвоенный, крутой, но без тяжести;  губы  почти  женственные  и  мягко
очерченные, но чувствуется, что они могут принимать очень твердое  выра-
жение. Кожа на лице гладкая, покрытая загаром, и только  над  бровями  -
там, куда падала тень широкополой шляпы, - лоб оставался белым.
   В уголках рта и глаз таился смех, и самые морщинки вокруг  губ  каза-
лись следом только что исчезнувшей улыбки. Вместе с тем каждая  черта  в
лице этого человека говорила о спокойной силе  и  уверенности.  Да,  Дик
Форрест был уверен в себе: уверен, что когда он протянет руку к столу за
нужной вещью, то безошибочно и мгновенно найдет эту вещь -  ни  на  дюйм
правее или левее, а именно там, где ей быть надлежит;  уверен,  пробегая
брошюру о свиной холере, что его ясный и внимательный  ум  не  пропустит
ничего существенного; уверен в своем сильном  теле,  когда,  сидя  перед
письменным столом на вращающемся кресле, он откидывался на  его  крепкую
спинку; уверен в своем сердце и уме, в своей жизни и работе, в самом се-
бе и во всем, что ему принадлежит.
   И он имел право на такую уверенность: его тело, мозг и жизненный путь
выдержали немало испытаний. Сын богатых родителей, он никогда  не  мотал
отцовских денег. Рожденный и воспитанный в городе, он вернулся к земле и
так преуспел, что где бы скотоводы ни встретились, они непременно упоми-
нали его имя. Огромное имение его было свободно от долгов  и  закладных.
Он был владельцем двухсот пятидесяти тысяч акров земли стоимостью от ты-
сячи до ста долларов за акр и от ста долларов до десяти  центов,  причем
была даже такая земля, которая не стоила и пенни. Местное сельское насе-
ление и не представляло себе, какие суммы он затрачивал на  обработку  и
улучшение этих угодий, на осушку лугов и болот,  прокладывание  дорог  и
оросительных каналов, возведение построек и содержание Большого дома.
   В его хозяйстве все до последней мелочи было  поставлено  на  широкую
ногу и вместе с тем вполне отвечало последнему слову науки. Его управля-
ющие пользовались бесплатными квартирами в домах, стоивших  от  пяти  до
десяти тысяч долларов, а жалованье они получали в зависимости  от  своих
качеств; это были лучшие специалисты, собранные со  всего  материка,  от
Атлантического до Тихого океана. Если ему нужны были бензиновые тракторы
для вспашки низменностей, он покупал сразу большую  партию.  А  если  он
запруживал воду в горах, то строил огромные плотины, создавал целые озе-
ра вместимостью чуть не в миллиард галлонов воды. Если Дик осушал  боло-
та, то, вместо того чтобы поручать это специальным предприятиям, он  сам
выписывал мощные землечерпалки; когда же в его имении не было такой  ра-
боты, он брал подряды на осушение болотистых земель у  соседних  крупных
фермеров и заключал договоры с земельными компаниями и  корпорациями  за
сотни миль от Большого дома, вверх и вниз по реке Сакраменто.
   Он был достаточно умен и понимал, что без чужого ума не обойдешься  и
что, покупая эти чужие умы, приходится платить  самым  способным  значи-
тельно больше обычной рыночной цены, - достаточно умен, чтобы направлять
эти купленные им умы на служение его интересам.
   И вот ему стукнуло сорок лет; его взгляд был ясен, сердце билось ров-
но, он чувствовал себя здоровым и в расцвете сил. Однако до тридцати  он
вел жизнь беспорядочную и сумасбродную. Тринадцати лет он убежал из  до-
ма, оставленного ему отцом-миллионером; окончил университет,  когда  ему
еще не было двадцати одного года, а затем решил изведать  соблазны  всех
сказочных гаваней и сказочных морей. С трезвой головой и пылающим  серд-
цем шел он, смеясь, на любой риск, только бы получить желанное,  и  оку-
нулся в тот бурный мир приключений, который буквально у него  на  глазах
все же вынужден был покориться закону и порядку.
   В былые дни имя отца Форреста имело в СанФранциско  магическую  силу.
Дом Форрестов на НобХилле, где жили такие люди, как Флуды, Маккейи, Кро-
керы и О'Брайены, был одним из первых воздвигнутых здесь дворцов. Ричард
Форрест, прозванный "Счастливчиком", отец Дика,  прибыл  сюда  из  Новой
Англии через Панамский перешеек в  поисках  почвы  для  смелых  торговых
предприятий; перед отъездом  он  интересовался  быстроходными  судами  и
строительством быстроходных судов, в Калифорнии же  стал  интересоваться
земельными участками в районе порта и речными пароходами, потом,  конеч-
но, рудниками, а позднее - осушкой Комстока в Неваде и постройкой  Южно-
Тихоок