ыть, она  нарочно
отдается этому хмелю, - оттого, что у нее нет мужества задуматься о том,
что с ней происходит?
   Паола явно худела, и он должен был признать, что она  становилась  от
этого еще красивее, ибо нежные и яркие краски ее лица приобрели какую-то
прозрачность и одухотворенность.
   А в Большом доме жизнь текла по-прежнему - налажено, весело и беспеч-
но. Дик иногда спрашивал себя: долго ли это может продолжаться? И пугал-
ся, представляя себе, что будет, когда все изменится. Он был уверен, что
никто, кроме него, ни о чем не догадывается. Сколько же  еще  это  может
тянуться? Недолго, конечно. Паола слишком неумелая актриса.  И  если  бы
даже она ухитрялась скрывать какие-то пошлые и низменные детали, то  та-
кой расцвет новых чувств не в силах скрыть ни одна женщина.
   Он знал, как проницательны его азиатские слуги; проницательны и  так-
тичны, - должен был он признать. Но дамы!.. Эти  коварные  кошки!  Самая
лучшая из них будет в восторге, узнав,  что  блистательная,  безупречная
Паола - такая же дочь Евы, как и все они. Любая женщина, попавшая в  дом
на один день, на один вечер, может сразу догадаться о переживаниях  Пао-
лы. Разгадать Грэхема труднее. Но уж женщина женщину всегда раскусит.
   Однако Паола и в этом другая, чем все. Он никогда не  замечал  в  ней
чисто женского коварства, желания подстеречь других женщин,  вывести  их
на чистую воду, за исключением тех случаев, когда это касалось его,  Ди-
ка. И он опять усмехнулся, вспоминая "роман" с миссис Дехэмени,  который
был "романом" только в воображении Паолы.
   Размышляя обо всем этом. Дик спрашивал себя: знает ли Паола,  что  он
догадался?
   А Паола спрашивала себя, догадался ли Дик, и долго не  могла  решить.
Она не замечала никакой перемены ни в нем, ни в его обычном отношении  к
ней. Он, как всегда, невероятно много работал, шутил, пел свои песни,  у
него был все тот же вид счастливого и веселого малого. Ей даже  чудилось
порою, что он стал с нею нежнее, но она уверяла  себя,  что  это  только
плод ее воображения. Однако скоро неопределенность кончилась.  Иногда  в
толпе гостей за столом или вечером в гостиной за картами  она  наблюдала
за ним из-под полуопущенных ресниц, когда он этого не подозревал, и  на-
конец по его глазам и лицу поняла, что он знает. Грэхему она даже не на-
мекнула на свое открытие. Кому от этого станет легче? Он может немедлен-
но уехать, а она - Паола честно признавалась себе в этом - меньше  всего
хотела его отъезда.
   Но, придя к убеждению, что Дик знает  или  догадывается,  она  словно
ожесточилась и стала нарочно играть с огнем. Если Дик знает,  рассуждала
она, - а он знает, - то почему же он молчит? Он, такой прямой и  искрен-
ний! Она и желала объяснения - и боялась; но потом страх исчез, и  оста-
лось только желание, чтобы  он  наконец  заговорил.  Дик  был  человеком
действия и поступал решительно, чем бы это ни грозило. Она всегда предо-
ставляла инициативу ему. Грэхем назвал создавшееся положение треугольни-
ком. Пусть Дик и разрешит эту задачу. Он может разрешить  любую  задачу.
Почему же он медлит?
   Вместе с тем она продолжала жить не оглядываясь,  стараясь  заглушить
голос совести, обвинявшей ее в двуличии, не желая слишком углубляться во
все это. Ей чудилось, что она поднялась на вершину своей  жизни  и  пьет
эту жизнь жадными глотками.
   Временами она просто ни о чем не думала и только с гордостью говорила
себе, что у ее ног лежат такие два человека. Гордость в ней всегда  была
преобладающей чертой: она  гордилась  своими  разнообразными  талантами,
своей внешностью, мастерством в музыке и плавании. Все возвышало ее  над
другими: восхитительно ли она танцевала, носила ли с непередаваемым изя-
ществом красивую и изысканную одежду, или плавала грациозно  и  смело  -
редкая женщина будет так отважно нырять, - или, сидя  на  спине  мощного
жеребца, спускалась по скату в бассейн и уверенно его переплывала.
   Она испытывала чувство гордости, когда видела их вместе, этих  серог-
лазых белокурых великанов, ибо она была той же породы. Паолу не оставля-
ло лихорадочное возбуждение, однако дело было тут не в нервах. Она  даже
ловила себя на том, что с холодным любопытством сравнивает  обоих,  сама
не зная, для которого из них она старается быть  как  можно  красивее  и
обаятельнее. Грэхема она уже держала в руках, а Дика  не  хотела  выпус-
кать.
   Была даже какая-то жестокость и в горделивом сознании, что из-за  нее
и ради нее страдают два таких незаурядных человека; она нисколько от се-
бя не скрывала, что если Дик знает, - вернее, с тех пор, как он знает, -
он тоже должен страдать. Паола уверяла себя, что она женщина с воображе-
нием, искушенная в любовных делах, и что главная причина ее любви к Грэ-
хему вовсе не в новизне и свежести, не в том, что он  другой,  чем  Дик.
Она не хотела признаться себе, какую решающую роль здесь играет страсть.
   Где-то в самой глубине души она не могла не понимать, что это безрас-
судство, безумие: ведь все могло кончиться очень страшно для  одного  из
них, а может быть, и для всех. Но ей нравилось  порхать  над  пропастью,
уверяя себя, что никакой пропасти нет. Когда она оставалась одна, то  не
раз, глядя в зеркало, с насмешливым укором покачивала головой и  воскли-
цала: "Эх ты, хищница, хищница!" А когда она позволяла  себе  размышлять
об этом более серьезно, то готова была согласиться с тем, что Шоу и муд-
рецы из "Мадроньевой рощи" правы, обличая хищные инстинкты женщин.
   Она, конечно, не могла согласиться с Дар-Хиалом, будто женщина -  это
неудавшийся мужчина; но все вновь вспоминались ей слова Уайльда: "Женщи-
на побеждает, неожиданно сдаваясь". Не этим  ли  она  покорила  Грэхема,
спрашивала себя Паола. Как это ни странно, но на уступки она уже  пошла.
Пойдет ли на дальнейшие?.. Он хотел уехать. С ней или без нее - все рав-
но уехать. Но она удерживала его. Какими способами? Давала  ли  она  ему
молчаливые обещания, что уступит окончательно? Паола со смехом  отгоняла
всякие предположения относительно  будущего,  довольствуясь  мимолетными
радостями настоящего, стараясь сделать свое тело  еще  прекраснее,  свое
обаяние еще неотразимее, излучать сияние счастья, - и ощущала  при  этом
такую полноту и трепетность жизни, какие ей были еще неведомы.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
 
   Но когда мужчина и женщина влюблены и живут так близко друг от друга,
им не дано сохранить расстояние между собой неизменным. Паола  и  Грэхем
незаметно сближались. От долгих взглядов и прикосновений руки к руке они
постепенно перешли к другим дозволенным ласкам, и кончилось тем, что од-
нажды она опять очутилась у него в объятиях и их губы  снова  слились  в
продолжительном поцелуе.
   На этот раз Паола не вспыхнула гневом, а только властно заявила:
   - Я вас не отпущу.
   - Я не могу остаться, - повторил Грэхем в сотый раз. - Мне,  конечно,
приходилось не раз и целоваться за дверью и делать  всякие  глупости,  -
продолжал он пренебрежительно, - но тут другое - тут вы и Дик.
   - Уверяю вас, Ивэн, все как-нибудь уладится.
   - Тогда уезжайте со мной, и мы сами все уладим. Поедем!
   Она отступила.
   - Вспомните, - настаивал Грэхем, - что заявил Дик в тот вечер,  когда
Лео сражался с драконами. Он заявил: если бы даже Паола,  его  жена,  от
него с кем-нибудь сбежала, он сказал бы: "Благословляю вас, дети мои".
   - Да, потому-то так и трудно, Ивэн. Он действительно Большое  сердце.
Вы удачно выразились. Слушайте! Понаблюдайте за ним! Он особенно мягок и
бережен, как и обещал в тот вечер, - мягок со мной, я  хочу  сказать.  А
кроме того... Вы не заметили...
   - Он знает?.. Он вам что-нибудь говорил? - прервал ее Грэхем.
   - Ничего не говорил, но я уверена, что он знает или, во  всяком  слу-
чае, догадывается. Понаблюдайте за ним. Он не хочет  соперничать  с  ва-
ми...
   - Соперничать?
   - Ну да. Не хочет. Вспомните вчерашний день. Когда наша компания при-
ехала, он объезжал мустангов, но, увидев вас, больше не сел в седло.  Он
превосходный объездчик. Вы тоже попробовали. У вас выходило, правда, не-
дурно, хотя, конечно, до него далеко. Но он  не  желал  показывать  свое
превосходство. Одно это убедило меня, что он догадывается.
   И еще: вы не обратили внимания  на  то,  что  он  теперь  никогда  не
расспрашивает вас, что вы делаете, где проводите время, как он  расспра-
шивает любого гостя? Он играет с вами на бильярде, - потому что вы игра-
ете лучше него, да еще бьется на рапирах и палках - тут вы  тоже  равны.
Но он не вызывает вас ни на бокс, ни на борьбу.
   - Да, в этом он действительно может победить меня, - пробормотал Грэ-
хем.
   - Понаблюдайте, и вы увидите, что я права. А ко мне он относится, как
к норовистому жеребенку, - пусть, дескать, куролесит сколько душе  угод-
но. Ни за что на свете не вмешается он в мои дела. О,  поверьте,  я  его
знаю. Он живет по своим собственным правилам и мог бы научить  философов
тому, что такое практическая философия.
   - Нет, нет, слушайте! - торопливо продолжала она,  видя,  что  Грэхем
хочет ее прервать. - Я скажу вам больше. Из библиотеки в рабочую комнату
Дика ведет потайная лестница, ею пользуются только я, он да  его  секре-
тарь. Когда вы поднимаетесь по этой лестнице, то попадаете прямо  в  его
комнату и оказываетесь среди книжных шкафов и полок. Я сейчас оттуда.  Я
шла к нему, но услышала голоса и решила, что, как обычно, идет  разговор
о делах имения и что он скоро освободится. Поэтому я осталась ждать. Это
были действительно разговоры о делах, но такие  интересные,  такие,  как
сказал бы Хэнкок, "проливающие свет", что я не могла не подслушать.  Эти
разговоры "проливали свет" на характер самого Дика, хочу я сказать.
   Он беседовал с женой одного из рабочих. Она пришла с жалобой... Такие
вещи не редкость в рабочих поселках. Если бы я эту женщину встретила,  я
бы ее не узнала и не вспомнила бы даже ее имени. Она все жаловалась,  но
Дик остановил ее. "Это не важно, - сказал он, - мне важно знать, сами-то
вы поощряли Смита или нет?"
   Его зовут не Смитом - я не помню как, но это не имеет значения, -  он
служит у нас вот уже восемь лет, работает мастером.
   "О нет, сэр, - услышала я ее ответ. - Он все время мне проходу не да-
вал. Я, конечно, старалась избегать его. Да и у моего мужа характер  бе-
шеный, а я больше всего боюсь, как бы он не потерял место. Он почти  год
служит здесь и, кажется, ни в чем не замечен. Правда? До  этого  у  него
бывали только случайные заработки, и нам приходилось очень туго. Не  его
это вина, он не пьет, и всегда..."
   "Ладно, - перебил ее Дик. - Ни его работа, ни его  поведение  тут  ни
при чем. Значит, вы утверждаете, что никогда не давали Смиту никаких ос-
нований для ухаживания?"
   Нет, она на этом настаивала и целых десять минут подробно рассказыва-
ла о его приставаниях. У нее очень приятный голосок - знаете, бывают та-
кие робкие и мягкие женские голоса; и, наверно, она очень мила.
   Я едва удержалась, чтобы не заглянуть в  кабинет.  Мне  так  хотелось
посмотреть на нее.
   "Значит, это произошло вчера утром? - спросил Дик. - А другие  слыша-
ли? Я хочу сказать: кроме вас, мистера Смита и вашего мужа, - ну хотя бы
соседи знали об этом?"
   "Да, сэр. Видите ли, он не имел никакого права входить ко мне в  кух-
ню. Мой муж не его подчиненный. Он обнял меня и старался  поцеловать,  а
тут как раз вошел мой муж. Хоть он и с характером, но не так чтобы очень
силен. Смит вдвое выше. Муж вытащил нож, а мистер Смит  схватил  его  за
обе руки, они сцепились и стали кататься по всей  кухне.  Я  испугалась,
как бы до смертоубийства не дошло, выбежала и начала звать на помощь. Но
соседи уже услышали, что у нас скандал. Муж и Смит в драке разбили окно,
своротили печку, вся кухня была полна дыма и золы, их насилу  растащили.
А меня опозорили. За что? Вы же знаете, сэр, как теперь все  бабы  будут
трепать языком..."
   Дик снова остановил ее, но еще минут пять никак не мог от  нее  отде-
латься. Больше всего она боялась, как бы ее муж не лишился места. Я жда-
ла, что Дик ей скажет; но он, видимо, не принял еще никакого  определен-
ного решения, и я была уверена, что он теперь  вызовет  мастера.  И  тот
действительно явился. Я многое дала бы, чтобы его увидеть, но я  слышала
только разговор.
   Дик сразу перешел к делу, описал весь скандал и драку, - и Смит приз-
нался, что действительно шум получился основательный.
   "Она говорит, что никогда и ничем не поощряла  ваших  ухаживаний",  -
заявил Дик.
   "Ну, это она врет, - ответил Смит. - Она так поглядывает на вас, буд-
то сама приглашает поухаживать... Она с первого же дня так на меня смот-
рела. А зашел я к ней вчера на кухню потому, что она же меня и  зазвала.
Мы не ждали, что муж придет так скоро. Но когда она его увидела, то  да-
вай бороться и вырываться. А если она врет, будто не заманивала меня..."
   "Бросьте, - остановил его Дик, - все это пустяки, дело не в этом".
   "Как же пустяки, мистер Форрест, должен же я оправдаться", -  настаи-
вал Смит.
   "Нет, это несущественно для того, в чем вы оправдаться не можете",  -
ответил Дик, и я услышала в его голосе знакомые мне жесткие, холодные  и
решительные нотки. Смит все еще не понимал. Тогда Дик объяснил ему  свою
точку зрения: "Вы виноваты, мистер Смит, в том, что  произошел  скандал,
безобразие и бесчинство, в том, что вы дали пищу бабьим языкам,  в  том,
что вы нарушили порядок и дисциплину, - а это все ведет к  одному  очень
важному обстоятельству: вы внесли дезорганизацию в нашу работу".
   Но Смит все еще не понимал. Он решил, что его  обвиняют  в  нарушении
общественной нравственности, так как он преследовал замужнюю женщину,  и
всячески старался умилостивить Дика ссылками на то, что ведь она  с  ним
заигрывала, и просьбами о снисхождении. "В конце концов, - сказал он,  -
мужчина, мистер Форрест, это мужчина; согласен, она заморочила мне голо-
ву, и я вел себя, как дурак".
   "Мистер Смит, - сказал Дик, - вы у меня работаете восемь лет, из  них
шесть в качестве мастера. На вашу работу я пожаловаться не  могу.  Рабо-
тать вы, конечно, умеете. До вашей нравственности мне дела  нет.  Будьте
хоть мормоном или турком. Ваша частная жизнь меня не касается, пока  она
не мешает вашей работе в имении. Любой из моих возчиков может напиваться
по субботам до потери сознания, хоть каждую субботу, - это его дело.  Но
если в понедельник вдруг окажется, что он еще не протрезвился и это  от-
зывается на моих лошадях - он груб с ними, бьет их и может повредить им,
или если это хоть сколько-нибудь снижает качество или количество его по-
недельничной работы, - с этой минуты его пьянство  становится  уже  моим
делом, и возчик может отправляться ко всем чертям".
   "Вы... вы же не хотите сказать, мистер Форрест, - заикаясь, пробормо-
тал Смит, - что... что я тоже могу отправляться ко всем чертям?"
   "Именно это я и хочу сказать, мистер Смит. И я не потому  рассчитываю
вас, что вы посягнули на чужую собственность - это дело ваше и ее  мужа,
- а потому, что вы оказались причиной беспорядка в моем имении".
   - И знаете, Ивэн, - сказала Паола, прерывая свой рассказ, - по  голым
цифровым данным Дик угадывает гораздо больше жизненных драм,  чем  любой
писатель, погрузившись в водоворот большого города. Возьмите хотя бы от-
четы  молочных  ферм  -  ведомости  каждого  доильщика  в   отдельности:
столько-то литров молока утром и вечером от такой-то коровы и столько-то
от такой-то. Дику не нужно знать человека. Но вот удой понизился.  "Мис-
тер Паркмен, - спрашивает он управляющего молочной фермой, - что,  Барчи
Ператта женат?" - "Да, сэр". - "У них что, с женой нелады?" - "Да, сэр".
   Или: "Мистер Паркмен, Симпкинс был очень долго нашим лучшим  доильщи-
ком, а теперь отстает от других, в чем дело?" Паркмен не знает.  "Разуз-
найте, - говорит Дик. - Что-то у него есть на душе. Потолкуйте-ка с  ним
по-отечески и спросите. Надо снять с него то, что его гнетет". И  мистер
Паркмен дознается, в чем дело. Оказывается, сын Симпкинса, студент Стэн-
фордского университета, вдруг бросил учение, начал кутить и теперь сидит
в тюрьме и ждет суда за подлог. Дик передал дело  своим  адвокатам,  они
замяли эту историю, добились того, что юношу выпустили на  поруки,  -  и
ведомости Симпкинса стали прежними. А лучше всего то, что  юноша  испра-
вился - Дик взял его под наблюдение, - окончил инженерное училище и  те-
перь служит у нас, работает на осушке болот и получает полтораста долла-
ров в месяц, женился, и его будущность обеспечена, а отец продолжает до-
ить коров.
   - Вы правы, - задумчиво и сочувственно пробормотал Грэхем, -  недаром
я назвал Дика Большим сердцем.
   - Я называю его моей нерушимой скалой, - сказала Паола с чувством.  -
Он такой надежный. Нет, вы еще не знаете его. Никакая буря его  не  сло-
мит. Ничто не согнет. Он ни разу не споткнулся. Точно бог улыбается ему,
всегда улыбается. Никогда жизнь не ставила его на колени...  пока.  И...
я... я... не хотела бы быть свидетельницей этого.  Это  разбило  бы  мне
сердце. - Рука Паолы потянулась к его руке, в легком прикосновении  были
и просьба и ласка. - Я теперь боюсь за него. Вот почему я не  знаю,  как
мне поступить. Ведь не ради себя же я медлю, колеблюсь... Если бы я мог-
ла упрекнуть его в требовательности, ограниченности, слабости или малей-
шей пошлости, если бы жизнь била его и раньше, я бы давным-давно  уехала
с вами, мой милый, милый...
   Ее глаза внезапно стали влажными. Она успокоила Грэхема пожатием руки
и, чтобы овладеть собой, вернулась к своему рассказу:
   - "Ее супруг, мистер Смит, вашего мизинца не стоит, - продолжал  Дик.
- Ну что о нем можно сказать? Усерден, старается угодить, но не умен, не
силен, в лучшем случае - работник  из  средних.  А  все-таки  приходится
рассчитывать вас, а не его; и я об этом очень, очень сожалею".
   Конечно, он говорил и многое другое, но я рассказала  вам  самое  су-
щественное. Отсюда вы можете судить о его правилах. А он всегда  следует
им. Дик предоставляет личности полную свободу. Что бы человек ни  делал,
пока он не нарушает интересов той группы людей, в которой живет, это ни-
кого не касается. По мнению Дика, Смит вправе любить женщину и быть  лю-
бимым ею, раз уж так случилось. Он всегда говорил, что любовь  не  навя-
жешь и не удержишь насильно. Если бы я на самом деле  ушла  с  вами,  он
сказал бы: "Благословляю вас, дети мои". Чего бы это ему ни  стоило,  он
так сказал бы, ибо считает, что былую любовь  не  воротишь.  Каждый  час
любви, говорит он, окупается полностью, обе  стороны  получают  свое.  В
этом деле не может быть ни предъявления счетов, ни претензий:  требовать
любви просто смешно.
   - Я с ним совершенно согласен, - сказал Грэхем.  -  "Ты  обещал,  или
обещала, любить меня до конца  жизни",  -  заявляет  обиженная  сторона,
словно это вексель на столько-то долларов  и  его  можно  предъявить  ко
взысканию. Доллары остаются долларами, а любовь жива или умирает. А если
она умерла, то откуда ее взять? В этом вопросе мы все  сходимся,  и  все
ясно. Мы любим друг друга, и довольно. Зачем же ждать хотя бы одну  лиш-
нюю минуту?
   Его рука скользнула вдоль ее пальцев, лежавших на клавишах, он накло-
нился к Паоле, сначала поцеловал ее волосы, потом  медленно  повернул  к
себе ее лицо и поцеловал в раскрытые покорные губы.
   - Дик любит меня не так, как вы, - сказала она, - не так безумно, хо-
чу я сказать. Я ведь с ним давно - и стала для него чем-то вроде привыч-
ки. До того как я встретилась с вами, я часто-часто  думала  об  этом  и
старалась отгадать: что он любит больше - меня или свое имение?..
   - Но ведь все это так просто, - сказал Грэхем.  -  Надо  только  быть
честным! Уедем!
   Он поднял ее и поставил на ноги, как бы собираясь тотчас  же  увезти.
Но она вдруг отстранилась от него, села и опять закрыла руками вспыхнув-
шее лицо.
   - Вы не понимаете, Ивэн... Я люблю Дика. Я буду все