Она ответила на его приветствие; в ее глазах он  прочел  сострадание.
Ой-Ли знает - первая из посторонних. Что ж, на то она и  женщина!  Впро-
чем, служанка так много бывала с Паолой, когда та сидела  у  себя,  что,
конечно, не могла не разгадать тайну своей хозяйки.
   Вдруг ее губы задрожали, она стиснула руки и пыталась заговорить.
   - Мистер Форрест, - начала она, задыхаясь. - Может быть, вы  подумае-
те, я с ума сошла, но я хочу кое-что сказать вам. Вы очень добрый  хозя-
ин. Вы очень добры к моей старой матери. Вы всегда, всегда были добры ко
мне...
   Она запнулась, облизнула пересохшие губы, потом заставила  себя  под-
нять на него глаза и продолжала:
   - Миссис Форрест, мне кажется, она... она...
   Но лицо Дика стало вдруг таким строгим, что она смутилась, умолкла  и
покраснела; и Дик подумал: она стыдится того, что собиралась сказать.
   - Хорошую картину пишет миссис Форрест, правда? - заметил  он,  чтобы
дать ей прийти в себя.
   Китаянка вздохнула, и, когда обратила взор на портрет Дика, в ее гла-
зах опять мелькнуло сострадание.
   Она снова вздохнула, но он не мог не заметить внезапной холодности ее
тона, когда она ответила:
   - Да, миссис Форрест рисует очень хорошую картину.
   Она вдруг взглянула на него проницательным  и  пристальным  взглядом,
как бы изучая его лицо, затем опять повернулась к портрету и,  показывая
на его глаза, сказала:
   - Нехорошо.
   Ее голос звучал резко и сердито.
   - Нехорошо, - бросила она опять через плечо, еще громче, еще резче, и
скрылась в спальне Паолы.
   Дик невольно выпрямился, как бы готовясь  мужественно  встретить  то,
что должно было скоро обрушиться на него. Что ж, это начало конца. Ой-Ли
знает. Скоро узнают и другие, узнают все. В известном смысле он был даже
рад этому, - рад, что мука ожидания продлится теперь недолго.
   Все же, уходя из комнаты, он уже насвистывал веселый мотив, давая по-
нять китаянке, что с его точки зрения все пока обстоит благополучно.
   В тот же день, пользуясь тем, что Дик уехал на прогулку с  Фрейлигом,
Мартинесом и Грэхемом, Паола, в свою очередь, предприняла тайное  палом-
ничество на половину мужа. Выйдя на веранду,  служившую  Дику  спальней,
она окинула взглядом кнопки, телефон над постелью,  соединявший  Дика  с
его служащими и почти со всей Калифорнией, диктофон на вращающейся подс-
тавке, аккуратно разложенные книги, журналы и сельскохозяйственные  бюл-
летени, ожидавшие просмотра, пепельницу, папиросы, блокноты, термос.
   Внимание Паолы привлекла ее собственная фотография - единственное ук-
рашение этой комнаты. Фотография висела над барометром  и  термометрами,
которые, как она знала, всего чаще привлекали  взор  Дика.  По  какой-то
странной фантазии она перевернула смеющийся портрет лицом к стене,  уви-
дела пустой прямоугольник рамки, перевела взгляд на постель и  снова  на
стену - и вдруг, точно испугавшись, торопливо повесила смеющийся портрет
опять лицом к комнате. "Да, он тут на месте, - подумала Паола. - На мес-
те".
   Потом ее глаза остановились на большом  автоматическом  револьвере  в
кобуре, висевшем так близко от постели Дика, что достаточно было  протя-
нуть руку, чтобы вытащить его. Она взялась за рукоятку. Да, как и следо-
вало ожидать, курок не на предохранителе, таков уж у Дика обычай: как бы
долго револьвер ни оставался без употребления, он не  дает  ему  залежи-
ваться в кобуре.
   Вернувшись в рабочий кабинет, Паола медленно  обошла  его,  задумчиво
разглядывая огромные картотеки, шкафы с картами и чертежами  на  синьке,
вращающиеся полки со справочниками и длинные ряды тщательно  переплетен-
ных племенных реестров. В конце концов она дошла и до библиотеки, -  там
было множество брошюр, переплетенных журнальных статей и с  десяток  ка-
ких-то толстых научных книг. Она добросовестно прочла заглавия: "Кукуру-
за в  Калифорнии",  "Силосование  кормов",  "Организация  фермы",  "Курс
сельскохозяйственного счетоводства", "Ширы в Америке", "Истощение черно-
зема", "Люцерна в Калифорнии", "Почвообразование", "Высокие урожаи в Ка-
лифорнии", "Американские шортхорны". Прочтя последнее название, она лас-
ково улыбнулась, вспомнив ту оживленную полемику, которую Дик вел,  отс-
таивая необходимость делать различие между  дойной  коровой  и  убойной,
против тех, кто доказывал, что надо выращивать коров, отвечающих  однов-
ременно обоим назначениям.
   Она погладила ладонью корешки книг, прижалась к ним щекой  и  закрыла
глаза. О Дик! Какая-то мысль зародилась в ней и тут же угасла, оставив в
сердце смутную печаль, ибо Паола не решилась додумать ее до конца.
   Как этот письменный стол типичен для Дика! Никакого беспорядка, ника-
ких следов неоконченной работы. Только проволочный лоток с  отстуканными
на пишущей  машинке,  ожидающими  его  подписи  письмами  да  непривычно
большая стопка желтых телеграмм, принятых по телефону из Эльдорадо и пе-
репечатанных секретарями на бланки. Она рассеянно скользнула взглядом по
первым строкам лежавшей сверху телеграммы и  наткнулась  на  чрезвычайно
заинтересовавшее ее сообщение. Паола, сдвинув брови, вчиталась  в  него,
затем начала рыться в куче телеграмм, пока не нашла подтверждения  пора-
зившего ее известия. Погиб Джереми Брэкстон -  этот  рослый,  веселый  и
добрый челоовек. Шайка пьяных мексиканских пеонов  убила  его  в  горах,
когда он хотел бежать с рудников Харвест в  Аризону.  Телеграмма  пришла
два дня тому назад, и Дик знал об этом уже в течение двух  дней,  но  не
говорил, чтобы ее не расстраивать. Был в этом  и  другой  смысл:  смерть
Брэкстона знаменовала большие денежные потери: дела на рудниках  Харвест
идут, видимо, все хуже. Да, таков Дик!
   Итак, Брэкстон погиб. Ей показалось, что в комнате вдруг стало холод-
нее. Она почувствовала озноб. Такова жизнь - в конце пути каждого из нас
ждет смерть. И опять ее охватил тот же смутный страх и ужас. Впереди  ей
рисовалась гибель. Но чья? Она не искала разгадки. Достаточно того,  что
это была гибель. Ужас придавил ей душу, и самый воздух в этой  спокойной
комнате показался ей гнетущим. Она медленно вышла.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
 
   Наша маленькая хозяйка чувствительна, как птичка, - говорил  Терренс,
беря с подноса коктейль, которым А-Ха обносил присутствующих.
   Время было предобеденное, и Грэхем, Лео и Терренс  Мак-Фейн  случайно
сошлись в бильярдной.
   - Нет, Лео, - остановил ирландец молодого поэта. - Хватит с вас одно-
го. У вас и так горят щеки. Еще коктейль - и вас совсем развезет. В  ва-
шей юной голове идеи о красоте не должны затуманиваться винными  парами.
Пусть пьют старшие. Чтобы пить, требуется особый талант. У вас его  нет.
Что же касается меня...
   Он опорожнил свой стакан и замолчал, смакуя коктейль.
   - Бабье питье, - презрительно покачал он головой. - Не  нравится.  Не
жжет. И букета никакого. Ни черта. А-Ха, мой друг, - подозвал он  китай-
ца, - устройка мне смесь из виски с содовой в таком длинномдлинном бока-
ле и, знаешь, настоящую - вот столько. - Он вытянул горизонтально четыре
пальца, показывая, сколько ему надо налить виски; и, когда А-Ха спросил,
какого виски он желает, Терренс ответил: - Шотландского или ирландского,
бурбонского или ржаного - все равно, какой под руку попадется.
   Грэхем только кивнул китайцу и, смеясь, обратился к ирландцу:
   - Меня, Терренс, вам ни за что не напоить. Я не забыл,  каких  хлопот
вы наделали О'Хэю.
   - Ну что вы! Что вы! Это была чистейшая случайность, - ответил тот. -
Говорят, что если у человека скверно на душе, так его  может  свалить  с
ног одна капля.
   - Ас вами это бывает? - спросил Грэхем.
   - Никогда этого со мной не случалось. Мой жизненный опыт весьма огра-
ничен.
   - Вы начали, Терренс, насчет... миссис Форрест, - просящим тоном  на-
помнил Лео. - И как будто хотели сказать что-то очень хорошее...
   - Разве о ней можно сказать что-нибудь другое, - возразил Терренс.  -
Я сказал, что у нее чувствительность птички, но не чувствительность тря-
согузки или томно воркующей горлицы, а как у веселых птиц,  например,  у
диких канареек, которые купаются в здешних фонтанах, разбрасывая солнеч-
ные брызги, всегда поют и щебечут, и их сердечко точно пылает на золотой
грудке. Вот и маленькая хозяйка такая же. Я много за ней наблюдал.
   Все, что на земле, под землей и на небе,  радует  ее  и  украшает  ее
жизнь: цветок ли мирта, который не по праву нарядился  в  пурпур,  когда
ему нельзя быть красочнее бледной лаванды; или яркая роза - знаете, эта-
кая роскошная роза "Дюшес": ее чуть покачивает ветер, а она  только  что
распустилась под жаркими лучами солнца... Про такую розу Паола мне  ска-
зала однажды: "У нее цвет зари, Терренс, и форма поцелуя". Для маленькой
хозяйки все радость: серебристое ржание Принцессы, звон колокольчиков  в
морозное утро, прелестные шелковистые ангорские козы, которые бродят жи-
вописными группами по горным склонам, багряные лучины  вдоль  изгородей,
высокая жаркая трава на склонах и вдоль дороги или выжженные летним зно-
ем бурые горы, похожие на львов, приготовившихся к  прыжку.  А  с  каким
почти чувственным наслаждением она подставляет шею и руки  лучам  благо-
датного солнца!
   - Она душа красоты, - пролепетал Лео. - За такую женщину  можно  уме-
реть; я это вполне понимаю.
   - Но можно и жить для них и любить эти восхитительные создания, - до-
бавил Терренс. - Послушайте-ка, мистер Грэхем, я открою вам один секрет.
Мы, философы из "Мадроньевой рощи", люди, потерпевшие крушение в житейс-
ком море, заброшенные сюда, в эту тихую заводь, где мы  живем  щедротами
Дика, мы составляем братство влюбленных. И у всех у нас одна дама сердца
- маленькая хозяйка. Мы беспечно теряем дни в мечтах и  беседах,  мы  не
признаем ни бога, ни черта, ни родины, но мы все - рыцари маленькой  хо-
зяйки и дали обет верности ей.
   - Мы готовы умереть за нее, - подтвердил Лео, медленно склоняя  голо-
ву.
   - Нет, мальчик, мы готовы жить для нее и сражаться за нее. Умереть  -
дело несложное.
   Грэхем не пропустил ни слова из этого разговора. Юноша, конечно,  ни-
чего не понимал, но по глазам кельта, пристально смотревшим  на  Грэхема
из-под копны седых волос, он понял, что тот все знает.
   На лестнице раздались мужские голоса и шаги; в ту минуту, как входили
Мартинес и Дар-Хиал, Терренс сказал:
   - Говорят, что в Каталине отличная погода и тунец ловится  превосход-
но.
   А-Ха опять принес коктейли; у него было много дела,  так  как  в  это
время подошли и Хэнкок с Фрейлигом.
   Терренс пил смеси, которые китаец с неподвижным лицом подавал ему  по
своему выбору, пил и в то же время распространялся о  вреде  и  мерзости
пьянства, убеждая Лео не пить.
   Вошел О-Дай, держа в руках записку и озираясь, кому бы ее отдать.
   - Сюда, крылатый сын неба, - поманил его к себе Терренс.
   - Это просьба, адресованная нам и составленная  в  подобающих  случаю
выражениях, - провозгласил он, заглянув в записку. -  Дело  в  том,  что
приехали Льют и Эрнестина, и вот о чем они просят. Слушайте! - И он про-
чел: - "О благородные и славные олени! Две бедных  смиренных  и  кротких
лани одиноко блуждают в лесу и просят разрешения на самое короткое время
посетить перед обедом стадо оленей на их пастбище".
   - Метафоры допущены здесь самые разнородные, - сказал Терренс,  -  но
все же девицы поступили совершенно правильно. Они знают закон Дика  -  и
это хороший закон, - что никакие юбки в бильярдную не допускаются, разве
только с единодушного согласия мужчин. Ну что  ж,  как  думает  ответить
стадо оленей? Все, кто согласен, пусть скажут "да". Кто против? Принято.
Беги, быстроногий О-Дай, и веди сюда этих дам.
   - "В сандальях коронованных царей..." - начал Лео, выговаривая  слова
с благоговением и любовной бережностью.
   - "Он будет попирать их ночи алтари", - подхватил Терренс. - Человек,
написавший эти строки, - великий человек. Он друг Лео  и  друг  Дика,  я
горжусь тем, что он и мой друг.
   - А как хорош вот этот стих, - продолжал Лео, обращаясь к Грэхему,  -
из того же сонета! Послушайте, как это звучит: "Внемлите песне  утренней
звезды..." И дальше. - Голосом, замирающим от любви к прекрасному слову,
юноша прочел: - "С умершей красотою на руках как он мечты грядущему вер-
нет?"
   Он смолк, ибо в комнату входили сестры Паолы, и робко поднялся, чтобы
с ними поздороваться.
   Обед в тот день прошел так же, как все обеды, на которых  присутство-
вали мудрецы. Дик, по своему обычаю, яростно спорил, сцепившись с  Ааро-
ном Хэнкоком из-за Бергсона, нападая на его  метафизику  с  меткостью  и
беспощадностью реалиста.
   - Ваш Бергсон не философ, а шарлатан, Аарон, - заключил Дик. - У него
за спиной все тот же старый мешок колдуна, набитый всякими  метафизичес-
кими штучками, только разукрашены они  оборочками  из  новейших  научных
данных.
   - Это верно, - согласился Терренс. - Бергсон -  шарлатан  мысли.  Вот
почему он так популярен...
   - Я отрицаю... - прервал его Хэнкок. - Подождите  минутку,  Аарон.  У
меня мелькнула одна мысль. Дайте мне ее удержать, пока она, подобно  ба-
бочке, не улетела в голубое небо. Дик поймал Бергсона с  поличным,  этот
философ украл немало сокровищ из хранилища  науки.  Даже  свою  здоровую
уверенность, он стащил у Дарвина - из его учения о том, что выживают са-
мые приспособленные. А что он из этого сделал? Слегка обновил эту теорию
прагматизмом Джемса, подсластил не гаснущей в сердце  человека  надеждой
на то, что всякому суждено жить снова, и разукрасил идеей Ницше  о  том,
что чаще всего к успеху ведет чрезмерность...
   - Идеей Уайльда, хотите вы сказать, - поправила его Эрнестина.
   - Видит бог, я выдал бы ее за свою, если бы не  ваше  присутствие,  -
вздохнул Терренс с поклоном в ее сторону. - Когда-нибудь антиквары мысли
точно установят автора. Я лично нахожу, что эта идея отдает  Мафусаилом.
Но до того, как меня любезно прервали, я говорил...
   - А кто грешит более задорной самоуверенностью, чем Дик?  -  вопрошал
Аарон несколько позже; Паола кинула Грэхему многозначительный взгляд.
   - Я только вчера смотрел табун годовалых жеребят; у меня и сейчас пе-
ред глазами эта прекрасная картина. И вот я спрашиваю: а кто делает нас-
тоящее дело?
   - Возражение Хэнкока вполне основательно, - нерешительно заметил Мар-
тинес. - Без элемента тайны мир был бы плоским и неинтересным. А Дик  не
признает никаких тайн.
   - Ну уж нет, - возразил Терренс, заступаясь за Дика. - Я  хорошо  его
знаю. Дик признает, что в мире есть тайны, но не  такие,  какими  пугают
детей. Для него не существует ни страшных бук, ни всей этой  фантасмаго-
рии, с которой обычно носитесь вы, романтики.
   - Терренс понимает меня, - подтвердил Дик. - Мир всегда останется за-
гадкой! Для меня человеческая совесть не большая загадка, чем химическая
реакция, благодаря которой возникает обыкновенная вода. Согласитесь, что
это тайна, и тогда все более сложные явления природы потеряют  свою  та-
инственность. Эта простая химическая реакция - вроде тех основных  акси-
ом, на которых строится все здание геометрии. Материя и сила - вот  веч-
ные загадки вселенной, и они проявляют себя  в  загадке  пространства  и
времени. Проявления не загадка; загадочны только их основы -  материя  и
сила, да еще арена этих проявлений - пространство и время.
   Дик замолчал и рассеянно посмотрел на бесстрастные лица А-Ха и О-Дая,
стоявших с блюдами в руках как раз  против  него.  "Их  лица  совершенно
бесстрастны, - подумал он, - хотя я готов держать пари, что и они  осве-
домлены о том, что так потрясло Ой-Ли".
   - Вот видите, - торжествующе закончил Терренс. - Самое лучшее  -  то,
что он никогда не становится вверх тормашками и не теряет равновесия. Он
твердо стоит на крепкой земле, опираясь на законы и факты, и защищен  от
всяких заоблачных фантазий и нелепых бредней...
   Никому в тот вечер - и за обедом и после - не пришло бы в голову, что
Дик чем-то расстроен. Казалось,  ему  непременно  хочется  отпраздновать
приезд Льют и Эрнестины; он не поддерживал тяжеловесного спора философов
и изощрялся во всевозможных каверзах  и  шутках.  Паола  заразилась  его
настроением и всячески помогала ему в его проделках.
   Самой интересной оказалась игра в приветственный поцелуй. Все мужчины
должны были подвергнуться ему. Грэхему была оказана честь - пройти испы-
тание первому, и он мог потом наблюдать злоключения всех остальных,  ко-
торых Дик по одному вводил со двора.
   Хэнкок - Дик держал его за руку - дошел до середины комнаты, где Пао-
ла и ее две сестры стояли на стульях, подозрительно оглядел их и заявил,
что хочет обойти стулья кругом. Однако он не заметил ничего  особенного,
кроме того, что на каждой была мужская фетровая шляпа.
   - Ну что ж, по-моему, ничего, - заявил  Хэнкок,  остановившись  перед
ними и рассматривая их.
   - Конечно, ничего, - уверил его Дик. - Так как эти женщины  воплощают
все самое прекрасное в нашем имении,  то  и  должны  подарить  вам  при-
ветственный поцелуй. Выбирайте, Аарон.
   Аарон, сделав крутой поворот, словно чуя какую-то каверзу за  спиной,
спросил:
   - Все три должны поцеловать меня?
   - Нет, вам полагается выбрать ту, которая вас поцелует.
   - А те две, которых я не выберу, не сочтут это, дискриминацией? - до-
пытывался Аарон.
   - И усы не послужат препятствием? - был его следующий вопрос.
   - Нисколько, - заверила его Льют. - Мне по крайней мере всегда  хоте-
лось знать, какое ощущение испытываешь, целуя черные усы.
   - Спешите, спешите, сегодня здесь целуют философов, - заявила  Эрнес-
тина, - но только, пожалуйста, поторопитесь, остальные ждут.  Меня  тоже
должно сегодня поцеловать целое поле усатых колосьев.
   - Ну, кого же вы выбираете? - настаивал Дик.
   - Какой же может быть выбор! - бойко отозвался Хэнкок. -  Конечно,  я
поцелую свою даму сердца, маленькую хозяйку.
   Он поднял голову и вытянул губы, она наклонилась, и в тот  же  миг  с
полей ее шляпы хлынула ему в лицо ловко направленная струя воды.
   Когда очередь дошла до Лео, он храбро выбрал
   Паолу и чуть не испортил игру, благоговейно преклонив колено и  поце-
ловав край ее платья.
   - Это не годится, - заявила Эрнестина. - Поцелуй  должен  быть  самый
настоящий. Поднимите голову, чтобы вас могли поцеловать.
   - Пусть последняя будет первой,  поцелуйте  меня,  Лео,  -  попросила
Льют, чтобы помочь ему в его замешательстве.
   Он с благодарностью взглянул на нее и потянулся к ней, но недостаточ-
но откинул голову, и струя воды полилась ему за воротник.
   - А меня пусть поцелуют все три, - заявил Терренс; ему казалось,  что
он нашел выход из затруднительного положения. - И я трижды вкушу райское
блаженство.
   В благодарность за его любезность он получил на голову три струи  во-
ды.
   Азарт и веселость Дика все возрастали. Всякий, глядя на  то,  как  он
ставит к створке двери Фрейлига и Мартинеса, чтобы измерить  их  рост  и
разрешить спор о том, кто выше, сказал бы, что нет сейчас на свете чело-
века беззаботнее и спокойнее его.
   - Колени вместе! Ноги прямо! Головы назад! - командовал он.
   Когда их головы коснулись двери, с другой стороны  раздался  громовой
удар, от которого они вздрогнули. Дверь распахнулась, и появилась Эрнес-
тина, вооруженная палкой, которой бьют в гонг.
   Затем Дик, держа в руке атласную туфельку на высоком каблуке  и  нак-
рывшись с Терренсом простыней, учил его, к бурному  восторгу  остальных,
игре в "Братца Боба". В это время появились еще Мэзоны и Уатсоны со всей
своей уикенбергской свитой.
   Дик немедленно потребовал, чтобы все вновь прибывшие молодые люди то-
же получили приветственный поцелуй. Несмотря на восклицания и шум, кото-
рый подняли полтора десятка здоровающихся людей, он ясно расслышал слова
Лотти Мэзон: "О мистер Грэхем! А я думала, вы давно уехали".
   И Дик, среди суеты, неизбежной при появлении такого  множестватостей,
продолжав изображать из себя" человека, которому  ужа