с притворным гневом;  а  через  минуту
уже вместе с ней упрашивал индуса, чтобы тот протанцевал танго.
   И Дар-Хиал наконец уступил, забыв Азию и азиатов, и исполнил,  вывер-
тывая руки и ноги, пародию на танго, назвав эту импровизацию "циническим
апофеозом современных танцев".
   - А теперь. Багряное Облако, спой мистеру Грэхему  свою  песенку  про
желудь, - приказала Паола.
   Форрест, все еще обнимавший Паолу за талию, чтобы предупредить  нака-
зание, которое ему угрожало, мрачно покачал головой.
   - Песнь о желуде! - крикнула Эрнестина из-за рояля; и  ее  требование
подхватили Эдди Мэзон и остальные девушки.
   - Ну, пожалуйста. Дик, спой, - настаивала Паола, - мистер Грэхем ведь
еще не слышал ее.
   Дик опять покачал головой.
   - Тогда спой ему песню о золотой рыбке.
   - Я спою ему песнь нашего Горца, - упрямо заявил Дик, и в глазах  его
блеснуло лукавство; он затопал ногами, сделал вид, что встает  на  дыбы,
заржал, довольно удачно подражая жеребцу, потряс воображаемой  гривой  и
начал: - "Внемлите! Я - Эрос! Я попираю холмы!.."
   - Нет. Песнь о желуде! - тут же спокойно прервала его Паола, причем в
звуке ее голоса чуть зазвенела сталь.
   Дик послушно прекратил песнь Горца, но все же  замотал  головой,  как
упрямый ребенок.
   - Ну хорошо, я знаю новую песню, - заявил он торжественно.  -  Она  о
нас с тобой, Паола. Меня научили ей нишинамы.
   - Нишинамы - это вымершие первобытные племена  Калифорнии,  -  быстро
проговорила, обернувшись к Грэхему, Паола.
   Дик сделал несколько па, не сгибая колен, как танцуют индейцы,  хлоп-
нул себя ладонями по бедрам и, не отпуская жену, начал новую песню.
   - "Я - Ай-Кут, первый человек из племени нишинамов. Ай-Кут  -  сокра-
щенное Адам. Отцом мне был койот, матерью - луна. А это Йо-то-то-ви, моя
жена, первая женщина из племени нишинамов. Отцом ей был кузнечик, а  ма-
терью - мексиканская дикая кошка. После моих они были самыми лучшими ро-
дителями. Койот очень мудр, а луна очень стара: но никто не слышал ниче-
го хорошего про кузнечика и дикую кошку. Нишинамы правы  всегда.  Должно
быть, матерью всех женщин была дикая кошка - маленькая, мудрая, грустная
и хитрая кошка с полосатым хвостом".
   На этом песня о первых мужчине и женщине прервалась, так как  женщины
возмутились, а мужчины шумно выразили свое одобрение.
   - "Йо-то-то-ви - сокращенное Ева, - запел Дик опять, грубо  прижав  к
себе Паолу и изображая дикаря. - Ио-то-то-ви у меня невелика. Но не бра-
ните ее за это. Виноваты кузнечик и дикая кошка. Я - Ай-Кут, первый  че-
ловек, не браните меня за мой дурной вкус. Я был первым мужчиной и  уви-
дел ее - первую женщину. Когда выбора нет, берешь то, что есть. Так было
с Адамом, - он выбрал Еву! Ио-то-то-ви была для меня единственной женщи-
ной на свете, - и я выбрал Ио-тото-ви".
   Ивэн Грэхем, прислушиваясь к этой песне и не сводя глаз с  руки  Фор-
реста, властно обнимавшей Паолу, почувствовал какую-то боль и  обиду;  у
него даже мелькнула мысль, которую он  тотчас  с  негодованием  подавил:
"Дику Форресту везет, слишком везет".
   - "Я - Ай-Кут, - распевал Дик. - Это моя жена, моя росинка, моя  мед-
вяная роса. Я вам солгал. Ее отец и мать не кузнечик и не кошка. Это бы-
ли заря Сьерры и летний восточный ветер с гор. Они любили друг  друга  и
пили всю сладость земля и воздуха, пока из мглы, в которой  они  любили,
на листья вечнозеленого кустарника и мансаниты не упали  капли  медвяной
росы.
   Ио-то-то-ви  -  моя  медвяная  роса.  Внемлите  мне!  Я   -   Ай-Кут.
Ио-то-то-ви - моя жена, моя перепелка, моя лань, пьяная теплым дождем  и
соками плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд  и  первых
лучей зари".
   И вот, - добавил Форрест, заканчивая свою импровизацию и  возвращаясь
к обычному тону, - если вы еще воображаете, что старый, милый,  синеокий
Соломон лучше меня сочинил "Песнь Песней", подпишитесь немедленно на из-
дание моей.
 
 
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 
   Миссис Мэзон одна из первых попросила Паолу  сыграть.  Тогда  Терренс
Мак-Фейн и Аарон Хэнкок разогнали веселую группу у  рояля,  а  смущенный
Теодор Мэлкен был послан пригласить Паолу.
   - Прошу вас сыграть для просвещения этого  язычника  "Размышления  на
воде", - услышал Грэхем голос Терренса.
   - А потом, пожалуйста, "Девушку с льняными косами", -  попросил  Хэн-
кок, которого назвали язычником. -  Сейчас  моя  точка  зрения  блестяще
подтвердится. Этот дикий кельт проповедует идиотскую теорию  музыки  пе-
щерного человека и настолько туп, что еще считает себя сверхсовременным.
   - А-а, Дебюсси! - засмеялась Паола. - Все еще спорите о нем? Да?  Хо-
рошо, я доберусь и до него, только не знаю, с чего начать.
   Дар-Хиал присоединился к трем мудрецам, усаживавшим Паолу за  большой
концертный рояль, не казавшийся, впрочем, слишком большим в этой  огром-
ной комнате. Но едва она уселась, как три мудреца скользнули прочь и за-
няли, видимо, свои любимые места. Молодой поэт  растянулся  на  пушистой
медвежьей шкуре, шагах в сорока от рояля, и запустил обе руки в  волосы.
Терренс и Аарон уютно, устроились на подушках широкого дивана под окном,
впрочем, так, чтобы иметь возможность подталкивать  друг  друга  локтем,
когда тот или другой находил в исполнении Паолы оттенки,  подтверждавшие
именно его понимание.
   Девушки расположились живописными группами, по две и по три, на широ-
ких диванах и в глубоких креслах из дерева коа, кое-кто даже на ручках.
   Ивэн Грэхем хотел было подойти к роялю, чтобы иметь честь  переверты-
вать Паоле ноты, но вовремя заметил, что Дар-Хиал предупредил его. Нето-
ропливо и с любопытством окинул он взглядом  комнату.  Концертный  рояль
стоял на возвышении в самом дальнем ее конце; низкая арка придавала  ему
вид сцены. Шутки и смех сразу прекратились:  видимо,  маленькая  хозяйка
Большого дома требовала,  чтобы  к  ней  относились,  как  к  настоящей,
серьезной пианистке. Грэхем решил заранее, что ничего исключительного не
услышит.
   Эрнестина, сидевшая рядом, наклонилась к нему и прошептала:
   - Когда она хочет, она может всего добиться. А ведь она почти не  ра-
ботает... Вы знаете, она училась у Лешетицкого и у мадам Карреньо,  и  у
нее до сих пор остался их стиль игры. И она играет совсем  не  поженски.
Вот послушайте!
   Грэхем продолжал относиться скептически к ее игре, даже когда уверен-
ные руки Паолы забегали по клавишам и зазвучали пассажи и аккорды,  про-
тив чистоты которых он ничего не мог возразить; как часто слышал он их у
пианистов, обладавших блестящей техникой  и  совершенно  лишенных  музы-
кальной выразительности! Он ждал услышать от нее все что угодно,  но  не
мужественную прелюдию Рахманинова, которую, по мнению Грэхема, мог хоро-
шо исполнять только мужчина.
   С первых же двух тактов Паола уверенно, по-мужски,  овладела  роялем;
она словно поднимала его клавиатуру и поющие струны обеими руками, вкла-
дывая в свою игру зрелую силу и  твердость.  А  затем,  как  это  делали
только мужчины, соскользнула, или перекинулась - он не мог  найти  более
точного определения для этого перехода - в  уверенно-чистое,  несказанно
нежное анданте.
   Она продолжала играть со спокойствием и силой, которых  меньше  всего
можно было ожидать от такой маленькой, хрупкой женщины; и он с удивлени-
ем смотрел сквозь полузакрытые веки на нее и на огромный рояль,  которым
она владела так же, как владела собой и замыслом композитора.  Прислуши-
ваясь к замирающим аккордам прелюдии, в которых еще  жила,  как  далекое
эхо, только что прозвучавшая мощь, Грэхем  вынужден  был  признать,  что
удар у Паолы точен, чист и тверд.
   В то время как Терренс и Аарон взволнованно спорили шепотом на  своем
подоконнике, а Дар-Хиал искал для Паолы ноты, она взглянула на  Дика,  и
он начал один за другим гасить свет в матовых шарах  под  потолком,  так
что в конце концов одна Паола осталась как бы среди оазиса мягкого  све-
та, в котором особенно заметно поблескивало золото ее  волос  и  золотое
шитье на платье.
   Грэхем наблюдал, как высокая комната становится от  набегающих  теней
как будто еще выше. Она была длиной в восемьдесят футов и высотой в  два
с половиной этажа. Точно хоры под потолком была  перекинута  галерея,  с
которой свешивались шкуры диких зверей, домотканые покрывала,  привезен-
ные из Окасаки и Эквадора, циновки с острова Океании, сплетенные  женщи-
нами и выкрашенные растительными красками. И Грэхем понял, что напомина-
ет ему эта комната: праздничный зал в средневековом замке;  и  он  вдруг
пожалел, что в ней нет длинного стола с оловянной посудой, солью  в  се-
ребряной солонке и огромных собак, дерущихся тут же из-за  брошенных  им
костей.
   Позднее, когда Паола сыграла Дебюсси, чтобы дать  Терренсу  и  Аарону
материал для новых споров, Грэхему удалось в течение нескольких  волную-
щих минут поговорить с ней о музыке. И она  обнаружила  такое  понимание
философии музыки, что Грэхем, сам того не замечая, принялся излагать, ей
свою любимую теорию.
   - Итак, - закончил он, - понадобилось почти три тысячи лет, чтобы му-
зыка оказала свое истинное воздействие на душу западного  человека.  Де-
бюсси больше чем кто-либо из его предшественников достиг той высокой со-
зерцательной ясности, порождающей великие идеи,  которая  предощущалась,
скажем, во времена Пифагора...
   Тут Паола прервала его, подозвав сражавшихся у окна Терренса и  Ааро-
на.
   - Ну и что же? - продолжал Терренс, когда оба подошли. -  Попробуйте,
Аарон, попробуйте найти у Бергсона суждение о музыке более ясное, чем  в
его "Философии смеха" [6], которая тоже, как известно, ясностью не отли-
чается.
   - О, послушайте! - воскликнула Паола, и глаза ее заблестели. - У  нас
появился новый пророк - мистер Грэхем. Он стоит вашей шпаги, обеих ваших
шпаг. Он согласен с вами, что музыка - это отдых от железа, крови и буд-
ничной прозы. Что слабые, чувствительные и возвышенные души бегут от тя-
желой и грубой земной жизни в сверхчувственный мир ритмов и звучаний...
   - Атавизм! - фыркнул Аарон Хэнкок. - Пещерные  люди,  полуобезьяны  и
все гнусные предки Терренса делали то же самое.
   - Позвольте, - остановила его Паола. - Но ведь к этим выводам  мистер
Грэхем пришел на основании собственных переживаний  и  умозаключений.  А
кроме того, он коренным образом расходится с вашей точкой зрения, Аарон.
Он опирается на положение Патера: "Все искусства тяготеют к музыке..."
   - Все это относится к предыстории, к химии  микроорганизма,  -  опять
вмешался Аарон. - Все эти народные песни и синкопированные ритмы - прос-
тое реагирование клетки на световые волны солнечного луча. Терренс попа-
дает в заколдованный круг и сам сводит на нет свои заумные  рассуждения.
А теперь послушайте, что я вам скажу...
   - Да подождите же! - остановила его Паола. - Мистер  Грэхем  говорит,
что английский пуританизм сковал музыку - настоящую музыку -  на  многие
века...
   - Верно... - согласился Терренс.
   - И что Англия вернулась к эстетическому наслаждению  музыкой  только
через ритмы Мильтона и Шелли...
   - Который был метафизиком, - прервал ее Аарон.
   - Лирическим метафизиком, - тотчас же ввернул Терренс. - Это-то уж вы
должны признать, Аарон.
   - А Суинберн? - спросил Аарон, очевидно, возвращаясь еще к одной теме
из давнишних споров.
   - Аарон уверяет, что Оффенбах - предшественник  Артура  Сюлливена,  -
вызывающе воскликнула Паола, - и что Обер - предшественник Оффенбаха.  А
относительно Вагнера... Нет, спросите-ка его, спросите, что он думает  о
Вагнере...
   Она ускользнула, предоставив Грэхема его судьбе. А он  не  спускал  с
нее глаз, любуясь пластичными движениями ее стройных колен, приподнимав-
ших тяжелые складки платья, когда она шла через всю комнату к миссис Мэ-
зон, чтобы устроить для нее партию в бридж; он едва мог  заставить  себя
вслушаться в то, что опять бубнил Терренс.
   - Установлено, что все искусства Греции родились из духа музыки...
   Много позднее, когда оба мудреца  самозабвенно  углубились  в  жаркий
спор о том, кто выказал в своих произведениях более  возвышенный  интел-
лект - Берлиоз или Бетховен, Грэхему удалось улизнуть. Ему  опять  хоте-
лось побеседовать с хозяйкой. Но она подсела к двум девушкам, забравшим-
ся в большое кресло, и шаловливо шепталась с ними; большая часть  гостей
была погружена в бридж, и Грэхем попал в группу, состоявшую из Дика Фор-
реста, мистера Уомболда, Дар-Хиала и корреспондента "Газеты скотовода".
   - Жаль, что вы не можете съездить туда со мной, - говорил Дик коррес-
понденту. - Это задержало бы вас только на один день. Я завтра же и  по-
вез бы вас.
   - Очень сожалею, - ответил тот. - Но я должен быть в Санта-Роса. Бер-
банк обещал посвятить мне целое утро, а вы понимаете, что это значит.  С
другой стороны, для нашей газеты было бы очень важно получить материал о
вашем опыте. Вы не могли бы изложить его... кратко... ну совсем  кратко?
Вот и мистера Грэхема, я думаю, это заинтересует.
   - Опять что-то по части орошения? - осведомился Грэхем.
   - Нет, нелепая попытка превратить безнадежно бедных фермеров в  бога-
тых, - отвечал Уомболд за Форреста. - А я утверждаю, что если фермеру не
хватает земли, то это доказывает, что он плохой фермер.
   - Наоборот, - возразил Дар-Хиал, взмахнув для большей  убедительности
своими прекрасными азиатскими руками. - Как раз наоборот. Времена  изме-
нились. Успех больше не зависит от  капитала.  Попытка  Дика  -  замеча-
тельная, героическая попытка. И вы увидите, что она удастся.
   - А в чем дело. Дик? - спросил Грэхем. - Расскажите нам.
   - Да ничего особенного. Так, одна затейка, - ответил Дик небрежно.  -
Может быть, из этого ничего и не выйдет, хотя я все же надеюсь...
   - Затейка! - воскликнул Уомболд. - Пять тысяч акров  лучшей  земли  в
плодороднейшей долине! И он хочет посадить на нее кучу неудачников - по-
жалуйста, хозяйничайте! - платить им да еще питать.
   - Только тем хлебом, который вырастет на этой же  земле,  -  поправил
его Форрест. - Придется объяснить вам всем, в чем дело. Я  выделил  пять
тысяч акров между усадьбой и долиной реки Сакраменто...
   - Подумайте, сколько там может вырасти люцерны, которая вам так  нуж-
на... - прервал его опять Уомболд.
   - Мои машины осушили в прошлом году вдвое большую площадь, -  продол-
жал Дик. - Я, видите ли, убежден, что наш Запад, да и весь  мир,  должен
стать на путь интенсивного хозяйства, и я хочу  быть  одним  из  первых,
прокладывающих дорогу. Я разделил эти пять тысяч  акров  на  участки  по
двадцати акров и считаю, что каждый такой участок может не  только  сво-
бодно прокормить одно семейство, но и приносить по  меньшей  мере  шесть
процентов чистого дохода.
   - Это значит, - высчитывал корреспондент, - что, когда участки  будут
розданы, землю получат двести пятьдесят семейств, или, считая в  среднем
по пять человек на семью, тысяча двести пятьдесят душ.
   - Не совсем так, - возразил Дик. - Все участки уже заняты,  а  у  нас
только около тысячи ста человек. Но надежды на будущее... надежды на бу-
дущее большие, - добродушно улыбнулся он. - Несколько урожайных лет -  и
в каждой семье окажется в среднем по шесть человек.
   - А кто это "мы"? Почему "у нас"? - спросил Грэхем.
   - У меня есть комитет, состоящий из сельскохозяйственных экспертов, -
все свои же служащие, кроме профессора Либа, которого  мне  уступило  на
время федеральное правительство. Дело в том, что фермеры будут  хозяйни-
чать на свой страх и риск, пользуясь передовыми методами,  рекомендован-
ными в наших инструкциях. Земля на всех участках совершенно  одинаковая.
Эти участки, как горошины в стручке, один к одному. И  плоды  работы  на
каждом участке через некоторое время должны сказаться. А когда мы  срав-
ним между собой результаты, полученные на двухстах пятидесяти  участках,
то фермер, отстающий от среднего уровня из-за тупости или  лени,  должен
будет уйти.
   Условия созданы вполне благоприятные. Фермер, взяв такой участок, ни-
чем не рискует. Кроме того, что он соберет со своей земли и  что  пойдет
на пищу ему и его семье, он получит еще тысячу долларов в год  деньгами;
поэтому все равно - умен он или глуп, урожайный год  или  неурожайный  -
около ста долларов в месяц ему обеспечено. Лентяи и глупцы будут естест-
венным образом вытеснены теми, кто умен и трудолюбив. Вот и все.  И  это
послужит особенно очевидным доказательством всех преимуществ интенсивно-
го хозяйства. Впрочем, этим людям обеспечено не только жалованье.  После
его выплаты мне как владельцу должно очиститься еще шесть  процентов.  А
если доход окажется больше, то фермеру поступает и весь излишек.
   - И поэтому, - сказал корреспондент, - каждый сколько-нибудь  дельный
фермер будет работать день и ночь - это понятно. Сто долларов  на  улице
не валяются. В Соединенных Штатах средний фермер на собственной земле не
вырабатывает и пятидесяти, в особенности если вычесть плату за надзор  и
за его личный труд. Конечно, способные люди уцепятся руками и ногами  за
такое предложение и постараются, чтобы  так  же  поступили  и  члены  их
семьи.
   - У меня есть возражение, - заявил Терренс МакФейн, подходя к ним.  -
Везде и всюду только и слышишь: работа, труд... А меня просто зло берет,
когда я представлю себе, что каждый такой фермер на своих двадцати акрах
весь день с утра до вечера будет гнуть спину, и ради чего? Неужели кусок
хлеба да мяса и, может быть, немного джема - это  и  есть  смысл  жизни,
цель нашего существования? Ведь человек этот все равно умрет, как  рабо-
чая кляча, которая только и знала, что трудиться! Что же  сделано  таким
человеком? Он обеспечил себя хлебом и мясом? Чтобы  брюхо  было  сыто  и
крыша была над головой? А потом его тело будет гнить в темной, сырой мо-
гиле!
   - Но ведь и вы, Терренс, умрете, - заметил Дик.
   - Зато я живу волшебной жизнью бродяги, - последовал быстрый ответ. -
Эти часы наедине со звездами и цветами, под  сенью  деревьев,  с  легким
ветром и шорохом трав! А мои книги! Мои любимые философы и  их  думы!  А
красота, музыка, радости всех искусств! Когда я сойду в могилу,  я  буду
знать по крайней мере, что пожил и взял от жизни все, что она могла  мне
дать. А эти ваши двуногие вьючные животные на своих двадцати акрах так и
будут ковырять весь день землю, пока рубашка на спине не взмокнет от по-
та, а потом присохнет коркой, - ради одного сознания,  что  живот  набит
хлебом и мясом и крыша не протекает; народят  выводок  сыновей,  которые
тоже будут жить, как рабочий скот,  набивать  желудок  хлебом  и  мясом,
гнуть спины в заскорузлых от пота рубашках - и наконец уйдут в  небытие,
только и получив от жизни, что хлеб да мясо и, может быть, немного  дже-
ма?..
   - Но ведь кто-то должен же работать, чтобы вы могли лодырничать? -  с
негодованием возразил Уомболд.
   - Да, это верно. Печально, но верно, - мрачно согласился Терренс; за-
тем его лицо вдруг просияло. - И я благодарю господа за то, что есть  на
свете рабочий скот, - одни таскают плуг по полям, другие - незримые кро-
ты - проводят жизнь в шахтах, добывая уголь и золото; благодарю  за  то,
что есть дураки крестьяне, - иначе разве у меня были бы такие мягкие ру-
ки; и за то, что такой славный парень, как Дик, улыбается мне и  делится
со мной своим добром, покупает мне новые книги и дает местечко у  своего
стола, заставленного пищей, добытой двуногим рабочим скотом, и у  своего
очага, построенного тем же рабочим скотом, и хижину в лесу под землянич-
ными деревьями, куда труд не смеет сунуть свое чудовищное рыло...
   Иван Грэхем долго не ложился в тот вечер. Большой дом и его маленькая
хозяйка невольно взволновали его. Сидя на краю кровати, полураздетый,  и
куря трубку, он видел в своем воображении  Паолу  в  разных  обличьях  и
настроениях - такой, какой она прошла перед ним в течение этого  первого
дня. То она говорила с ним о музыке и восхищала его  своим  исполнением,
чтобы затем, втянув в  спор  "муд