у.  Итак,  мы  со  Стеглсом,
Картером и Энди были отданы  в  помощь  местным  плотникам  и  кузнецам  и
спокойно занимались изготовлением кибиток.
     От многих хлопот избавили нас всех Свистуны, которые просто  опьянели
от прекрасной погоды и избавления от корабельного  плена.  Они  с  большим
воодушевлением отправились на  общее  пастбище,  раскинувшееся  под  горой
Галлуз Хилз, где разбили лагерь и поселились там с лошадьми,  привезенными
нами из Англии  и  остальным  скотом,  который  мы  покупали,  как  только
представлялся случай.
     Гостеприимство в Салеме расточалось с удивительной  щедростью.  Некий
мистер Адамс, чьей жене приглянулась одна из бывших  у  нас  медных  ламп,
которую мы ей подарили и  которая  стояла  холодной  и  бесполезной  в  ее
крошечной гостиной, дожидаясь холодных  зимних  вечеров,  приняла  к  себе
Натаниэля, меня, Энди и Битонсов. Не думаю, что мы устроились  лучше,  чем
остальная часть нашей компании, так как у Адамсов было огромное семейство,
главным образом мальчики, которые, правда, в большинстве своем  занимались
в то время рыбной ловлей, что освобождало какое-то пространство. Вообще же
места для постоя в городе было не так уж много, что еще более делало честь
людям, приютившим нас и что одновременно подстегивало нас  ускорить  время
нашего отъезда.
     С Линдой я виделся на службе, которую ни разу не пропустил с  момента
нашего прибытия. Второе воскресенье нашего пребывания в Салеме было  столь
нестерпимо жарким, что даже в церкви хотелось сбросить  с  себя  сюртук  и
остаться в рубашке с короткими рукавами. Конечно, это было исключено, и  я
сидел, обливаясь потом и недоумевая, почему  Линда  так  кутается  в  свою
накидку. Капюшон она, правда,  откинула,  но  к  чему  вообще  носить  это
одеяние? Остальные женщины носили платья  из  муслина  или  другой  легкой
ткани,  по  большей  части  угрюмых  тонов,  но  некоторые  радовали  глаз
приглушенными цветами. Ни слова службы не доходило до  моего  сознания.  Я
просто сидел и рассказывал себе сказку о том, что Эли мертв,  не  родился,
просто не существует более, что я подхожу к  Линде  и  срываю  с  нее  эту
жуткую мрачную накидку и грубое платье под ней.  И  я  помогаю  ей  надеть
яркий шелковый наряд, застегиваю ей пуговки, разглаживаю складки, вдеваю в
ушки бордовы камушки, и наблюдаю, как она укладывает  локоны  и  завитушки
своих роскошных волос в маленькую корону вокруг очаровательной головки.  И
когда все это произойдет, я увезу ее далеко-далеко в страну, где все  люди
красивы, добры и великодушны и никогда не  слышали  ничего  о  первородном
грехе и он необходимости искупать его, в страну музыкантов и  поэтов,  где
миндаль покрывает дорожки своими розовыми лепестками, где цветы  и  звезды
созданы для влюбленных.
     Церковь выходила окнами на запад и восток, так что во время  утренней
службы солнце проникало внутрь. Воздух был душным и тяжелым, будто не одна
паства дышала здесь долгое время. И здесь на уродливой желтой скамье прямо
передо мной сидела Линда рядом с Эли, в старушечьем  плаще,  укрываясь  от
всего вокруг, кроме моего воображения.
     Выйдя на  солнцепек  перед  церковью,  люди  собирались  в  небольшом
дворике,  чтобы  встретиться,  иногда,  впервые  за  неделю,  поболтать  о
посевах, кормах и рецептах. Линда проходила так близко мимо  меня,  что  я
мог улыбнуться и поговорить с ней,  не  вызывая  никаких  кривотолков.  Но
улыбка умерла у меня на губах, как только я понял  назначение  этой  серой
накидки. В  платье  спереди  была  сделана  вставка  из  более  темного  и
поношенного куска материи, она была туго натянута на когда-то  грациозной,
а теперь распухшей талии. У Линды будет ребенок! И в своем  положении  она
должна будет переходить вброд реки и взбираться на горные вершины и пешком
преодолевать  бесконечные  мили  пути!  Сердце  мое  сжалось  от  боли   и
сострадания,  к  которым  примешивалась  острая  всепоглощающая  ревность.
Ребенок  Эли,  еще  один  тупоголовый  фермер,  который   будет   называть
воскресенье  шабашом,  а  таверны  -  источником  порока,  еще  один  Эли,
обезоруживающий   вашу   ненависть   своей   безупречной   честностью    и
искренностью, своей бычьей отвагой. И это должно было появиться на свет из
прекрасной плоти Линды.
     Линда сама мягко прикоснулась к моей руке и обратилась ко  мне  тихо,
но с легкой интонацией недоброжелательности:
     - Эли хотел поговорить с тобой, Филипп.
     И в этот момент, будто для того, чтобы избежать  моего  внимательного
взгляда, она поплотнее натянула накидку на раздавшееся  тело,  придерживая
ее  маленькими  сухими  руками,  которые   могли   только   загрубеть   от
непосильного труда, но никогда не утратили бы своего белоснежного оттенка.
     - Что он хотел? - спросил я, поднимая  голову  и  невидящим  взглядом
окинув Эли.
     - Я хотел спросить, как идут дела с кибитками?
     - Прекрасно. Твою осталось только еще раз покрыть  краской.  Если  ты
уже закончил с инспекцией домов и  хранилищ,  можешь  сделать  это  сам  и
освободить Стеглса.
     Я не ожидал, что в моем голосе прозвучит столько горечи.
     На следующее утро Эли с двумя Ломаксами, следующими за ним, как тень,
появился в мастерской и принялся за работу. За одно утро он ровно и  ловко
нанес в два раза больше краски, чем те двое. Краем  глаза  я  наблюдал  за
ним, с ненавистью и невольным восхищением. Обнаженный до пояса, он мог  бы
позировать для какого-нибудь древнегреческого скульптора. И мне  пришло  в
голову, что, если только он достаточно добр к Линде, она будет благоговеть
перед ним, этого не могла бы избежать  ни  одна  женщина.  В  этой  жизни,
которую мы собираемся начать, физическая сила значила  слишком  много!  О,
будь проклят, Эли Мейкерс, вместе с Джоном Оленшоу. Они  оба  лишили  меня
моей любви.
     Около полудня я сложил инструменты, вытер  лицо  и  руки  полотенцем,
которое приносил специально для этой цели, небрежно перекинув сюртук через
плечо, медленно пересек двор, чувствуя на себе неодобрительный взгляд Эли,
и направился к заднему крыльцу таверны Бидлза. Рано или поздно нужный  мне
человек появится там, и несмотря  на  мои  недавние  мысли  об  Эли,  меня
утешало то, что в противовес его физической силе, я обладал  определенными
денежными  средствами  и  восприятием   действительности,   которое   было
недоступно ему.
     На сей раз мне повезло. Майк сидел возле очага, выстукивая  трубку  о
каблук. У ног его клубком свернулся кот. Возле него стояла кружка, которая
к тому времени была уже пуста, и я взял ее, чтобы  наполнить,  прежде  чем
обратиться к нему.
     Майк был для меня находкой.  Однажды  Энди  вонзил  себе  в  запястье
резец, и кровь хлынула изо всей силы, и от его  внезапной  бледности  меня
самого замутило. Я бросился в таверну, взывая о помощи, и Майк не выпуская
трубки изо рта, с кружкой в руке, небрежной походкой вышел мне  навстречу,
удивленно взметнув брови при виде моей паники.
     Я, задыхаясь, залепетал что-то о резце, крови, руке. Майк без  всякой
спешки, но и не мешкая, подошел к Энди, поднял раненую руку высоко над его
головой, и, схватив первую попавшуюся веревку, туго перетянул запястье над
(или скорее под, так как рука  Энди  была  вздернута  в  воздух)  порезом.
Страшное кровотечение остановилось, и я с облегчением вздохнул. С тех  пор
этот маленький необычный человечек поддерживал мой  неизменный  интерес  к
своей персоне, поэтому я часто  угощал  его.  У  Бидлза  он  был  объектом
всеобщего презрения, которое тем не менее носило  вполне  доброжелательный
характер,  и  некоторые  посетители  посмеивались  над   моим   непонятным
увлечением этой личностью. "Что-то здесь не то, Майк, - поддевали его они.
- Наверное, ты спас не одну жену, но вряд ли получил столько же эля от  их
мужей". Будучи не в состоянии прекратить эти издевки, я  просто  пропускал
их мимо ушей, и постепенно они иссякли сами собой.
     Майк увидел наполненную кружку и ухмыльнулся.
     - Добрый день, ваша честь, - произнес  он.  -  Как  там  плотничанье?
Справитесь до осени?
     - В начале сентября будем уже  в  пути,  -  ответил  я,  присаживаясь
напротив него.
     - Слышал, будто вы направляетесь в Наукатчу. Хорошее место.
     Я уловил и сразу же понял тот негромкий  вздох,  который  сопровождал
эти слова. Он поднял полную кружку и начал пить. Я смотрел на него. Он был
не слишком опрятен. Его щеки и подбородок покрывала  седая  щетина.  Белки
глаз отдавали желтизной. Но что-то в этом странном одутловатом  лице  было
доброе, человечное и очень привлекательное для меня.
     - Никогда там не бывал, скажу тебе, - продолжал он  задумчиво.  -  Но
видел его с горы Бент Хилл. Тогда там было опасно, но сейчас, конечно, все
в порядке. Там и горстки индейцев не наберется. А раньше их было  -  тьма.
Припоминаю. Прекрасная земля. Я даже подумал, что где-то в душе я бы хотел
поехать с вами.
     - А почему бы и нет? Мы принимаем новобранцев.
     Вместо ответа он сунул руки в карманы штанов и по очереди вывернул их
наизнанку, демонстрируя пустоту  внутри.  Потревоженный  кот  потянулся  и
чихнул.
     - Вот почему, ваша честь. В своем возрасте я еще могу быть работником
черт его знает чего, знаю только в скотоводстве.  Но  ехать  в  незнакомое
место... С тем же успехом я могу прыгнуть в реку в тяжелых башмаках. И  по
правде говоря, я скорее сделал бы это. Нищий всегда раб, но он может уйти,
если ему наплевать на  своего  хозяина.  А  если  мне  взбредет  в  голову
отправиться в Нуакатчу с куском чужого хлеба в  желудке,  мне  надо  будет
горбатиться много лет, чтобы собрать  средства  на  обратный  путь.  Кроме
того, говорят у вас не дадут ни хорошей трубки, ни  стаканчика  вина.  Нет
уж, спасибо. Я здесь поджидаю прибытия  Хика  Магира  с  рыбной  шхуны  из
Ньюфаундленда. Он только что отправил своего лекаря за борт  с  камнем  на
ногах.  Не  слишком  кстати,  сам-то  он  слеп  вот  уже  пятнадцать  лет.
Догадываюсь, что зимой, когда палуба обледенеет и матросы будут падать,  а
руки у них не будут сгибаться от холода. Хик с радостью возьмет меня. Хотя
рыбная шхуна тоже не рай.
     - Ты уже плавал? - спросил я.
     - Ага, четыре года тому назад. Глянь на мои уши.
     Он скинул рваную шляпу,  и  показал  свои  уши  -  скорее  отверстия,
обрамленные бахромой висящей кожи.
     - Мороз, - пояснил он. - Уши и пальцы на руках и ногах крошатся,  как
леденцы. Никакого удовольствия, заверяю вас. Кроме того, я однажды  сильно
подрался с Хиком. Он резкий парень. Но я все равно могу  заняться  той  же
работой. Думаю, что к Хику не стоит очередь хороших опытных лекарей.
     - Послушай, - сказал я, допив свою кружку  и  не  намереваясь  терять
больше времени. - Если хочешь поехать с нами, я  поддержу  тебя.  И  куплю
тебе все необходимое. Можешь ехать в моей кибитке. Когда  я  построю  дом,
там найдется место и для тебя, а если захочешь, будешь жить в своем  доме.
И где-то на следующий Новый год, если  захочешь,  вернешься  сюда  за  мой
счет. Ну что скажешь? Поедешь?
     На некоторое время на  лице  его  застыла  маска  удивления,  которая
постепенно переросла в настороженность и подозрительность.
     - Зачем  я  тебе?  Ты  что,  болен?  -  Он  опустил  глаза,  поглядел
внимательно на мою ногу и снова вернулся взглядом к моему  лицу.  -  Скажу
вам прямо, ваша честь, хорошенькая парочка мы с вами.  Здесь  я  ничем  не
могу помочь. Хромой с рождения, наверное. Прав я?
     - С этим уже,  действительно,  ничего  не  поделаешь.  -  Я  не  смог
сдержать раздражения в голосе. - Я думаю, ты  достаточно  умен,  но  я  не
считаю тебе чудотворцем. И не задавай мне больше  вопросов,  или  я  начну
разузнавать, как ты дошел до такого состояния, и ты будешь рад отправиться
мерзнуть с рыбными снастями своего Магира. Понял?
     - А что я могу ответить, - сказал он, не смутившись. - Пил на службе.
Вот моя история в двух словах. Вышвырнули меня  из  Королевского  флота  в
тысяча шестьсот сорок девятом за то, что я  отрезал  одному  парню  не  ту
ногу. Из-за моих стараний бедняге вообще не на чем было стоять. Вот и  вся
история.  И  так  до  сегодняшнего  дня.  А  теперь  я  получил  вот   это
предложение. Принимаю с благодарностью, ваша честь.
     - Меня зовут Оленшоу, - представился я. - Вот немного денег.  Приведи
себя в порядок. И помни: я не поеду один, и чем меньше ты будешь болтать о
пьянстве или тому подобных вещах, тем  больше  это  понравится  остальным,
хотя стаканчик вина и хорошую трубку я тебе обеспечу, если  будешь  делать
все, что я скажу.
     Счастливый, я вернулся к кибиткам.
     Удивительное совпадение: но пока я покупал  услуги  Майка,  Натаниэль
тоже позаботился об увеличении нашей компании. Два  семейства  квакеров  с
Эссекс-стрит  обратились  к  нашему  главе   с   просьбой   разрешить   им
присоединиться к его группе. Некоторое время квакеров терпели в Салеме, но
им там явно было не место, и в поисках новых аргументов  некоторые  жители
начали считать, что присутствие квакеров с их яркими одеждами и нескромным
поведением может явиться причиной божьей немилости. А я просто думаю,  что
квакеры недостаточно воинственны, чтобы удовлетворить взыскательному вкусу
таких крупных величин в Салеме, как Альфред Брэдстрит. Противился  ли  Эли
включению этих людей в наш коллектив, как это было в случае со Свистунами,
не знаю, потому что я был очень занят в мастерских и мало виделся  с  ним.
Мне известно только, что Крейны и  Пиклы,  общей  численностью  двенадцать
человек, отправились с нами в путешествие. И никогда не встречал я  людей,
столь не похожих на меня самого, которые были бы мне настолько симпатичны.
Файнеас Пикл, вдовец с шестью детьми, следуя какой-то причуде, назвал всех
своих отпрысков именами, начинающимися на "М": Магитабель, Мэри,  Марта  -
так звали девочек, и мальчики: Марк, Мэтью, Моисей. Джакоб  Крейн  ехал  с
женой Деборой, дочерью Ханной и двумя сыновьями, одного  из  которых  тоже
нарекли Джакобом, но называли Джейком, чтобы отличать от отца,  другого  -
Томас. Обе семьи находились  в  далеких  родственных  отношениях,  и  даже
походили друг на друга своими хрупкими на вид, но  сильными  как  моржовый
клык, высокими фигурами, редкими  светлыми  волосами,  крупными  носами  и
голубым цветом глаз. Когда они собирались  вместе,  они  напоминали  стадо
овец, и подобно овцам, они были спокойны и благожелательными.
     Теперь нас было  тридцать  шесть,  и  в  нашем  распоряжении  имелось
двенадцать кибиток, что позволило Натаниэлю воплотить  свои  зарождавшиеся
идеи об общем владении имуществом. И так как большинство предметов  общего
пользования   принадлежали   ему,   даже   Эли   со   своими   фанатичными
представлениями о независимости и  самостоятельности  не  посмел  ворчать.
Было совершенно очевидно, что отдельные вещи  придется  делить:  например,
некоторые коровы были дойными,  некоторые  -  нет;  какие-то  лошади  были
слабее, а какие-то сильнее и могли тащить больший груз.  На  одну  кибитку
приходилось две лошади, но Пиклы и Крейны, у которых было  четыре  кибитки
на две семьи, вместо лошадей использовали бычьи упряжки.
     Съестных запасов у нас было на целый год, не считая пшеницы, гороха и
бобов с картофелем, которые предназначались для весеннего сева.  Мы  также
взяли с собой мешки семян, которые впервые  увидели  в  Салеме.  Это  была
индейская кукуруза, семя которой по  форме  напоминало  лошадиный  зуб,  и
давало растение с  многочисленными  возможностями  применения.  Головка  с
семенами была как зерно кукурузы, только более гладкая и  раз  в  двадцать
больше, наполненная зелеными  семечками,  из  которых  при  раннем  снятии
урожая можно было готовить сладкое блюдо при кипячении в подсоленной воде.
Само же зеленое растение с человеческий  рост  высотой  годилось  на  корм
скоту. Полностью созревшие крупные желтые семена могли идти на  фураж  или
на муку.
     Думаю, ни одно путешествие еще не начиналось так радостно  и  удачно.
Погода стояла великолепная, ясная, сухая и  солнечная.  Большинство  наших
людей после тесных помещений, с которыми им приходилось мириться в Салеме,
испытали  подъем  и  воспарили  духом,  что  часто  является   результатом
внезапного ощущения свободы и обилия свежего воздуха. Наверное,  в  каждом
из нас есть что-то от цыган. Именно поэтому мы были счастливы и  радостны,
несмотря на ужасную усталость. Я знал, что те вечера, когда мы  устраивали
привалы, и прихрамывающие лошади  топтались  где-то  вдалеке,  жуя  траву,
когда костры горели, и дым от них поднимался прямо  в  спокойное  вечернее
небо, когда в воздухе носились ароматы стряпни, от которых текли слюнки, -
это  были  самые  счастливые  моменты  моей  жизни.  И  утренние  часы   в
путешествии мне тоже нравились  -  когда  мычали  коровы  с  переполненным
выменем, и с помощью нескольких горстей сухой травы  и  жердочек,  которые
потом легко выдергивались из земли, можно  было  вскипятить  чайник  воды,
когда созывали лошадей, надевали на них сбрую, и мы могли, оглянувшись  на
черные пятна, оставленные нашими кострами, думать о  том,  что  начинается
еще  один  день  нашего  путешествия.  Эли,  мысли  которого  были  заняты
собственной упряжкой  и  кибиткой,  широкими  просторами,  простиравшимися
вокруг, казался совершенно иным человеком по  сравнению  с  Эли  на  борту
"Летящей к Западу". Песни и насвистывание  цыган,  замыкавших  караван  со
скотом, либо не были ему слышны, либо оставались незамеченными, да  и  сам
он довольно  часто  напевал  гимн  пилигримов.  Он  просто  был  в  ударе:
изобретательный, трудолюбивый, заботящийся об упряжках,  берущий  на  себя
все  тяготы,  когда  подъем  оказывался  слишком   крутым,   организовывая
восхождение так, что впрягалось четыре,  порой  шесть  лошадей,  пока  все
кибитки не достигали вершины холма без всяких потерь и неудобств.
     Мы  проехали  несколько  маленьких  поселений:  Нитхед,  Колумбину  и
Санктуарий,  который  представляли  собой  группки  приземистых   домишек,
скучившихся вокруг  деревянных  церквей  посреди  тщательно  обработанного
поля. В каждом таком селении  нас  тепло  встречали,  забрасывали  мелкими
подарками, горшочками меда только что из улья, корзинами слив  или  яблок,
молодого картофеля, буханками сладкого хлеба. Местные жители  рассказывали
нам об опасностях и трудностях предстоящего нам пути, при  этом  Натаниэль
расстилал свои карты и вносил изменения. Оглядываясь назад в те времена, я
испытываю ощущение, что они, как в сказке,  проникнуты  золотым  солнечным
светом, дружелюбием и радостным трудом.
     Наш караван продвигался медленно  -  бычьим  шагом,  как  шутили  мы,
намекая на животных, которые замыкали шествие под наблюдением Свистунов  и
которых нельзя было терять из виду. И только  на  второй  неделе  сентября
показалось последнее поселение, которое мы предполагали проехать. Оно было
отмечено на карте Натаниэля как Форт Аутпост и было одним из тех,  которые
опустошила и почти полностью стерла с лица земли война короля Филиппа.  Но
так как земля вокруг была возделана, поселение снова заселили весной этого
года. Оно лежало в долине, и  взобравшись  на  вершину  холма  и  отправив
упряжку вниз за другими кибитками, мы могли во время ожидания  рассмотреть
крыши домов и желтые кукурузные  поля,  выделявшиеся  на  фоне  окружающей
серо-зеленой выцветшей на летнем солнце травы. Вот уже несколько дней, как
температура  начала  падать,  ветер  стал  меняться,  холодными  северными
порывами обдавая наши лица  и  руки.  Поровняв  свою  кибитку  с  кибиткой
Натаниэля, я распряг лошадей, чтобы Энди отвел их вниз к повозке Ломаксов,
поднял воротник своего пальто и поежился  от  холода.  Натаниэль  внезапно
нарушил молчание:
     - Похоже, что они запоздали со  сбором  урожая.  И  не  видно,  чтобы
кто-то работал. Может мы ошиблись днем и сегодня воскресенье?
     Как бы в ответ на