зал Майк, мягко обнимая ее  за  плечи.  -  Поплачь,
милая. Полегчает.
     Она продолжала плакать долго, навзрыд до тех пор, пока, казалось,  не
иссушила себя до последней капли, затем,  поддерживаемая  Майком  с  одной
стороны и мною с другой, женщина смогла идти, и мы направились к Ломаксу.
     - Это произошло вчера ночью, - начала она. - Наша  маленькая  собачка
все лаяла, и Хэрри подумал, что лиса или какой другой хищник  охотится  на
нашу птицу. Он встал и вышел. И не вернулся к завтраку. А я  ждала,  ждала
его. - Ее снова начали душить глухие рыдания, но она подавила их и нашла в
себе силы продолжить. - Трудно, знаете, искать в лесу. Сначала  я  увидела
собаку, ей перерезали глотку... затем нашла Хэрри. У него  не  было...  не
было... он был без головы... совсем... от Хэрри вообще ничего не осталось.
     Она задохнулась  и  мы  немного  приостановились.  Этой  обездоленной
женщине уже  ничем  не  поможешь,  ни  словом,  ни  делом.  Мы  как  могли
успокаивали  и  поддерживали  ее,  произнося  нечленораздельные  утешения.
Наконец показался дом Ломакса, и мы сразу же наткнулись на  двух  братьев,
возвращавшихся домой. Вильям выглядел немного расстроенным, а  Оливер  был
просто в ярости. ОН, как и сообщила нам Эдит, шел с ружьем в руках.
     Я начал разговор первым:
     -  Мы  знаем,  кто  убил  вашу  собаку,  Оливер.   Позовите   женщин,
пожалуйста.
     Обе хозяйки вышли из дома, и мы шепотом поведали им о горе, постигшем
Ханну. Они бережно обняли ее и повели к себе.
     А я обратился к Оливеру:
     - У вас есть еще ружья?
     Он кивнул и пошел в дом, вернувшись с оружием и запасом  пороха.  Без
лишних слов мы отправились на мельницу Хэрри, минуя по дороге мою груженую
телегу,  которую  уже  не  было  проку  брать  с  собой.  Пересекая   двор
мельничного дома, через приоткрытую дверь кухни я заметил затухающий  очаг
и нетронутый завтрак на столе, обставленном с  присущей  Ханне  квакерской
аккуратностью. Уголки клетчатой скатерти колыхал утренний  ветерок.  Через
двадцать ярдов от дома начинался лес. Сначала  это  были  редкие  осины  и
березы, которые постепенно сгущались, переходя в густые заросли с  плотным
кустарником и высокой травой.  Нам  не  пришлось  даже  присматриваться  к
следам, оставленным  Ханной,  так  как  это  была  единственная  тропинка,
ведущая вглубь леса. Именно здесь шла несчастная  женщина  -  и  я  словно
слышал, как она звала, звала, звала. Я даже ощущал ее  страх,  будто  само
это место дышало ужасом. Наконец мы наткнулись на желтую  собачонку,  одну
из тех дворняжек, рождение которых произвело такое волнение в те  скучные,
бедные событиями дня мучительного  ожидания  возле  пораженного  эпидемией
селения. Кровь из рассеченного ножом горла залила все ее желтую шерстку.
     - Вот так и Адам, - сказал Оливер, тяжело дыша сквозь  сузившиеся  от
ярости ноздри. Лучшая  собака,  которая  у  меня  когда-либо  была.  Самая
преданная.
     Мы  продвигались   вперед,   медленно,   напряженно,   собравшись   и
подготовившись к зрелищу убитого хозяина собаки.  Мы  старались  двигаться
как можно  тише,  хотя  в  этом  не  было  особой  необходимости,  индейцы
наверняка знали, что  это  им  не  сойдет  с  рук,  и  вряд  ли  стали  бы
задерживаться на месте преступления. Еще в Салеме мы наслышались рассказов
об ужасах прошлой войны - так  в  Англии  обычно  вспоминают  о  нашествии
датчан. Волосы вставали дыбом от описаний кровопролитий, и  стоило  только
вообразить себе все это, как шаги наши становились все мягче, каждый треск
веточек заставлял нас вздрагивать, а любая тень или  шорох  крыльев  птиц,
пролетающих с ветки на ветку, - резко оборачиваться.
     И вскоре  мы  набрели  на  тело  Хэрри,  молодого  человека,  который
воплотил свою мечту во вращении мельничного колеса,  который  собственными
руками построил дом на краю леса,  расчистив  землю  вокруг,  который  пел
псалмы и гимны и который вчера ночью встал и ушел в темноту,  чтобы  найти
здесь такую страшную  смерть.  Нож,  пронзивший  глотку  грозного  мастифа
Ломакса и маленькой дворняжки, не остановил на этом свои черные деяния.  В
самой  чудовищности  происшедшего  наличествовало   какое-то   дьявольское
мастерство. Как и описывала  Ханна,  от  Хэрри,  действительно,  мало  что
осталось. Вряд ли стоит детально живописать все подробности. Это выглядело
почти символично - как коряво начертанное предупреждение:  смотрите,  мол,
что ждет тех, кому слишком дороги их свиньи и куры, лежите  себе  в  своих
теплых постелях, если вам шкура дорога.
     Содрогнувшись, я снял с себя пальто и накрыл то,  что  когда-то  было
красивым телом молодого человека, со словами:
     - Нет смысла нести его назад. Майк, принеси-ка из дома  лопату,  будь
добр. Я устал.
     И внезапно я опустился на  землю  от  изнеможения,  равно  как  и  от
головокружения.
     Когда Майк вернулся с уступом и лопатой, мы  выкопали  могилу,  и  не
сразу решились приблизиться к останкам, которые  должны  были  похоронить.
Вскоре все было кончено, и  мы  забросали  могилу  мягкой  пухлой  землей,
сделав нечто вроде надгробного холмика. И мне  пришла  в  голову  мысль  о
бесконечной  доброте  и  великодушии  этой  земли,  которая  порождает   и
терпеливо носит на себе столь непримиримые вещи, чтобы затем все принять в
свое лоно. Минуту назад зрелище тела Хэрри могло навести  ужас  на  самого
бывалого и отважного воина, а теперь, прикрытое землей, оно  нисколько  не
привлекло внимания, и можно было пройти мимо,  даже  не  ведая  того,  что
таится  под  этим  надгробием.  Оливер  Ломакс  поднял   ружье   и   будто
пробужденный холодным прикосновением металла произнес:
     - Да примет Бог душу твою.
     Я всегда считал Оливера хладнокровным  и  неспособным  на  проявление
чувств, но в этот момент я даже полюбил его.
     Мы вернулись в дом Хэрри, и я прикрыл  дверь,  сквозь  которую  мирно
смотрел накрытый стал с  завтраком,  приготовленным  для  того,  кому  уже
никогда не вернуться и не почувствовать вкуса земной пищи. Мы  обошли  все
хозяйство в поисках животных, которые могли нуждаться в нашем  внимании  и
уходе. Но двор был пуст. Немудрено, что так отчаянно лаяла собака.
     - Это не просто вор, - сделал вывод я,  формируя  свои  беспорядочные
мысли по пути назад. - Мельница и  мой  дом  находятся  в  противоположных
концах долины. Вы, Ломакс, располагаетесь посредине. Не  очень-то  приятно
сознавать, что мы все спокойно спали, пока под  нашими  окнами  совершался
грабительский налет. Плохо то, что жилища наши так разбросаны.  Надо  было
последовать примеру жителей Форта Аутпоста  и  строиться  поближе  друг  к
другу. Ведь Пиклов могли запросто всех вырезать, так что мы  ничего  и  не
услыхали бы.
     - Скоро все прояснится, - сказал Оливер Ломакс. - Нужно  собраться  и
обсудить, что делать дальше.
     Общее  мнение  собрания,  которое   было   как   никогда   полным   -
присутствовали все мужчины без исключения -  было  таково,  что  опасаться
особенно  нечего,  набег  был  просто  воровством,  а   дворняжка   Хэрри,
несчастная Адам и сам беспокойный Хэрри поплатились за  то,  что  помешали
грабителям. И тем не менее было решено повысить бдительность, загонять  на
ночь скот и запирать его как можно надежнее. Спать нам предстояло  не  так
крепко, как раньше, и ружья держать наготове.
     Но тут Эли высказал мои затаенные опасения.
     - Это слишком слабые меры, - сказал он. - Если уж  мы  признаем,  что
небезопасно оставлять коров в сарае или свиней в загоне, а при наступлении
лета нельзя выпускать лошадей на выпас, так значит, надо эту  безопасность
обеспечить, Вот зачем мы здесь и собрались.  Если  мы  начнем  запираться,
значит покажем, что боимся даже нос высунуть наружу.  Они  знают,  что  мы
здесь, и мы должны показать, что с нами шутки плохи.
     - И что вы думаете предпринять, мистер Мейкерс? -  послышался  чей-то
благонравный голос - Картера, либо Денди, а можем Стеглса.
     - Прочесать лес, - предложил Эли. -  Ввести  ночные  дежурства,  идет
зима, отоспаться можно днем, если уж так будет трудно.
     - Хэрри Райт вот и  проснулся,  -  осторожно  напоминал  я.  -  А  мы
отлежались в постелях и потеряли скот, но спасли свои жизни.  Если  уж  мы
организуем сопротивление, нужно предпринять нечто  разумное  и  как  можно
менее опасное.
     - Ладно, мистер Оленшоу, организуйте, а мы будем подчиняться.
     "Мистер  Оленшоу",  звучало  для  меня  вызовом.  Это  было   клеймом
ответственности. То, что может пропустить мимо ушей "Филипп",  чего  может
избежать "мистер Филипп", то "мистер Оленшоу" обязан рассмотреть и решить.
Мысль моя отчаянно заработала.
     - Ну, это не простое дело... - наконец отважился я.
     Перед глазами моими  встали  склоны  гор,  кишащие  подкрадывающимися
врагами, и мы - горстка  растерянных  беспорядочно  стреляющих  в  темноте
людей.
     - ...Я не могу предложить ничего, кроме как  собрать  всех  женщин  и
детей на длительное время  обратно  в  спальный  барак,  где  они  провели
прошлую зиму. Мы  должны  всех  животных  поместить  в  один-два  надежных
загона, приставив к ним охрану из четырех-пяти человек, постоянно  несущих
вахту. Тогда, по крайней мере,  воры  натолкнутся  на  совсем  неожиданный
прием. Это будет достаточно трудно и неприятно, но если у  кого-либо  есть
лучшие идеи, я готов выслушать.
     Последовала тишина.
     Наконец  было  решено,  что  ничего  лучшего  не  придумаешь.  И   мы
определили опорными точками дом Эли, мельницу  Хэрри  и  жилище  Картеров,
которое было ближе остальных к самому  центру  селения,  где  располагался
общий барак. С трудом распределили скот и людей.
     Эли перенес свое имущество на мою сторону реки, и мы с  ним,  Энди  и
Майком установили там наблюдательный пост. Пиклы и Крейны, за  исключением
Мэтью и Моисея, которые отправились на мельницу Хэрри, остались у Прохода.
Джозеф Стеглс, Амос Битон и Тим Денди присоединились к Пиклу на  мельнице,
остальные  заняли  позицию  в  доме  Исаака   Картера,   расположенном   в
непосредственной близости от места, где спали женщины.
     Это  было  своего  рода  военное  положение,  которое  само  по  себе
причиняет  достаточно  много   неудобств.   Лошади   появились   в   самых
неподходящих местах, коровы должны были доиться  там,  где  они  спали,  а
молоко бочками и ведрами разносили по селению. На  каждом  посту  половина
мужчин спали полночи, потом будили  других,  которые  несли  дежурство  до
самого утра. И ничего не происходило, ни один цыпленок не пискнул, ни одна
свинья не завизжала  за  две  недели,  за  которые  ночи  становились  все
холоднее и длиннее.
     Мы уже начали думать, что животные были украдены, и  Хэрри  был  убит
проходящей  мимо  бандой  индейцев,  которые  случайно  заприметили   наше
поселение, или же они дважды прошли этой дорогой, в первый  раз  прихватив
лошадей, и запомнив, что в этом месте  красть  можно  беспрепятственно.  В
таком случае  мы  можем  сидеть  ночами  весь  год,  дожидаясь  очередного
ежегодного визита. Беспорядок и недостаток сна начали сказываться на нашем
настроении. Даже женщины стали раздражительными, и  между  Кезией  и  Мэри
Картер произошла бурная ссора из-за молока. Кезия, как  обычно  нападавшая
первой, обвинила Мэри в том, что та сняла все сливки с молока  для  своего
ребенка, так что Кезия получила свою  долю  совсем  обезжиренного  молока:
коровы, которые легко перемещались и нуждались в уходе два  раза  в  день,
были собраны на скотном дворе мельницы, а молоко разносившееся по  селению
с мельницы, сначала попадало в дом Мэри.


     На третьей неделе нашего осадного положения у Кристины Битон начались
роды.  Она  была  уже  немолода,  роды  затянулись   и   были   достаточно
мучительными. Ее перевели из общего барака к Мэри Картер, а самому Картеру
приходилось на ночь отправляться на мельницу, чтобы Битон мог быть поближе
к Кристине. Майк проводил все время в доме Картера и, так  как  в  течение
дня я не мог заниматься земледелием, то нес двойную вахту  ночью,  сначала
сменяя Энди, потом Эли.
     Джудит, которая с самого  начала  отказалась  переселиться  в  ночной
барак, обычно засиживалась до поздна и прежде чем пойти  спать,  разжигала
огонь и кипятила кофе. В этом отношении мы были самые  удачливые  из  всех
несущих ночную вахту. Мы сидели на  кухне  при  открытой  двери  и  каждые
десять минут делали обход скотного двора, чтобы не заснуть. За две ночи до
того, как слегла Кристина, мне пришла в голову одна мысль.
     - Это же кухня, - сказал я. - При горящем  огне  и  открытой  настежь
двери индейцы видят нас за несколько миль. Это никак не походит на  спящий
дом. Мы должны погасить огонь и сидеть в темноте, как все остальные.
     Последующие две ночи, неся  всеношную  вахту,  я  не  раз  сожалел  о
погашенном огне.
     Я бдил две ночи напролет, неспокойно спал днем. На третью ночь я  был
так раздражен, как и все остальные в Зионе, хотя старался уговаривать себя
тем, что для Кристины это тоже третья  ночь  бесконечных  мучений,  бедная
женщина!
     Я отправил Энди спать.  Он  разбудил  Эли,  который  вышел,  зевая  и
потягиваясь своими длинными конечностями в кромешной темноте.
     - Прекрасная ночь, - сказал я. - Какие яркие звезды.
     - Ты был прав в том, что сказал на днях, - невпопад ответил Эли после
недолгого молчания. - Они проходят здесь два раза в год, нам лучше  просто
запомнить, когда именно, и подготовить им достойную встречу  на  следующий
раз. А это все пустая трата времени.
     По тону его я понял, что ему надоели безрезультатные бдения,  так  же
как и мне самому, и, несомненно, завтра утром он объявит, что переселяется
обратно в свой дом, где отоспится за все эти ночи.  А  так  как  это  была
глубокая ночь, я был наедине с Эли и не мог позволить  себе  заснуть,  все
мои мысли пришли к  своему  обычному  завершению:  "И  Линда  будет  спать
рядом". Мое воображение сразу же принялось рисовать картины  их  жизни  во
всех подробностях. Мой неудачный опыт с Джудит придал конкретные очертания
бесформенным  внутренним  видением  огромного  тела   Эли,   слившемся   с
податливой фигурой Линды. Я слышал его размеренное  дыхание  где-то  очень
рядом. Когда он повернулся ко  мне  с  каким-то  простым  замечанием,  его
золотая борода, всколоченная во время сна и не приведенная еще в  порядок,
коснулась моей щеки. Я ощущал  его  запах,  в  котором  смешались  ароматы
сеновала, запахи скотного двора, стружки  и  просто  мужской  зрелости.  Я
резко встал и отправился  в  свой  очередной  обход,  не  в  силах  больше
находиться рядом с этим человеком. Как Эли Мейкерс сам по себе он мог быть
моим достойным противником, я мог уважать  его,  принимать  его  или  даже
восхищаться им, но как мужчина Линды он был мне просто ненавистен.  И  это
был мой рок, что мне приходилось проводить в непосредственной близости  от
него долгие ночные часы, когда не о  чем  было  говорить,  нечего  читать,
можно было только предаваться своим мыслям.
     Остановившись  в  дальнем   темном   углу   дворовой   пристройки   и
облокотившись о надежную опору стены, я поднял  лицо  к  небу.  Звезды  то
мерцающие, то неподвижно глядящие вниз, были рассыпаны  по  всему  темному
пространству,  как  семена,  разбросанные  пахарем.   Их   бесчисленность,
отдаленность и непроницаемая тишина подействовали на  меня  умиротворяюще.
Каждая из этих песчинок света была такой же частичкой вселенной, как  и  я
сам, как любой человек на этой земле. Ведь только неуемная людская гордыня
давала нам основание полагать, что Солнце призвано светить только доля нас
и согревать только наши тела, что Луна и звезды  созданы  лишь  для  того,
чтобы рассеивать мрак нашей ночи. И вся моя жизнь, все мои усилия, страхи,
моя любовь к Линде заполняли все мое существо лишь потому, что  разум  мой
был настолько крошечный, что не мог  вместить  много.  Стоило  мне  только
расширить горизон своего внутреннего мира, как страдания мои  потеряли  бы
свою остроту. Я должен постараться именно это и сделать, не забывая о том,
что мир знал немало историй безответной любви. В Вавилоне и Риме, в египте
и Иерусалиме испоконн веков жили мужчины, которым суждено было  оставаться
до конца дней своих калеками, слепыми, немыми и нелюбимыми. Это было всего
навсего моей маленькой личной трагедией - что та крупица мирового  разума,
имя которой Филипп Оленшоу, что  та  искорка  жизненной  энергии,  которая
делала меня таким как я есть, составляла мои мысли и чувства,  нашла  свое
воплощение в теле, которое имело в конечном счете всего один недостаток  -
короткую ногу, что привело к отсутствию рядом Линды. Мне нужно воспитать в
себе чувство меры. Нельзя ненавидеть Эли, который, как и я сам, был  всего
лишь скорбным странником, вершившим свой путь от лона матери до могильного
камня и который вовсе не был создан исключительно как инструмент моих  мук
и страданий.
     Я выпрямился и направился было обратно  к  Эли  уже  в  совсем  новом
разумном расположении духа,  как  вдруг  с  другого  конца  двора  донесся
пронзительный визг свиньи. Я  сделал  несколько  шагов,  побежал  как  мог
вприпрыжку к скотному двору, и в свете луны разглядел три  темные  фигуры,
устремившиеся в бегство, как мешки перекинув через плечо нескольких  наших
свиней. Остальные животные выбегали из загона через  открытую  калитку,  и
как только я прицелился, одна из мчавшихся свиней бросилась мне под  ноги,
так что я споткнулся, и мой выстрел бесполезно прогремел в воздухе.  Почти
одновременно раздался выстрел Эли,  и  индеец,  бегущий  сзади,  с  воплем
рухнул, а его пленница вскочила и понеслась прочь. Остальные  два  индейца
покидав свою добычу, бросились в заросли.
     Далеко в долине послышались выстрелы, приглушенные  расстоянием.  Эли
мчался изо всех сил, на ходу заряжая ружье, я ковылял вприпрыжку вслед  за
ним. Под сенью деревьев темнота сгущалась, но впереди ясно слышался  треск
веток и низкорослого кустарника. Затем  раздался  выстрел  и  крик,  топот
бегущих ног, и содрогаясь всем телом от ужаса и  потрясения,  я  ощутил  -
даже не подумал, так как времени на размышления не оставалось, -  что  это
было где-то рядом, чуть впереди или позади меня. И  я  наткнулся  на  Эли,
оседлавшего ствол повалившегося дерева, по другую сторону  которого  лежал
поврежденный индеец, извиваясь на земле в предсмертных муках, в  то  время
как по треску и шороху листьев уже далеко впереди, можно было догадаться о
местонахождении товарища убитого.
     - Ушел невредимым, - с сожалением констатировал Эли, опускаясь  рядом
со мной возле ствола лежащего дерева. - Мчался, как гончая собака.
     Повернувшись, он ткнул мертвого индейца стволом своего ружья.
     Оба выстрела Эли попали в цель. И я посчитал  своим  долгом  сказать,
когда мы возвращались назад:
     - Свинья сбила меня, как только я прицелился, а то  я  пристрелил  бы
всех троих.
     - Трудно будет нам собрать всех разбредшихся свиней. Лес с желудями -
прекрасная приманка для них, -  посетовал  Эли  в  ответ  на  мое  детское
оправдание.
     Не успели мы выйти из лесу, как до нас донесся крик Энди:
     - Эй! Эй! Где вы? Отзовитесь!
     Мы откликнулись. Энди аж пританцовывал от ярости и разочарования.
     - Вечно я так, -  сказал  он.  (Это  было  одно  из  его  излюбленных
выражений, и Майк однажды даже поклялся, что  если  ему  удастся  пережить
Энди, то он выбьет эти слова на его надгробьи). - Просидеть  всю  ночь,  и
именно в ту минуту, когда что-то произошло, заснуть как последняя свинья.
     Утром мы внимательно рассмотрели тело индейца, оставшегося во  дворе;
он был довольно жалок на вид, исхудавший и  грязный.  Его  длинные  черные
волосы слиплись от крови, так как выстрел Эли поразил его в самый затылок.
И  все  же,  повернув  его  на  спину,  мы  увидели  на  его  лице   такое
умиротворенное выражение, что сердце мое сжа