о останется, и
озера и все, что делало Диксонвиль Диксонвилем.  Но  я  буду  уже  слишком
стар, чтобы начать все с начала. А я как раз организовал школу. В  селении
не должно было остаться ни одного человека, не умеющего писать и читать. А
для женщин мы устраивали вечера с шитьем и  чаем,  где  они  собирались  и
развлекались, у мужчин был тоже своего рода клуб, они могли  там  выкурить
по трубке и спокойно пропустить стаканчик после рабочего дня.  И  все  это
стерто с лица земли  горсткой  дикарей  под  предводительством  дьявола  с
неуемными амбициями, которые ему ни за что не осуществить.
     - Но это была их земля, - сказал я только для того, чтобы  продолжить
беседу.
     - И что они с ней делали?  Пахали?  Строили  цивилизованные  селения?
Нет. Вонючие хижины, полные костей, и шкур, и грязи. Их женщины  -  просто
вьючные животные, дети - кровожадные дикари. Нет, право  собственности  не
должно стоять на пути прогресса. Земля принадлежит тем, кто может  на  ней
работать. Мы слишком  рано  объявили  войну  короля  Филиппа  законченной.
Нельзя было оставлять в живых ни одного  темнокожего  на  всей  территории
между озерами и океаном. Нельзя воткнуть меч в землю, если ты  не  уверен,
что сможешь мирно пахать и сеять на ней.
     - Думаю, вы правы. Но порой я вспоминаю одного индейца,  который  был
убит в этом самом дворе. Я видел его. Он был худой и слабый.  Его  мертвое
лицо был спокойным и мирным. И я тогда испытал жалость к ним ко всем.  Они
ведь не ПРИГЛАШАЛИ нас сюда.
     - Да, это конечно аргумент. Но в конце  концов,  мистер  Оленшоу,  вы
ведь образованный человек и поймете, что я имею в  виду,  когда  говорю  о
беспощадности цивилизации. Это сила, которую нельзя  игнорировать.  И  она
имеет свою форму. Только подумайте. Всякое  вторжение  шло  с  востока  на
запад. Татары шли на запад, и готы,  и  римляне.  И  такие  движения,  как
мусульманство и христианство, шли на  запад.  Это  что-то  вроде  мирового
плана. И согласно этому  предначертанию  белый  человек  движется  в  этом
направлении через весь американский континент.  Будут  еще  и  Беспокойные
Луна и Диксонвили, но  им  не  остановить  этого  процесса,  как  Вейк  не
преградил в свое время путь викингам. Будут еще такие старики  как  я,  но
боюсь, что от их трудов останутся лишь воспоминания.
     И чтобы отвлечься от печальной темы, я сказал:
     - Интересно, что удастся обнаружить Джофри.
     - Все, что только можно выяснить, он узнает. И при этом выйдет  сухим
из воды. Он рожден под счастливой звездой.
     - Вы верите в такие вещи? - удивился я.
     Старик  казался  мне   очень   трезвомыслящим   и   лишенным   всяких
предрассудков.
     - Что касается Джофри, то я верю во все. Ему двадцать четыре года,  а
о его приключениях можно написать целый роман. Его отец - француз,  и  сам
Джофри родился во Франции. Уже в семнадцать лет от  роду  он  записался  в
армию. Была там какая-то история с женой  старшего  офицера,  и  он  решил
отправиться в Индию. Корабль его потерпел крушение,  но  его  подобрали  в
море, - снова его счастливая звезда, - и вместо Шандернагора, он  попал  в
британское селение. Мать его была англичанкой,  и  он  питал  определенные
чувства к этой нации. Так что он остался там и работал у  них  на  фабрике
какое-то время. В этой связи его направили в Лондон, где он познакомился с
человеком по имени Биллингс; вы, наверняка, слышали о нем от мистера Горе.
Биллингс как раз в это время собирался  в  Диксонвиль,  а  Джофри  в  этот
момент взял под свою опеку детей  Камбоди,  родственников  по  материнской
линии, сирот, оставшихся без единой родной души, даже не  имевших  друзей.
Взять их с собой в индию он не мог, так что решил направиться сюда  вместе
с Биллингсом. И он причинил нам  немало  хлопот,  смею  вас  заверить.  Но
справедливости ради не стоит забывать, что эти дети, которые  всегда  были
при нем, и я сам, которого он подобрал по дороге, были единственными, кому
удалось спастись в этой заварухе. Интересно, останется ли он здесь?  Нравы
у вас довольно строги, не так ли?
     - Что касается меня, то нет. Но не думаю, что ваша идя клуба была  бы
принята здешним обществом.
     - О, да я и не имею  права  воплощать  здесь  свои  идеи.  Если  я  и
останусь у вас, то ограничусь  только  тем,  что  буду  зарабатывать  хлеб
насущный. Я только думаю о Джофри. Мы не были слишком суровы в Диксонвиле,
но и там у него было одно-два столкновения с местными властями.
     - По какому поводу?
     - Женские прелести, - коротко сформулировал Диксон. -  Он  просто  не
может устоять. Ничего при этом серьезного у него на уме нет. Но не все это
могут понять. Несколько разъяренных отцов и  ревнивых  мужей  преследовали
его с ружьями. В полном смысле  этого  слова.  Тот  же  Биллингс,  который
привез его сюда, прострелил ему ногу, когда он вылезал  однажды  ночью  из
окна спальни Фелисити Биллингс. У  него  на  одной  ноге  практически  нет
голени.
     - Он женат?
     Впервые за эти две недели Диксон рассмеялся.
     - По крайней мере, я этого не знаю, но почти уверен, что нет. От пули
он еще может увернуться, но сварливая жена дома  быстро  усмирила  бы  его
пыл.
     Ну и жизнь! Совсем не такая, как у меня. Бешеная скачка по  сравнению
с моей хромающей трезвой трусцой. А в нем  даже  легкая  хромота  казалась
романтической, особенно когда стала известна ее причина.
     Как никогда раньше, мне захотелось узнать, была ли Линда  или  Джудит
предметом его интереса на этот раз. И  хотя  не  было  реальных  оснований
полагать, что это одна из них, я все  равно  не  мог  отделаться  от  этой
мысли. Почему Эдвард задал свой вопрос? Почему Джофри просто  не  ответил:
"Ты маленький наглец. Я делал то-то и то-то."? И Линда сама  сказала,  что
уходила из дому, а сам я имел доказательство отсутствия Джудит.
     Я пытался откинуть в сторону все эти сомнения, убеждая себя, что я не
разъяренный отец и не ревнивый муж. Но идея эта не покидала меня, и  после
ужина, оставшись в кухне наедине  с  Джудит,  я  подвел  разговор  к  тому
моменту, когда вполне естественно прозвучал вопрос:
     - Джудит, - начал я, полностью сосредоточившись  на  перьях,  которые
точил. - Ты, я думаю, вчера навещала Люси Стеглс?
     - Нет, а что?
     - Просто хотел узнать, как она. Кажется, Майк не ходил к ней на  этой
неделе.
     - Миссис Мейкерс же говорила вас сегодня утром. Она была там вчера.
     - Так ты видела ее?
     - Да, - отрезала девушка, но я при этом испытал такое облегчение, что
даже ее тон не имел  никакого  значения.  И  словно  чтобы  сгладить  свою
грубость, она тут же добавила:
     - Я ходила к Битонам. Ральф привез мне отрез  муслина  из  Салема,  и
Кристина шьет мне платье.
     Теперь я нашел в себе силы поднять глаза. Если Линда была у  Люси,  а
Джудит у Кристины, то никто  из  них  не  мог  проводить  время  с  Джофри
Монпелье.
     Итак, я поднял голову и сказал:
     - Скоро уже можно будет надеть платье из муслина. Какого оно цвета?
     - Белое в красную крапинку, и к нему вишневые ленты.
     - Совет не одобрит, но я уверен, что тебе в нем будет очень хорошо.
     Лицо девушки засветилось такой радостью, что я едва ли не раскаялся в
вырвавшихся у меня словах.
     Следующий день был воскресенье, и мы все отправились в дом  собраний,
перестроенный нами в ненадежную крепость. Вся задняя часть помещения  была
завалена  запасами  провизии,  мешками  муки,  мясом,  копченой  ветчиной,
глиняными кувшинами с медом  и  соленой  говядиной.  Эта  картина  служила
постоянным напоминанием об опасности,  которую  еще  нельзя  было  считать
миновавшей, и тягостное впечатление усиливалось молитвами мистера  Томаса,
который заунывно тянул что-то о ночном кровопролитии, о сверкающей в свете
солнца вражеской стреле. А я старался вспоминать все хорошо известные  мне
псалмы, которые я часто перечитывал с тех времен, как Шед впервые спел  их
мне, все те успокоительные  строки,  в  которых  можно  было  найти  слова
утешения столь необходимые  в  нашем  положении.  И  от  мыслей  этих  моя
неприязнь к этому убогому маленькому человечку росла.
     Как обычно, я занял место, с которого мог видеть Линду. Рядом  с  ней
сидел Эли, важно держа на руках одного из близнецов, братец которого сидел
на коленях Линды. Их  забавные  крошечные  личики,  такие  похожие,  сияли
румянцем  и  здоровой  чистотой,  свидетельствовавшей  об  аккуратности  и
внимательном уходе за детьми. Ослепительно золотистые кудряшки отливали на
солнце, и, казалось, отражали солнечные лучи, многократно усиливая их.
     Линда выглядела как обычно - приземленной, подавленной копией  своего
былого существа. И все равно  что-то  неуловимое  отличало  ее  от  других
женщин, покорно и неподвижно сидевших с детьми на коленях. Пряди ее волос,
выбившиеся из-под платка, хранили прежний блеск, головка грациозно  сидела
на длинной тонкой шее, линия которой  плавно  переходила  в  прямые  узкие
плечи. Она была укрощена, связана, скована, но не погасла, не  увяла,  как
другие под тяжестью замужества и материнства. Даже Зилла Камбоди в  полном
расцвете юности  не  могла  сидеть  и  двигаться  с  такой  непринужденной
грацией.
     Нетрудно было заметить, который из  близнецов  был  большим  шалуном.
Непоседливый близнец с громким визгом протянул пухлую ручонку через  плечо
Линды и вцепился в бороду Эли. Линда отодвинулась подальше на край скамьи,
а Эли резко оттолкнул дерзкую ручку. Но в Джежймжсе, вероятно, воплотились
все  неукротимые  черты  материнского  характера.   Он   еще   настойчивее
потянулся,  твердо  упершись  ножками  в  колени  Линде,  и  ему   удалось
дотронуться до манящей золотистой растительности на  отцовской  щеке,  что
вызвало радостный и удовлетворенный смех малыша. Эли сделал линде  знак  и
передал ей Джона - спокойного мальчугана, приняв у нее  из  рук  Джежймса,
которого тут же усадил себе на колени сильным и властным движением.
     Я думал, что мера это окажется действенной, на это рассчитыал и  Эли.
Малывш немного успокоился, уставился на мистера Томаса,  который  бормотал
что-то о каре Господней, которая неминуемо падет на головы отступников. Со
своего места мне было прекрасно видно, как Джеймс  сосредоточил  все  свое
внимание на изучении собственной ноги. И вдруг  в  воздухе,  над  головами
ошеломленной публики пронесся крошечный башмачок Джеймса из овечьей кожи с
развевающимся хвостом шнурков.
     Даже мистер Томас не мог не заметить этого  беспорядка,  и  мне  даже
показалось, что в этот момент он раскаялся в своем требовании,  чтобы  все
без исключения посещали собрание. Эли встал и  на  цыпочках  направился  к
двери, потревожив одного-двух сидящих.  Шлеп-шлеп  -  раздались  увесистые
удары руки Эли.  Линда  сразу  оглянулась,  одновременно  встревоженная  и
смущенная. Громкий вой, подобного которому мне до того еще  не  доводилось
слышать, сочетал в себе и возмущение, и ярость, и боль - всю гамму чувств,
вызванных этим жестоким наказанием. Крики оборвались так же резко,  как  и
начались. Мистер Томас вернулся к своей проповеди, а Эли так  же  бесшумно
прокрался на свое место, как мешок, держа под мышкой неугомонного сынишку.
     На улице было солнечно, и даже тепло для  этого  времени  года.  Люди
собирались группками. Мужчинам еще удавалось общаться  в  течение  недели,
для женщин же собрание было единственной возможностью обсудить новости  за
это время. Большая толпа  окружила  Ральфа  и  Ханну,  наших  молодоженов,
другие собрались вокруг Люси Стеглас, впервые за все это время появившейся
на людях. Линда и Эли опустили на землю свою беспокойную ношу,  дав  детям
возможность порезвиться на солнышке.
     - Как тебе этот негодник? - спросила Линда. - Разве не  странно?  Они
так похожи, что даже я едва различаю их, и все  же  один  -  просто  ангел
небесный, в другого же словно дьявол вселился. Да, возьми-ка тот башмачок,
Эли. Мне так трудно их шить. Жаль будет, если один потеряется.
     Эли вернулся в помещение, а Линда шепнула мне:
     - Он так и не заметил ожога, все быстро затянулось.
     Взгляд, который сопровождал эти слова,  установил  между  нами  нечто
вроде заговора против Эли, от этого сердце мое потеплело и затрепетало.
     - Очень проказливый ребенок, - продолжал разговор Эли,  вернувшись  к
нам. - Его нужно наказывать. Когда я шлепнул его, то заметил что-то  вроде
следов ожога на руке. Наверное, он опять баловался с огнем.
     - А кто из них кто? - быстро перевел я разговор на другую тему.
     - Это Джон, - начала объяснять Линда, показывая на  крошку,  который,
опустившись на корточки, терпеливо собирал ромашки.  -  А  вон  то  -  наш
негоднник Джеймс. Из даже по состоянию одежды можно различить.
     И будто в подтверждение слов матери,  Джеймс  заковылял  к  маленькой
Бетси Стеглс, стоявшей у края толпы, которую собрал ее грудной братишка, и
ухватился за длинные густые  аолосы  девочки.  Крепко  сжав  косы  цепкими
кулачками, мальчуган оторвался от земли и повис  всей  своей  тяжестью  на
импровизированном канате. Бетси издала проннзительный визг, и Джеймс,  как
обезьянка, ловко отскочил и укрылся в складках маминой юбки.
     - Видишь, - вздохнула  Линда.  -  Он  все  понимает.  Просто  ужасный
ребенок.
     - И получит достойную порку, как только мы придем домой?  -  заключил
Эли, поднимая мальчика на руки и хорошенько встряхивая его.  -  Теперь  ты
попросишь прощения у Бетси.
     - Ты посишь пощения у Беси, - громко и отчетливо повторил Джеймс.
     Все рассмеялись, а Эли сказал:
     - И что еще хуже, он слишком много о себе мнит. - Ладно, пошли.
     Объект вселения дьявола весело улыбался  толпе  собравшихся  с  плеча
отца, уносившего его прочь. Взгляд  мой  упал  на  Джона,  которого  несла
Линда, низко опустив его на бедро, затем снова посмотрел на Джеймса. В его
раннем развитии  и  дерзком  поведении  был  что-то  сверхъестественное  и
зловещее. Он вовсе не походил на своего брата-близнеца, казался неизмеримо
старше, и даже умудреннее, насколько это определение применимо  к  ребенку
его возраста. Мне вспомнились всякие  россказни  о  заколдованных  детских
душах, которыми подменяли настоящих детей.  Эти  легенды,  наверное,  были
порождены именно такими случаями. Мне даже охотно верилось,  что  какая-то
злая колдунья создала этого шалуна и подсунула в колыбельку  к  серьезному
сыну Эли, нарочно, чтобы как-то растормошить его и смутить его  внутренний
покой.
     Это был один из тех утренних весенних часов, красота которых  кажется
неповторимой даже самим летом, чьими  предвестниками  они  являются.  Все,
казалось, пребывали в более  праздничном  и  благодушном  настроении,  чем
обычно. Даже Кезия! Потому  что  Зилла  Камбоди  поспешно  догнала  нас  и
спросила своим нежным звонким голоском:
     - Можем ли мы с Эдвардом получить ваше разрешение  пойти  на  обед  к
миссис Пикл?
     Эдвард, который так болезненно воспринял то, что его кузен оставил их
на мое попечение, не переставая дуться, шел следом, напряженно и  с  явным
волнением ожидая моего решения.
     - Конечно же, - разрешил я. - Развлекитесь немного.
     Хотя я совершенно не  представлял  себе,  как  можно  развлекаться  в
обществе Кезии.
     И тут Эли произнес единственные шутливые слова, которые  мне  за  все
наше знакомство довелось услышать из его уст:
     - Либо Кезия что-то задумал, либо пирог так зачерствел, что  Пикл  не
может его есть сам.
     Зилла взобралась на повозку, уселась рядом с Мэри, а Эдвард и  Моисей
пошли следом, шутливо делая вид, что пытаются догнать их, пыхтя, отдуваясь
и хохоча в тон  покачивавшимся  от  веселья  девушкам,  которые  хихикали,
хватаясь друг  за  дружку.  "Такие  молодые,  -  подумалось  мне.  Мрачные
собрания, нагнетающая страх проповедь, отрезвляющее присутствие старших  -
все это забыто, потому что светит солнце,  природа  просыпается  к  весне,
царящей в их жизнях".
     Солнечные    лучи    падали    на    Линду,    высвечивая     глубину
коричневато-зеленых глаз, освещая нежный овал щек.
     Через некоторое время Энди и Майк догнали нас, взяли  по  ребенку  на
плечи и принялись играть в лошадки, пустившись  наперегонки,  что  оживило
даже серьезного Джона,  и  оба  мальчугана  заходились  хохотом,  визжали,
болтали толстенькими ножками, крепко вцепившись кулачками  в  гривы  своих
скакунов. Эли смотрел на это развлечение с едва сдерживаемым  раздражением
и легким презрением.
     - Они совсем их разбалуют, произнес он.
     - Ничего страшного, - спокойно возразила Линда. - Как только  прийдем
домой, я уложу их спать.
     И словно чтобы переключить  внимание  мужа  на  другой  предмет,  она
спросила:
     - А от мистера Монпелье есть какие-то известия?
     - Нет. Вот уже четвертый день. Он должен скоро вернуться.
     - Надеюсь, с ним ничего не случилось.
     - Я тоже надеюсь.
     На мосту мы простились. Энди и Майк сняли с себя седоков и, вручив их
родителям, еще стояли некоторое время,  помахивая  руками  на  прощанье  и
стараясь отдышаться после бурного веселья.
     - Этот Джеймс - просто великолепный мальчуган, - сделал вывод Майк. -
Мы бы с ним отлично поладили. Надеюсь, Эли  не  посвятит  всю  свою  жизнь
укрощению его свободного духа.
     - С этим малым ничего не выйдет. Это тебе не тот второй Джон.
     Мы вошли во двор, где застали Джофри Монпелье, распрягавшего лошадей.
     - Боже, Боже, - воскликнул он вместо приветствия. - Индейцы  даже  не
знают, какое преимущество им дает ваша христианская вера. Это место просто
идеально приспособлено для набега в погожее весеннее утро.
     - Мне это как-то и  в  голову  не  приходило,  -  поразился  я  такой
очевидной мысли.
     - Никто об этом не задумывается, пока не становится  слишком  поздно.
Ну, ничего. Они еще не нападали, и вряд ли им это удастся. Энди, доведи-ка
дело до конца с этой лошадью. Она мне опять скоро  понадобится.  Пойдемте,
Филипп, мне нужно обо многом вам рассказать.
     Мы прошли в зал, там было тепло от заливаших комнату солнечных лучей.
Я настежь распахнул окно. Джофри снял сюртук, стащил башмаки для  верховой
езды и, как кот, калачиком свернулся на кресле. Некоторое время  пальцы  и
губы его трудились над непокорной трубкой. Наконец к  потолку  взметнулись
первые клубы дыма, и молодой человек  вынув  изо  рта  трубку,  с  улыбкой
поглядел на нее, перевел взгляд на меня и начал:
     - Как это там у Энди любимое словечко - ах да, ЖУТЬ КАК. Ну так  вот,
мне жуть как повезло. Я нашел лагерь их главаря и выяснил все его планы. -
Он глубоко затянулся. - Это индеец  Александр,  которого  я  упоминал  под
именем Беспокойная Луна, потому  что  он  родился  в  лунное  затмение,  -
кстати, почему у нас нет таких имен?
     - Цивилизация, я так думаю, - предположил я. - Я бы, наверно, получил
прозвище "Железная нога" или что-нибудь еще менее лестное.
     - Ну, - поспешил возобновить свою тему Джофри. - Беспокойная  Луна  о
существовании вашего селения. Ему сказали, что у вас так много мужчин, что
некоторые даже не спят ночью и охраняют скот. У него ложные преувеличенные
представления о вашей численности, что само по себе не так уж плохо. Плохо
то, что во вторник или среду на следующей неделе  он  готовится  совершить
нападение. Дело в том, что для оправдания предсказанной гадалкой судьбы он
должен уничтожить все послеления между озерами и  побережьем:  Диксонвиль,
Зион, а затем и Форт Аутпост. У вас он надеется захватить  много  лошадей.
Но он не двинется с  места  в  полнолуние  в  понедельник.  Лагерь  его  в
тридцати  милях  отсюда,  там  он  ждет  прибытия  остальных  -  стариков,
необстрелянных юношей и женщин, прибытие которых ожидается  в  понедельник
или во вторник. Но как только луна забеспокоится, то есть пойдет на убыль,
он в путь не  тронется.  До  этого  момента  он  развлекается  как  может,
празднуя победу над Диксонвилем, объедаясь мясом  и  об