бит
дровами, кладовые заполнены. Все это только по  одной  причине.  Натаниэль
Горе сказал ему, что ваша дочь красива, а он уже пресытился  пасторальными
чарами местных девушек, и начал подумывать кое  о  чем  получше.  Вот  вам
чистая правда. И если у вас остались друзья, которые могут  помочь,  лучше
всего вам уехать отсюда. Немедленно.  Если  вам  дорога  невинность  вашей
дочери.
     - А вы сомневаетесь в этом, молодой  человек?  -  с  яростью  спросил
старик. - Ее мать была развратной, но если  поэт  утверждал,  что  хорошее
чрево рождает дурных сыновей, разве не может быть  справедливым  обратное?
Никогда не доверяйте  внешней  стороне.  Даже  самый  незатейливый  пудинг
состоит более чем из одного продукта.
     - Вы слушали, что я только что сказал по поводу Линды и моего отца? -
я старался придать моим словам как  можно  больше  внушительной  силы.  Он
посмотрел мне прямо в глаза и я ожидал, что последует какой-то  логический
ответ на мой вопрос. Однако старик произнес:
     - И сказал Натан Давиду: "Ты есть мужчина" Ессе  гомо.  Насколько  же
хрупкая вещь добродетель, что ее можно разрушить куском зеленой материи  и
жемчужным ожерельем.
     Он поднялся на ноги, и все его  суставы  затрещали,  как  пистолетные
выстрелы.
     - Прости  меня,  Барбара,  я  вынужден  извиниться.  Я  неважно  себя
чувствую. Не могу разделить с тобой ложе сегодня ночью.  Я  буду  спать  у
себя.
     Он отворил дверь у  подножия  стертой  деревянной  лестницы  и  начал
подниматься наверх, как слепой.
     Я налил себе еще вина и быстро выпил его.  Тепло  пробежало  по  моим
сосудам, пары ударили мне  в  голову.  И  поэтому  я  не  усмотрел  ничего
невозможного в том, чтобы дождаться Линду и повторить ей все, что я сказал
ее отцу, и вразумить  ее  уехать  отсюда.  "Зеленая  материя  и  жемчужное
ожерелье", да? Итак, он прибегал к обычной  уловке  с  подарками,  к  чему
столь чувствительно девичье сердце. И я  в  очередном  приступе  ревности,
понял, что он переживает неизведанное до сих пор чувство  -  необходимость
завоевывать расположение женщины. Его рост и  мужественность,  его  имя  и
титул, делали его победы такими легкими. Но невинность  Линды  нужно  было
завоевывать осторожно,  ее  доверие  надо  было  заслужить.  Насколько  же
сладкой будет эта победа - если я не вмешаюсь. Я выпил еще вина, и  теперь
находился в таком сильном опьянении, что  потерял  чувство  реальности.  Я
больше не ощущал себя  хромым  мальчиком-калекой,  влюбленным  в  женщину,
которую желал отец,  подвергавшим  себя  бог  знает  каким  неприятностям,
подбадривающим себя неизвестным вином.  Я  был  просто  Филиппом  Оленшоу,
собиравшемся спасти невинную овечку от хищника.
     Я услышал глухой  цокот  копыт  по  лесной  тропе,  затем  голоса.  Я
прижался к окну и осторожно выглянул. Лошади подошли  к  привязи  в  конце
кирпичной дорожки, мой отец спешился. Он был толст и грузен, но  при  этом
ловок. Он подошел к Линде, и тут я увидел на поднятом  к  девушке  красном
лице с тяжелой челюстью выражение, которое не видел  у  него  никогда.  Он
жаждал, но он был нежен и весел в то же время. Он протянул руки и снял  ее
с коня, как куклу. Меня пронзило острое чувство при виде этих красных  рук
без перчаток, обвивших ее тело, под ее нежными руками, так близко к мягкой
округлости ее груди. Я понял, что он ощутил нечто подобное, потому  что  с
его лица исчезли нежность и праздничность. Он  опустил  руки,  снял  одним
махом свою широкую шляпу, и, черт его подери, была в этом жесте и грация и
утонченная учтивость. Он поднял  ее  крошечную  ручку  в  белой  перчатке,
поднес на секунду к губам и отпустил.
     - Прощайте, и тысячу раз спасибо, - сказала Линда.
     - Отнимем эту тысячу от  того  миллиона,  который  я  должен  вам,  -
ответил он. - Остается довольно много, не так ли?
     Он оседлал коня, взял в узду лошадь, на которой ездила Линда,  махнул
на прощанье шляпой и ускакал  прочь.  Она  перегнулась  через  калитку.  Я
видел, как она подняла руку, и понял, что он помахал ей на прощанье шляпой
и ускакал прочь. Она перегнулась через калитку. Я видел, как  она  подняла
руку, и понял, что он помахал ей на прощанье там, где тропа сворачивала, -
там, где обернулся и  я  в  день  нашего  знакомства.  Она  повернулась  и
медленно побрела по дорожке. И я увидел зеленую материю и жемчуг.  Зеленая
материя оказалась костюмом для верховой езды, скроенным, могу  поклясться,
по ее меркам, и вдоль квадратного декольте белую  шейку  охватывала  нитка
жемчуга. В свое время мадам Лиз и Агнес носили ее, каждая в свою очередь.
     Она открыла дверь и вошла в комнату. Ее глаза необыкновенно сверкали,
когда она повернулась ко мне и радостно произнесла:
     - Добрый вечер, Филипп. А где папа?
     - Он не совсем здоров. Пошел наверх.
     Линда подобрала всю длинную зеленую юбку  одной  рукой  и  через  две
ступеньки взлетела по лестнице, при этом почти беззвучно ступая. Она умела
двигаться, как птичка. Через  несколько  минут,  она  спустилась  вниз  на
цыпочках и сообразила:
     - Он спит. Его что-то расстроило?
     И тут пробил мой час.
     - Он волновался о вас, - медленно начал я. - И по  правде  говоря,  я
тоже.
     - Беспокоились обо мне? Но я была с вашим отцом. - Она посмотрела  на
остатки вина и на два стакана. - Вы с отцом пили?
     - Ваш папа - совсем немного. Я выпил больше. Но наше беспокойство  не
было следствием вина, Линда. Отец ваш  не  очень  четко  выражался,  но  я
понял, что он имеет в виду. Он рассказал историю  о  маленькой  овечке,  и
сказал, что добродетель легко опрокинуть  при  помощи  зеленой  материи  и
жемчуга. И это правда, Линда.  Пожалуйста,  не  общайтесь  больше  с  моим
отцом. Я умоляю вас.
     Ее лицо напряглось. Она начала стягивать перчатки короткими  нервными
рывками, и, освободив руки, швырнула перчатки через всю комнату на  кресло
у камина. Они летели, как пара голубей. Она приблизилась ко мне настолько,
что я почувствовал запах ее нового одеяния, и увидел зеленый отблеск в  ее
глазах. Обычно они были странного цвета,  -  представлявшего  собой  смесь
коричневого и зеленого, невероятно яркие и блестящие.  Такое  сочетание  я
видел только на листьях боярышника в межсезонье и больше, пожалуй, нигде.
     Привыкший к истерикам мадам Луиз, я уже было приготовился к  визгу  и
злобному крику, но голос Линды был нежным, как бархат. Она сказала:
     - Вот что, Филипп, давай раз и навсегда положим конец  недомолвкам  и
намекам.  Что  ты  можешь  сказать  о  своем  отце   такого,   что   нужно
беспокоиться, когда я выхожу с ним на прогулку?
     - Могу сказать,  Линда,  хотя  тебе  это  не  слишком  приятно  будет
услышать. Отец мой - человек очень недобрый. Он и года не прожил в браке с
моей матерью, когда мадам Луиз,  его  любовница,  еще  до  моего  рождения
обосновалась в Париже, заняв место моей матери и надев тот  самый  жемчуг,
который сейчас на твоей  шее.  Как  только  мадам  Луиз  утратила  женское
очарование, он привел в дом жену и поднял руку на свою любовницу - я видел
это сам - только потому, что она осмелилась  протестовать.  И  с  тех  пор
любая деревенская девушка, не лишенная привлекательности и при покладистых
родителях (а большинство родителей проявляют покладистость там,  где  речь
идет о эсквайре), имела  с  ним  известное  приключение.  Ты  здесь  новая
девушка, ты прекрасна, и он желает тебя. И он добьется своего, пусть  даже
силой, если ты не уедешь.
     Длинная взволнованная речь выбила меня из  сил.  Я  задыхался.  Резко
вдохнув воздух, я услышал, что она тоже дышит тяжело. Судя по этому  и  по
внезапной бледности ее лица, мои слова потрясли ее.
     - Мне не нужно было говорить это так сразу, - сказал я с  раскаянием.
- Присядь.
     Я придвинул стул, на котором сидел раньше, и она села.
     - Ты совершенно прав, что сделал это,  Филипп,  совершенно  прав.  Ты
почти заставил меня поверить, что это правда.  Ты  ведь  не  мог  все  это
придумать.
     - Я не придумал! Зачем мне делать это? История моей  матери  известна
всем. Мадам Луиз и леди Оленшоу живут в имении. Элен Флауэрс может сколько
угодно лгать насчет того, кто отец ее незаконнорожденного  ребенка,  Марта
Бейнс может рассказывать любые сказки о том, кто привел ее в положение,  в
котором она сейчас оказалась... но вся деревня ЗНАЕТ.
     Линда потянулась пальчиками к лепесткам, которые все  еще  лежали  на
столе,  измятые  руками  ее  отца,  и  стала  разглаживать   каждый,   так
старательно надавливая подушечкой пальца, будто вся ее жизнь  зависела  от
того, сможет ли она их расправить. Наконец она подняла голову.
     - Я верю тебе, - произнесла она. - Но это все равно не имеет никакого
значения. Видишь ли, Филипп, я люблю его.
     - О Боже! - воскликнул я. - Ты не знаешь, что  говоришь.  Он  ослепил
тебя точно так же, как  делал  это  с  другими  женщинами.  Он  большой  и
сильный, он может поднять тебя одной рукой; он забрасывает тебя  подарками
и кружит голову сладкими речами. Но все это делается лишь  ради  одного  -
чтобы в очередной раз получить  удовольствие.  Не  поддавайся,  Линда.  Не
обманывай себя. Ты не можешь любить его. Там нечего любить.
     Я знал, что слова были пусты для  нее  даже  в  ту  минуту,  когда  я
произносил их. В каждой женщине есть неосознанное стремление к подчинению,
и мужчине стоит только принять на себя роль хозяина, чтобы завоевать ее. Я
думаю, что женщины обожают подарки  не  только  из  жадности,  сколько  из
странного наслаждения самоуничижением.  Я  четко  понимал,  что  у  Линды,
бедной, презренной и находящейся в опасности, практически не  было  шансов
устоять перед богатством, властью и поползновениями моего отца.
     - Даже если ты действительно любишь его, даже если он  испытывает  по
отношению к тебе что-то другое, чем к остальным женщинам, - сова  принялся
увещевать я, - что хорошего получится из этого? Он женат. Агнес молода. Ты
ведь не хочешь стать любовницей и  матерью  незаконнорожденных  детей?  Не
обижайся на меня, Линда. Ты одинока,  кто-то  должен  дать  тебе  совет  в
трудной ситуации.
     - Я не обижаюсь. Я верю, что ты мой друг, Филипп. И я  верю,  что  ты
говоришь правду. Я попытаюсь уйти, потому что, если я останусь здесь...  а
он хочет меня... он добьется своего. Ему я не могу сопротивляться.
     Я спросил из чистого любопытства:
     - И, для тебя ничего не значит то, что я рассказал тебе: что он  злой
безбожник, развратник?
     Она взглянула на меня.
     - Полагаю, ты еще ни разу не влюблялся. Тебе сколько  лет?  Двадцать?
Ты старше меня. Но, говорят, женщины раньше взрослеют. Если бы ты  испытал
это чувство, то понял бы, что  личность  человека  не  имеет  к  этому  ни
малейшего отношения. То, что понимаешь разумом, никак не  влияет  на  твои
чувства. Любишь того, в кого суждено влюбиться.
     Совершенно спокойно и очень печально она вынесла приговор мне и себе,
не отрывая глаз от моего лица.
     Сильнее чем чего бы то  и  было  в  мире,  даже  здоровой  ноги,  мне
хотелось в тот момент, быть  богатым,  могущественным  уверенным  в  себе,
чтобы я мог сказать:
     - Уедем со мной, сегодня же. Я позабочусь о тебе.
     Я бы отдал двадцать лет своей жизни  за  возможность  произнести  эти
слова. Я глядел на изгиб ее пухлых алых губ,  сладких  и  горьких  в  этот
момент печали, на белый пробор, пробегавший от лба  до  самой  макушки  ее
точеной головки, где узлом были связаны  черные  кудри,  и  с  неописуемой
болью сожалел, что нахожусь в  полной  зависимости  от  своего  отца,  что
ничего не заработал собственными  руками  и  не  знаю  даже,  как  начать.
Какое-либо дело. Я любовался ее неотразимой красотой и понимал,  насколько
беззащитна и одинока она со своим полубезумным  отцом  в  этом  отдаленном
местечке,  защищенном  от  всех,  кроме  самого  защитника,  словно  овца,
охраняемая волком. Ладно, пусть поиграет в сторожа еще  немного,  в  конце
концов еще некоторое время она будет в безопасности.
     - Послушай, - сказал я. - Не делай ничего безрассудного по  отношению
к моему отцу. Если ты действительно любишь его, помни  то,  что  я  сказал
тебе. Я знаю его очень хорошо. Быстрая  победа  влечет  для  него  быстрое
пресыщение. Я поеду в Лондон, встречусь  с  Натаниэлем  Горе  и  попытаюсь
подыскать вам с отцом другое убежище. Ты молода, и новые люди, новые места
могут помочь тебе забыть это увлечение.
     - Ты говоришь так, будто я больна, а ты прописываешь мне лекарство, -
вздохнула она, но при этом улыбнулась.
     Я встал и пожелал ей спокойной ночи.
     Было уже темно, и ночь была полна ароматом сена, доносившихся со Слюс
Медоу. Я шел медленно, мысленно прокручивая в голове наш разговор и как бы
ощупывая собственные ссадины, как человек, побывавший в  настоящей  драке.
Она любит моего отца! Думаю, ни один молодой человек не выносил  подобного
удара. Мне хотелось выть в тишине ночи. Но  это  еще  больше  подстегивало
меня к действию,  и  всю  дорогу  от  дома  Мэдж  до  парковой  калитки  в
промежутках между приступами острой жалости к самому себе я обдумывал план
действий. Я задвинул за собой засов и ступил на мягкую  землю,  где  трава
была выщипана отцовскими животными, почему и ходить по ней было легче, чем
по полю. Не успел я пройти и десяти шагов, мысленно отметив про себя,  что
лепестки боярышника уже осыпались и бледными  лужицами  устилали  подножья
деревьев, как огромная тень преградила мне путь и послышался голос отца.
     - Где ты был?
     Никогда в жизни, с тех пор как мне миновало  лет  пять-шесть,  он  не
проявлял никакого интереса к моему  местонахождению,  и  этот  неожиданный
вопрос прозвучал для меня предупреждением.
     - Я гулял. А что?
     - Был в доме Мэдж, не так ли? Я видел  твой  железный  след  прямо  у
калитки.
     - Да, - признался я. - Зачем спрашивать, если ты  сам  заешь,  где  я
был?
     Я сделал шаг по направлению к дому. Он положил свою тяжелую руку  мне
на плечо.
     - Не торопись, мальчик мой. И часто ты ходишь туда?
     - Почти каждый день, с тех пор как потерялся Квинс.
     - Зачем ты ходишь туда?
     - Я веду беседы со старым Сибруком, - продолжал я хитрить. - Я провел
с ним весь вечер, пока вы катались с Линдой.
     - Вот что, в дальнейшем ты меня очень обяжешь, если будешь  держаться
подальше оттуда. Понял? Я не против того, чтобы ты болтал с Сибруком, если
тебе нравится проводить время в разговорах с полоумным колдуном. Но у меня
там свой интерес, и не хочу, чтобы ты при этом присутствовал. Ясно?
     - Ясно, - согласился я. - Кстати говоря, я как раз хотел попросить  у
тебя немного денег, чтобы съездить в Лондон.
     - И что тебе там понадобилось? Танцульки в ассамблее? И с какой стати
я обязан давать тебе деньги?
     - Это отвлечет меня от дома  Мэдж,  -  произнес  я  как  можно  более
небрежно. - Мне неловко, когда Сибрук говорит о мадам Луиз как о моей; и в
один прекрасный день, когда Агнес обнаружит пропажу фамильного жемчуга,  я
не смогу скрыть понимающего взгляда своих глаз.
     - Ты  самый  гнусный  выродок,  которого  я  когда-либо  встречал,  -
прошипел отец. - Не думай, что можешь запугать меня. Я дам тебе деньги, но
только потому, что мне не терпится убрать тебя подальше  от  глаз.  Хромой
друг мужланов с наглым языком и с  таким  же  представлением  о  поведении
джентльмена - вот кто ты такой.
     - Тогда дай мне убраться подальше от тебя. Странно,  почему  же  тебе
первому пришла в голову эта идея.


     На следующее утро, ни слова не говоря, он  протянул  мне  кошелек  из
свиной кожи, полный золотых монет. Я пробурчал: "Спасибо" и  взял  его  со
злорадной мыслью о том, что знай он, зачем  мне  понадобились  деньги,  он
забрал бы их обратно с удвоенной поспешностью.
     За ночь я собрал все  свои  вещи  в  увесистый  сундук.  Поэтому  мне
понадобилась лошадь и слуга на второй лошади, который привел бы ее  назад.
Это не вызвало никаких возражений, что еще раз подтвердило, насколько  мой
отец был рад моему отъезду. Я повел Квинса на прогулку в лес и  пристрелил
его, когда он вынюхивал кроличью нору, затем попрощался с  Агнес  и  мадам
Луиз, пообещал Чарльзу устроить ему  кукольный  театр  по  возвращении  из
Лондона - о все равно забудет об этом еще  до  того,  как  поймет,  что  я
больше  не  вернусь,  -  взобрался  на  лошадь  и  отправился  в  путь   в
сопровождении слуги. В Маршалси Грин я отправил его  в  таверну,  попросив
подождать меня там - долго же ему пришлось ждать! - а сам, ведя на  поводу
вторую лошадь отправился в Хантер Вуд.
     Дверь была  приоткрыта,  и  в  комнату  проникал  солнечный  свет.  Я
постучал, и через некоторое время на лестнице послышались шаги  Линды.  Ее
волосы были уложены проще чем обычно в тугой  узел  на  затылке.  Загнутые
рукава, обнажали белоснежные округлые локотки.
     Я сразу же выпалил цель своего приезда.
     - Линда, я хочу, чтобы ты приготовилась и сегодня же уехала со  мной.
У меня две лошади и много денег. Мы доберемся до  Лондона,  а  там  мистер
Горе нам что-нибудь посоветует. Все, что я сказал тебе вчера вечером,  это
святая правда. Мой отец даже заплатил мне, чтобы я убрался с дороги. Ты не
должна больше оставаться здесь.
     - Я останусь, пусть в имении хоть сам дьявол  поселился,  -  неистово
произнесла она. - Мой отец боле. Сегодня о не может с места двинуться.
     - Настолько болен, что не сможет на лошади добраться  до  Колчестера?
Если нужно, мы остановимся там на некоторое время.
     - Он страшно болен, - с нетерпением проговорила девушка. - Ты даже не
сможешь ему объяснить, зачем нужно ехать, да и ничего другого тоже. А я  и
пытаться не стану. И потом, Филипп, нет повода для беспокойства. Я приложу
все силы, чтобы дать твоему отцу понять, что я не Элен  Флауэрс.  Со  мной
будет все в порядке. Я уверяю тебя.
     - Ладно, - с тяжелым сердцем ответил я. - Будем надеяться. Я поеду  к
мистеру Горе, как только прибуду в Лондон. Оттуда  я  напишу  тебе.  Бейнс
принесет тебе письмо. А если ты захочешь ответить мне,  он  отправит  твое
послание с оказией. Я буду наведываться в "Трубадур" всякий раз  во  время
прибытия экипажа из Колчестера.
     - Ты так добр ко мне, Филипп.
     Она бросила на меня такой доверительный  взгляд,  что  меня  снова  с
болью пронзило понимание того, как она молода, как неопытна и наивна.  Вот
и теперь - я ведь вел ту же самую игру, что и мой отец, - она  верила  мне
так же, как слепо доверяла ему.
     - Будь очень, очень осмотрительна, - посоветовал я. - Когда твой отец
поправится, старайся держаться поближе к нему.
     - Хорошо, - кивнула  она,  как  ребенок,  получивший  наставление  от
взрослого человека. - Спасибо, Филипп, - снова поблагодарила она.
     И хотя из ее уст мое имя прозвучало для меня настоящей  музыкой,  это
тоже не придало мне достаточно храбрости,  чтобы  сказать:  "Не  благодари
меня. Я поступаю так, как поступил бы любой  мужчина  -  я  действую  ради
собственных чувств.
     Я снова оседлал лошадь, печально отмечая про себя, что это получается
у меня совсем не так ловко, как накануне это сделал мой отец.
     - Прощай, - сказал я. И затем, оглянувшись, добавил: - Верни ему этот
жемчуг.
     И тут меня привлек шум, донесшийся из верхнего окна, но мне  даже  не
пришлось понимать голову, потому что окна располагались слишком  низко,  а
моя  лошадь  была  достаточно  высока.  Сквозь  оконный  проем  показалось
безумное лицо Джошуа Сибрука.
     - Жемчуг очень дорогой, - прошептали его черные  губы,  и  мечут  его
перед свиньями, занятие, как учит Библия, недостойное и неблагодарное.
     - Снова встал с постели, - крикнула Линда с порога.  -  До  свидания,
Филипп, - и она скрылась в доме.
     Я поехал к таверне и окрикнул слугу, в то время как мимо меня  прошел
Эли, несущий в кузницу свой плуг. Я остановил его.
     - Эли, - сказал я. - Я отправляюсь в Лондон. Я хочу повидать  мис