остатке, у тебя был обеспеченный дом, слуги.
     - Я сносный плотник, и, кроме того, могу помогать кузнецу, -  ответил
я. - Я сильнее, чем кажусь с виду. И хотя я не смогу пахать так, как  Эли,
я намереваюсь запастись  достаточными  средствами,  чтобы  взять  с  собой
одного-двух человек. Энди Сили, - лучший работник в Маршалси после Эли. Он
поедет со мной.
     - И где же ты раздобудешь средства?
     - Возьму у отца, где же еще?
     - Он может не согласиться.
     - Как бы не так. Видите ли, я собираюсь предложить ему  сделку.  Ессо
продал свое право наследования за тарелку похлебки. Я же  думаю  преуспеть
больше. Я хочу получить от него  тысячу  фунтов,  и  тогда  пусть  Чарльзу
достается все остальное!
     Натаниэль рассмеялся и больше не стал спорить.
     Итак, я занял деньги на дорогу в  Колчестер,  и  мне  посчастливилось
встретить человека, катящего на повозке по пути в Маршалси. Я доехал с ним
до того места, где главная дорога разветвлялась на  четыре  части,  там  я
сошел, заплатил вознице и дальше  продолжил  путь  пешком.  Это  была  моя
последняя прогулка вдоль поля к имению.
     Стоял замечательный вечер, хранивший  дневное  тепло  в  сентябрьских
сумерках. Шиповник в парке был усыпан бледно-розовыми  плодами,  некоторые
листья уже были тронуты коричневатым оттенком,  что  сразу  напомнило  мне
цвет глаз моей возлюбленной. За моей спиной закат окропил облака  розовыми
и аметистовыми брызгами света: передо мной вырисовался дом моих предков, и
где-то там находился человек,  по  вине  которого  я  утратил  Линду.  Моя
ненависть к нему не улеглась и не  смягчилась  с  годами,  она  всегда  то
тлела, то бурлила во мне. И в тот момент это  чувство  настолько  охватило
меня, что, когда я увидел его,  сидевшего  в  зале  с  собакой  у  ног,  с
бутылкой на столе и пустым взглядом и услышал  его  слова:  "Ага,  блудный
сын, съел свой кусок и пришел за добавкой?", я не почувствовал себя  нищим
блудным сыном или юношей-калекой, столкнувшимся с надменной силой. Я стоял
перед человеком, который причинил мне столько вреда, что никогда  не  смог
бы искупить своей вины, кроме как одним  определенным  действием,  которое
было в его власти и о котором я собирался с ним говорить.
     - Мне нужно поговорить с тобой, - начал я. - Я буду краток.
     Мои глаза были так залиты ненавистью, что некоторое время я  даже  не
замечал его нетрезвости и сразу приступил к сути дела.
     - Я  точно  знаю,  насколько  ты  не  переносишь  моего  присутствия,
насколько стыдишься меня и жалеешь о том, что я  появился  на  свет.  Было
время, когда твое отношение ко мне глубоко ранило меня, в настоящее  время
оно мне абсолютно безразлично; но я хочу извлечь их этого свою  выгоду.  Я
собираюсь уехать в Америку и никогда не вернусь. Я не буду претендовать ни
на твое состояние, ни на твой титул: так что для тебя и всех  остальных  я
ухожу из жизни. Но для этого мне нужна определенная сумма  денег,  которые
ты обязан мне дать.
     - Полегче там с обязанностями, мальчик. Не забывай, с кем говоришь.
     - Я говорю с человеком, который  может  дать  мне  деньги,  -  твердо
заявил я. - Ну, так каков будет твой ответ?
     -  Мне  нужно  подумать.  Ради  Чарльза  -  он  теперь  стал  славным
мальчуганом - едва стал на ножки, а  уже  умеет  обращаться  с  оружием  и
верхом ездит, как заправский жокей, - ради Чарльза, я бы дал тебе то,  что
ты просишь. Но как я могу быть уверен, что  денежки  не  уйдут,  а  ты  не
приплетешься сюда с требованием вернуть тебе твои права?  Твоя  мать  была
хитрой штучкой... и...
     Он посмотрел на меня застывшим взглядом своих узеньких глаз  пьяницы,
который еще не достиг блаженного  состояния,  облизнул  губы  будто  хотел
что-то добавить, но осекся.
     - Сюда вряд ли можно привлекать правосудие,  не  так  ли?  Ты  должен
довериться мне. По крайней мере, я могу заверить тебя, что  направляюсь  в
Америку, где, говорят, так много  опасностей.  И  я  никогда  в  жизни  не
пожелаю вернуться в Маршалси. Дай мне тысячу фунтов и считай, что  ты  уже
заплатил за мои похороны. Это ведь должно доставить тебе удовольствие.
     - И Чарльз станет наследником?
     - Да, Чарльз станет твоим наследником.
     - И ты можешь расписаться в этом?
     - Несомненно.
     И я изложил в самых высокопарных выражениях, на которые был способен,
что обязуюсь никогда не предъявлять права на владения моего отца взамен на
тысячу фунтов, выданных мне двенадцатого сентября 1687 года, что я никогда
не буду оспаривать право собственности моего брата и его фамильный титул и
что никогда не потревожу его своим появлением.
     Затем под диктовку отца я написал два письма  в  лондонские  торговые
дома, где отец хранил деньги, с просьбой выдать Филиппу Оленшоу по пятьсот
фунтов как можно более безотлагательно. Он  подписал  и  адресовал  письма
сам, держа перо, как будто это было раскаленное на огне копье.
     - Дешево отделался, - отметил я, складывая письма, чтобы уложить их в
карман, и швырнув ему на стол свою расписку.
     Отец снова отхлебнул - он делал это время от времени в течение  всего
нашего разговора - и посмотрел на меня мутными глазами.
     - Первый раз смотрю на тебя без  отвращения,  -  признался  он,  и  в
голосе его послышались почти добрые интонации. - Послушай,  мы  расстаемся
врагами, не так ли? Из-за чего? А, припоминаю, та красоточка в доме  Мэдж.
Но, поверь мне, как мужчина мужчине, скажу тебе, что никто из  нас  ничего
не потерял. С виду огонь, а на самом деле холодна, как камень. Орала,  как
недорезанная, когда я прикоснулся к ней пальцем, а потом  сбежала  с  этим
круглоголовым жирным мужланом Мейкерсом.  Будем  надеяться,  что  он  хоть
женился на ней. Вот она удивится! Эти парни  только  выглядят  так,  будто
согласны на один поцелуй в месяц и кое-что раз в год. Но я-то знаю, он  уж
оседлает ее как...
     Я не дослушал фразу до конца, потому что повернулся и  молча  покинул
его. Я  ни  словом  не  обмолвился  об  истории  отца  Линды,  потому  что
оскорбление (если оно конечно не брошено в лицо чувствительному  человеку)
выглядит просто смешным без применения  силы.  Что  бы  я  ни  сказал,  не
затронуло  бы  его,  а  лишь  обнажило  бы  мою  жгучую  рану  перед   его
презрительным взглядом.
     Хромая обратно по дороге в Маршалси, я раздумывал  над  тем,  что  по
всей видимости, он уже успел даже забыть ее имя. Он предоставил этим  двум
беззащитным людям приют, привел в порядок дом и обхаживал девушку с  таким
терпением, на которое только  был  способен.  Затем  он  подстрекал  толпу
против ее отца и заплатил Джиму, чтобы  убить  его  с  одной  единственной
целью. И не достигнув желаемого, он  сразу  выбросил  из  головы  всю  эту
историю! Я же готов был следовать за ней на край света, стоять, если будет
на то воля Божья, между ней и ее собственным безрассудством, служить ей до
последних  дней  моих.  Неужели  же  разница  между  мной  и  моим   отцом
ограничивалась тем, что мне было двадцать, а ему пятьдесят? Неужели и  моя
страсть угаснет и рассыпется в прах с годами? Я  поклялся,  что  этого  не
произойдет, и ускорил шаг. Назад - в Лондон, в Америку, к Линде!..
     Мы намеревались отплыть в марте,  когда  улягутся  зимние  штормы.  Я
провел всю зиму в доме Горе, обсуждая с ним его планы и помогая ему делать
то неимоверное количество покупок, которое было необходимо для поездки.  В
начале марта он передал дом своему  кузену,  и  мы  вместе  отправились  в
Плимут,  чтобы  наблюдать  за  погрузкой  багажа  и  ждать  прибытия  всех
остальных. Минувшая зима была суровой и холодной, настолько морозной,  что
в Лондоне все стали на коники, и сам король добился  невероятного  успеха,
продемонстрировав публике свое мастерство. За всю зиму я  всего  лишь  раз
виделся с Линдой. Бездействие раздражало Эли, он пытался  получить  работу
где-то на платной конюшне, и пришел к Горе  за  рекомендательным  письмом.
Пока они обсуждали все детали в кабинете, Линда сидела со мной в гостиной.
Я был в  невероятном  смущении  и  чувствовал,  как  атмосфера  в  комнате
сгущалась от моих невысказанных вопросов и упреков.  Но  Линда,  казалось,
вернулась к своему прежнему беззаботному состоянию, которое я  разделял  с
ней когда-то, гуляя  по  полям  и  лесу.  Она  болтала  о  планах  Эли,  о
предстоящем путешествии, я же сидел, изредка бросая в ее сторону  короткие
реплики и нерешительные взгляды.
     Она носила плащ с капюшоном, уродливый и бесцветный. Капюшон  укрывал
ее блестящие волосы и  бросал  темную  тень  на  прелестное  личико;  плащ
скрывал грациозные формы стройного округлого тела. Он облегал ее только  в
плечах, ровных и худеньких, что вызывало в памяти  жгучее  воспоминание  о
тех временах, когда она в первый день нашего знакомства ступала  рядом  со
мной, любуясь своим шелковым платьем.  Мне  хотелось  кричать:  "Зачем  ты
сделала это, Линда? Почему ты отказалась от жизни?"  Но  рвавшиеся  наружу
слова так и остались невысказанными.
     - Я так рада, что ты едешь с нами, Филипп, - сказала она. -  С  тобой
все не так страшно. - Она помолчала немного перед тем, как спросить: -  Ты
видел Эдит Ломакс?
     - Да.  Ломаксы  приезжали  всей  семьей  неделю  назад  поговорить  с
Натаниэлем.
     - Какая она?
     Я напряг  память,  потому  что  дочь  Вильяма  Ломакса  настолько  не
поразила моего воображения, что я едва мог припомнить ее черты.
     - Она молода, конечно, - выговорил я. - Бледная, довольно хрупкая  на
вид. Спокойная и серьезная. Я не очень-то обратил на нее внимание.
     - По крайней мере, она молода, как и ты, Филипп. Там, наверное, будет
трудно для молодых людей...
     Голос ее прервался легким дыханием, которое  можно  было  принять  за
вздох.
     - Шесть избранников мистера Горе молоды, и  четыре  из  них  -  я  не
ошибаюсь? - да, четверо женаты. Двое имеют детей. Я думаю, что у  тебя  не
будет недостатка в обществе.
     - Кезия... - начала было Линда, в ее  голосе  я  уловил  неприязнь  и
готов  был  выслушать  признание.  Но  оно  так  и  не  последовало.   Она
прервалась, затем начала снова: - Эли ни о чем другом не думает, кроме как
о том, что земля в Америке свободна. Он был просто вне  себя  от  радости,
когда мистер Горе сообщил, что нам дадут столько земли, сколько мы будет в
состоянии обработать.
     - Да, -  угрюмо  подтвердил  я,  вспоминая  эти  давние  разговоры  у
затухающего огня в кузнице Шеда. - Для него это много значит.
     - Я часто думаю о тебе, когда он заводит разговор о работах  в  поле.
Как ты справишься с этим, Филипп?
     - Как и все остальные, - резко ответил  я.  -  Приехав  домой,  чтобы
уладить дела с отцом, я провел ночь в деревне и обсудил все с  Энди  Сили.
Он согласился поехать со мной. Он будет пахать, а  я  -  выполнять  работу
кузнеца.
     - Работу кузнеца! Это просто смешно, Филипп. Ты ведь джентльмен.
     -  Нет,  -  ответил  я.  -  Там,  куда  мы  направляемся,  не   будет
джентльменов. Я буду эмигрантом - таким же как и вы все.
     Как раз в этот момент дверь открылась, и вышли Натаниэль и  Эли.  Эли
засовывал в карман какую-то бумагу. Вид у него был чрезвычайно довольный.
     - Добрый вечер, мистер Филипп, - поприветствовал он меня. - Ну, жена,
я готов.
     Линда  послушно  поднялась,  натянув  на  голову  капюшон.   Я   тихо
попрощался:
     - До свидания, миссис Мейкерс. Доброй ночи, Эли.
     Следующая наша встреча произошла уже в Плимуте.


     Натаниэль,  который   занимался   организационной   стороной   нашего
путешествия, снял судно со странным названием "Летящая на Запад", и  сразу
после  нашего  прибытия  в   Плимут   мы   принялись   упаковывать   самые
разнообразные   вещи,   приобретенные   нами   в   результате   длительных
приготовлений. Глядя на все эти запасы, я никак не мог  представить  себе,
что такое хрупкое маленькое суденышко сможет доставить все наши пожитки  и
все наши надежды в полной сохранности через  огромное  пространство  серой
морской стихии. Там были и ящики с гвоздями, и слитки металла, и плуги,  и
оконные  стекла,  пересыпанные  опилками,  и  разного  рода   инструменты.
Несколько дюжин бочек содержали провиант: солонину, сельдь, галеты, муку и
сахар. Потом шли наши личные вещи: одежда, белье,  посуда  и  книги.  Были
также мешки с семенами  пшеницы  и  кипы  фуража  для  животных  -  десяти
лошадей, трех коров и быка, да еще коз и птицы. И в придачу были мы  сами,
сейчас я перечислю по именам всех своих попутчиков.  Во-первых,  Натаниэль
Горе, возглавлявший кампанию, направлявший и  контролировавший  ее.  Затем
Оливер Ломакс, Вильям, его брат, жена Анна с дочерью Эдит. Кезия, Линда  и
Эли Мейкерсы. Джозеф Стеглс с женой Люси и трехлетней дочерью Бетси. Исаак
Картер с женой Мэри и малолетним сыном Яковом. Две супружеские пары - Амос
и Кристина Битон и Мэтью и Дина Томас. Два молодых человека - Герри Райт и
Тим Денди. Наконец мой помощник Энди Сили и  я  сам.  Всего  двадцать  две
живые души, не считая экипажа. Вновь  прибывавших  встречали  Натаниэль  и
Эли, которые обеспечивали их всем необходимым.
     Несмотря  на  то,  что  это  заставит  нас  еще  на  некоторое  время
задержаться в Англии, я все же подробно  расскажу  одну  историю,  которая
носила невинный характер, но все же касалась людей, которые играли в нашем
предприятии немаловажную роль.
     Натаниэль снимал комнаты в таверне у самого причала - не припомню  ее
названия,  кажется,  она  называлась  "Возвращение   моряка".   Хитроумная
вывеска. Бар всегда был полон людей, только  что  вернувшихся  из  Гвинеи,
Вест Индии и с западных берегов. Это были разношерстные, яркие, интересные
люди, жаль, что я не располагал достаточным временем,  чтобы  наслаждаться
их обществом. Однажды вечером, когда усталые  после  наших  трудов,  мы  с
Натаниэлем налегали на ужин, сидя в нашей  крошечной  комнатушке,  быстрым
шагом вошла служанка со словами:
     - Мистер Горе, сэр, там вас хочет видеть какой-то тип. Я сказала, что
вы ужинаете, но он и слушать не желает.
     Натаниэль поднял свой острый подбородок.
     - Как его зовут? Что ему нужно? Это по поводу корабля?
     - Он не называет своего имени. Но, думаю, что это  касается  корабля,
сэр.
     -  Проведите  его  сюда,  -  приказал  Натаниэль  и  начал   поспешно
заглатывать те остатки еды, которые еще оставались на его тарелке.
     Через минуту на пороге появился высокий смуглый мужчина, с непокрытой
головой,  которому  пришлось  пригнуть  голову,  чтобы  не   удариться   о
притолоку. Глаза его сразу заблестели при виде Натаниэля. Он вздернул руку
к своим  курчавым  волосам  в  знак  приветствия,  скорее  шутливого,  чем
почтительного. На нем был кожаный жилет, надетый поверх истрепанной рубахи
с рукавами до локтей, пара протертых штанов и тяжелые самодельные башмаки.
Но все равно мне показалось, что впервые в жизни видел такого  интересного
и привлекательного человека.


     - Добрый вечер, джентльмены, - произнес он голосом не менее странным,
чем его одеяние - мягким и с какой-то шепелявостью. -  Вы  и  есть  мистер
Горе, как я понимаю, и он взглянул на Натаниэля.
     - Он самый. Чем могу служить?
     - Да самой малостью, сэр.
     - Давайте-ка послушаем, что там у вас, - сказал Натаниэль, вставая  с
места и обходя стол, чтобы усесться поближе к камину.  Тщедушность  делала
его ребенком рядом с этим великаном,  и  я  думаю,  он  почувствовал  это,
потому что резко бросил гостю:
     - Садитесь, друг мой, вы слишком высоки для этой комнатенки.
     Мужчина рассмеялся.
     - Для любой комнатенки, сэр, но я стараюсь в них не задерживаться.
     Он присел, зажав загорелые руки между колен.
     - Вы набираете людей на "Летящую к Западу", чтобы  плыть  в  Америку,
мне правильно сказали, сэр?
     - Ну, и что?
     - Я просто хочу спросить, вы заполнили уже все места, или  же  у  вас
найдется еще для... - и снова его лицо осветила улыбка, - для трех  крошек
вроде меня?
     - Просьба в буквальном смысле высокого порядка, - улыбнулся  в  ответ
Натаниэль. - Для начала: что побуждает вас отправиться в это путешествие с
нами?
     - Наверное, ноги чешутся. Мы не рождены, чтобы  долго  оставаться  на
одном месте. Еще до того, как я вижу дорогу, мне уже интересно знать,  где
ее конец, я еще не видел корабля, но мне уже хочется  поплыть  на  нем.  Я
очень умел и трудолюбив, мистер Горе, умею делать почти  все.  Могу  вести
корабль - я уже ходил в Гвинею и Калькутту, немного работаю по  металлу  и
дереву. Я не буду камнем на вашей шее  и  то  же  самое  могу  сказать  об
остальных.
     - Кто остальные?
     - Мои брат и сестра, сэр.
     - И каково же ваше ремесло, кроме того, что вы просто умеете делать?
     - То, что умеем и есть наше ремесло. Мы цыгане.
     Натаниэль повернулся ко мне.
     - Ну, что скажешь, Филипп?  У  нас  есть  мясник  и  пекарь,  свечной
мастер, не говоря уже о кузнеце-любителе (это была добродушная шутка в мой
адрес), у нас есть торговец кожей  и  несколько  земледельцев,  есть  даже
обездоленный священник. Но нет жни одного цыгана. И ты полагаешь, что нашу
группу можно считать полной без цыган, Филипп?
     Я сразу попал в плен обаяния нашего посетителя. Мысленно перебирая  в
голове всех членов нашего общества, я с удовольствием  отметил,  насколько
отличался этот человек от Эли и ему подобных. Мне вспомнился  обездоленный
священник - Мэтью Томсон, прибывший накануне,  и  я  огромным  облегчением
переключил свои мысли на большого улыбчивого человека, который  в  отличие
от того так просто изложил свою просьбу - без всяких оговорок  и  хождений
вокруг да около.
     - Если есть места, а вам, Натаниэль это знать лучше, чем  мне,  я  бы
сказал, что чем больше людей мы возьмем, тем лучше, - ответил я.
     - Где ваши брат и сестра?
     - Там, на улице.
     - Приведите их.
     Как только наш  гость,  пригнувшись  под  притолокой  миновал  дверь,
Натаниэль бросился к столу, схватил корку хлеба и запихнул ее в рот.
     - Ну, - жуя, произнес он. - Что ты думаешь по этому поводу?
     - Мне он понравился, - признался я откровенно. - Он выглядит  сильным
и здоровым, и он... жизнерадостен.
     - А жизнерадостность - это то, чего так не хватает  нашему  обществу.
Но скажу тебе одно наверняка, Эли это не понравится.
     - Это не его затея, - парировал я.
     - Конечно, - он разгладил бороду и посмотрел на меня своими лучистыми
глазами, едва заметно подмигивая. - Но есть вещь, которую  Эли  не  сможет
понять. Он видит себя Моисеем, ведущим людей  на  землю  обетованную.  Для
него я просто невежественный Арон, полезный, но не слишком значительный.
     - А Кезия, как я полагаю, это Мириам?
     И не успел смолкнуть смех  Натаниэля,  как  на  лестнице  послышались
шаги. Через мгновение цыган с братом и сестрой были уже в комнате, которая
сразу же показалась переполненной. Брат был немного  ниже  нашего  первого
гостя,  но  тоже  высокого  роста,  а  девушка  отличалась   ослепительной
красотой.
     - Моя сестра Джудит и брат Саймон. А меня зовут Ральф.
     - А фамилия как?
     Наступила мимолетная тишина, эти трое смотрели друг на друга, склонив
друг к другу свои курчавые головы. Наконец Ральф проговорил:
     - Нас называют свистуны. И если уж так нужно иметь фамилию, то  пусть
остается эта.
     - Прекрасно, - согласился Натаниэль. - Теперь садитесь все.
     Сам он расположился возле стола на высоком стуле. Браться присели  по
обе стороны очага, а девушка естественным  движением  опустилась  на  пол.
Свет камина розовыми бликами падал на ее лицо, оставляя в тени ямочки  под
высокими скулами и глубоко посаженные глаза.
     - Послушайте, - начал Натаниэль. -  Я  действительно  возглавляю  эту
экспедицию. Я исследовал страну, в которую мы направляемся, и земля выдана
в мою собственность. Но я не  могу  принять  вас,  не  посоветовавшись  со
своими людьми. Однако прежде чем дальше разви