итывал застать там Ральфа, было уже довольно
поздно, и в голове вертелось еще  множество  мыслей,  кроме  индейцев.  Но
постель была пуста и даже не смята. Значит, он еще не пришел. Иначе его бы
предупредили, что надо сразу  подняться  сюда.  И  все  же,  рассуждал  я,
забираясь под одеяло и вытягивая утомленное тело, не стоит  волноваться  о
двух вещах сразу. Если придут индейцы, поведение  Ральфа  будет  забыто  в
общем смятении, если же не придут, то я с радостью и  облегчением  посвящу
себя решению этого вопроса. Итак, успокоив себя подобными рассуждениями, я
погрузился в сон.


     На утро Диксон пришел в себя и смог  проглотить  на  завтрак  бульон,
которым Майк его заботливо покормил из ложечки. Дети Камбоди еще спали,  а
Джофри Монпелье - легок на подъем - вскочил ни свет ни заря и завтракал  с
нами.
     - Мы должны хотя бы один дом сделать невозгораемым. Ведь именно здесь
и было наше слабое место.  Когда  горит  дом,  всякая  оборона  становится
бессмысленной. Даже если вам  и  не  суждено  увидеть  индейца  до  самого
судного дня, не помешает иметь несгораемое помещение, где будут  храниться
запасы воды и продовольствия.
     - Дом собраний, - предложил я. - Мы все там  обитали,  когда  еще  не
построили своих домов. Мы можем облепить стены глиной. Если они направятся
сюда прямо из Диксонвиля, сколько это может занять времени?
     - Нет, прямо они не пойдут. Видите ли, Беспокойная  Луна  верит,  что
ему везет только в полнолуние. И он ничего не предпримет до  полной  луны.
Биллико рассказывал об этом Диксону, а теперь мы  убедились,  что  бедняга
Биллико не нес чепухи. А еще, что очень важно, в Диксонвиле есть один дом,
который они пощадили.  Хозяин  этого  дома  устал  в  свое  время  таскать
кувшинчиками вино из Салема и начал изготовлять свое, по какому-то особому
рецепту он перегонял обычное ячменное зерно в самый божественный  напиток,
который мне приходилось когда-либо отведать. Его дом просто заполнен  этим
зельем. Я не хочу сказать, что я великий знаток индейских нравов (по этому
вопросу лучше обратиться к Диксону), но думаю, что  они  не  отправятся  в
дальнейший путь к побережью, пока не истощат все  запасы  этого  зелья.  И
наконец, оставив в стороне всякие теории, мы сюда мчались верхом  двадцать
четыре часа, а у них не у всех есть лошади. У вас не меньше недели. Может,
и больше, потому что я верю в эту сказку с луной.
     - После завтрака я сразу же пойду к Эли, - сказал я, и  тут  появился
Ральф.
     Я  представил  вновь  пришедшего  гостям  и  вкратце  описал  события
предыдущей ночи, сообщив цыгану неприятную  новость.  Он  почти  по-детски
обрадовался, что на этот раз внимание было отвлечено от  его  персоны.  Но
после еды я кивком вызвал его на улицу.
     - Ну вот, - начал он, не дожидаясь моих слов. - Произошло то, чего  я
ждал с самого начала. Она оступилась, когда несла мешок муки, я  подхватил
ее и поцеловал и так далее. Но эта упертая баба до сих пор не хочет  выйти
за меня замуж.
     - Должна захотеть, - сухо ответил я.  -  Я  не  имею  сейчас  времени
рассказывать тебе о вчерашнем собрании, мне нужно срочно созвать совет  по
поводу индейцев. Но я защищал тебя не на жизнь, а на смерть, и мы  уже  не
справимся с еще одной неприятностью со стороны твоей  семьи.  То  есть,  я
хочу сказать, что я просто стану  всеобщим  посмешищем.  Ральф  немедленно
отправляйся назад и скажи ей,  что  все  уже  готово  к  вашей  завтрашней
свадьбе. При нависшей над нами опасности мы не  можем  терять  и  дня.  Во
время собрания по организации обороны я замолвлю  за  вас  словечко  перед
мистером Томасом.
     -  Но  я  не  сильно  уверен,  что  сам  хочу  жениться  на  ней,   -
запротестовал Ральф, тут же меняя позицию.
     - Чушь, - нетерпеливо перебил я. - Чего же ты  ходил  туда?  Что  еще
может заставить мужчину работать по воскресеньям? Ты не  хочешь  признать,
что любишь ее, потому что она не так хороша собой и  серьезна,  а  она  не
хочет признать, что любит тебя, потому что видит твои колебания.  Женщины,
видишь ли, не столь глупы. Иди-ка и хорошенько попроси ее,  как  будто  ты
действительно  очень  хочешь  этого.  И  не  возвращайся,  пока   она   не
согласится, - прокричал я.
     Он покорно развернулся в сторону мельницы, а я  отправился  к  Эли  с
мыслью о том, как ловко я могу устраивать  дела  других,  только  не  свои
собственные.
     Эли я застал за любопытным занятием. Две лошади,  которые  я  подарил
ему, уже были впряжены в повозку, которую он нагружал всякой всячиной. Две
свиньи со связанными  ногами  лежали  на  задней  лавке  телеги,  пока  он
запихивал кур в  какую-то  клетку  (другие  птицы  при  этом  презрительно
кудахтали поодаль). Корова, которая кажется, узнала меня,  повернула  шею,
от которой тянулась веревка, привязывавшая ее к телеге,  и  с  выражением,
очень напоминающим материнскую гордость, глядела на  стоящего  позади  нее
теленка.
     - Вам не стоило беспокоиться, - сказал Эли, подняв голову.  -  Я  как
раз собирался к вам, только вот разберусь со всем этим.
     Я заморгал от удивления.
     - Так ты уже слышал? Откуда?
     - Ничего  я  не  слышал,  я  просто  все  понял.  Не  гоже,  чтобы  я
пользовался вашим добром и получал приплод от ваших животных  и  при  этом
выступал против вас, как вчера на собрании.
     - О Боже, Эли, - воскликнул я. -  Все  это  уже  в  прошлом.  Отпусти
несчастную скотину на волю. И пойдем я тебе кое-что расскажу. У  нас  есть
причины для волнений посерьезнее этих разногласий. Очень плохие новости.
     Огромными, но очень осторожными руками Эли освободил свиней и кур.  И
я, забравшись на колоду, рассказал ему все, что произошло  ночью,  и  все,
что я узнал от Джофри Монпелье.
     - Я послал за остальными членами совета, - заключил я, - и когда  они
соберутся, мы должны созвать всех мужчин на укрепление  дома  собраний.  И
при этом чем меньше женщины будут знать об этом, тем лучше.
     Эли погладил свою роскошную золотистую бороду.
     - Итак началось, - сказал он. - Где собираются остальные?
     - В доме собраний.
     - Ну так пошли туда!
     Выходя со двора, я увидел  Линду  в  окне  с  детьми  на  руках.  Она
вопросительно смотрела на нас, я помахал  ей  рукой,  и  мальчишки  по  ее
указанию замотали мне в ответ пухлыми ручонками.
     - И все же, парень, забери все свое имущество.  По-моему,  я  сравнил
тебя с твоим отцом.
     - Я бы сделал то же самое по отношению к тебе, если  бы  знал  твоего
отца.
     - А ты что, никогда ничего о нем не  слыхал?  -  спросил  Эли,  глядя
прямо впереди себя. - Он был из Мерси, мой отец, однажды ночью он  напился
до белой горячки и утонул в какой-то луже глубиной всего дюймов  в  шесть.
Хороший был человек, когда был трезвым. И оставил после себя десять детей,
все сыновья.
     - Так вот почему ты такой противник  спиртного,  -  сказал  я,  давая
простое земное объяснение его религиозной мании.
     - Вовсе нет, - нахмурился он. - Человек создан по  образу  и  подобию
Божьему, а пьяный порочит имя Господа. Я думал бы так, даже если бы у меня
совсем не было отца.
     Я лично в этом усомнился. Но в это утро мне было не до споров с Эли.
     Мистер Томас принес  свой  новый  список  правил  с  деловитым  видом
прибивал его у входа в дом собраний. За этим занятием мы его и застали,  и
я, вспомнив о причине нашего сбора,  нервно  рассмеялся,  увидев,  как  он
работает своим крошечным молоточком и как неумело зажаты гвоздики в  углах
его пухлого рта.
     Совет был настолько встревожен новостями, что сразу же  одобрил  план
укрепления общего дома, и всю следующую неделю, пока наливалась луна,  все
селение как рабы, не покладая рук, обмазывали  деревянные  стены  и  крышу
мокрой глиной из реки, набрасывая сверху  песок  и  камушки.  Мы  выкопали
колодец, обнесли его забором, наполовину деревянным наполовину каменным, и
установили загон, который вмещал значительное количество животных.
     И все это время я ощущал холодящий кровь ужас. Я рисовал себе картины
смятения и страха, которые охватили бы нас, если бы пришлось  использовать
это строение в целях, для которых мы его готовили.  Иногда  мне  казалось,
что я чувствую томагавк, рассекающий мой череп, как у Джофри Монпелье, и в
эти  мгновенья  его  бодрость  духа  и  хорошее  настроение  казались  мне
совершенно непостижимыми. Разве  могут  так  быстро  затягиваться  раны  и
забываться страх?
     Он стал популярен  в  селении  с  того  самого  утра,  как  с  чистой
повязкой, белеющей на лбу, в  голубом  сюртуке  с  еще  несмытыми  пятнами
крови, расхаживал по  поселку,  отдавая  все  оставшиеся  силы  и  энергию
работам по укреплению и обороне.
     Отчасти эта популярность возникла потому, что он приехал предупредить
нас. В какой-то степени так оно и  было,  потому  что,  мчась  на  бешеной
скорости в надежде, что слухи о новом селении к западу от Форта  Аутпоста,
окажутся справедливыми, он в конце концов совершенно случайно наткнулся на
нас. Но в большей степени все объяснялось его  неординарной  личностью.  У
него, как ни у кого другого был дар подстраиваться под каждого, с  кем  он
имел дело. Под этим я подразумеваю не лесть, вовсе  нет,  он  просто  умел
зажигаться от  всякого  слова,  которое  интересовало  или  нравилось  его
собеседнику. И еще для всех, как и для  меня  самого,  он  обладал  особой
притягательностью,  свойственной  всем  чужестранцам.  В  нем   все   было
необычно. Его манера  говорить,  щелчком  сбрасывать  пылинку  с  грязного
сюртука, смеяться, откидывать прямые волосы с квадратного  лба,  даже  его
повязка выделяла его.
     И еще, что было сразу же замечено в нашем  обществе,  -  вне  всякого
сомнения он был джентльменом. И  это  было  главное,  что  определило  его
популярность. Не хвалясь, я смею утверждать, что по рождению своему я  был
единственным, кто до его появления мог претендовать на это звание в Зионе.
Но мои претензии сводились на  нет,  так  как  я  своими  руками  выполнял
разнообразную работу простых людей - пилил дрова, ковал  железо,  ухаживал
за лошадьми, работал в поле. Джофри Монпелье просто выкрикивал приказы,  и
покорность, с которой им подчинялись, поражала меня. Постепенно я приходил
к выводу, что если  хозяин  приветлив  и  благожелателен,  если  принимает
близко к сердцу благо своих людей - или просто создает такую  видимость  -
людям нравится подчиняться. Я понял, что Зиону  не  хватало  жесткой  руки
хозяина. Натаниэль умер, а я не смог полностью заменить его.
     Но еще я  понял,  что  у  Джофри  Монпелье,  кроме  властности,  было
неотразимое обаянье. Когда его спрашивали с  испугом  в  голосе,  были  ли
индейцы, разорившие Диксонвиль, похожие на тех, которые мирно  разгуливали
по Салему, он отвечал:
     - О нет,  они  намного  грязнее.  Они  никогда  не  подкрадываются  с
подветренной стороны. Воняют, как скунсы.
     И это успокоительно действовало на людей. Это было как раз то, в  чем
мы  нуждались.  Если  уж  опасность  настолько   реальна,   что   пришлось
устанавливать посты у Прохода и мельницы, и к  западу  от  хозяйства  Эли,
очень  важно  было,  чтобы  страх   не   приобретал   размытые   очертания
неизвестности.
     - В них очень легко целиться благодаря  индейской  боевой  раскраске.
Они предусмотрительно рисуют эту чертову  точку  ярко-желтой  охрой  прямо
посредине лба.
     Вот он, ободряющий поворот мысли: не что-то пугающее, а  нечто,  куда
можно целиться. Думаю, что даже Эли простил ему эту "чертову" точку.
     Неделя прошла без происшествий. Дом собраний был забит  провизией,  и
все жители были готовы переселиться туда  при  первой  же  угрозе.  Глина,
которой мы обмазали стены, уже  застыла.  Диксон  мог  сидеть  в  постели,
опираясь  на  пушки,  и  даже  по  утрам  некоторое   время   проводил   в
кресле-качалке, которое мы втащили на второй этаж. Мистер  Томас  совершал
обходы, предупреждая всех, что отсутствие на собрании грозит засухой,  так
как дождь  идет  всякий  понедельник,  когда  совершается  молитва  полным
составом прихожан.
     Ральф после еще двух решительных попыток сломить сопротивление Ханны,
с победным видом вернулся домой однажды в  среду,  когда  начался  наконец
дождь. Мистер Томас, узнав о предстоящей свадьбе,  которую  он  все  равно
воспринял как подтверждение своих худших опасений, был тем не  менее  рад,
что грешник раскаялся, и тучи, сгущавшиеся над головой Ральфа,  рассеялись
как по волшебству. Ральф не скрывал радости по поводу женитьбы  на  Ханне,
и, как мне показалось, она была  не  настолько  уж  дурна  собой,  как  он
расписывал.
     На следующий день, в четверг, а потом в  понедельник  мы  с  тревогой
ожидали полнолуния. Нетерпение Джофри достигло предела.
     - Поеду-ка я на разведку по округе, - объявил он. - При  полной  луне
Беспокойная Луна отправится на подвиги, и мне хочется  узнать,  осведомлен
ли он  о  существовании  вашего  селения.  Может,  Джудит  приготовит  мне
чего-нибудь в дорогу?
     - Сколько? - спросила Джудит, которая казалось, была единственной, на
кого не действовало очарование Джофри.
     - Да так, дня на два, может, три, - небрежно произнес он.  -  Кстати,
Зилла, где это ты пропадала вчера вечером?
     Зилла покраснела до корней своих милых завитушек.
     - Марк Пикл - ну, знаешь, они живут там, у Прохода, он пригласил меня
посмотреть на телят. Эдвард ходил со мной, правда ведь, Эдвард?
     Мальчик тоже залился краской.
     - Полагаю, одного из телят звали Мэри, это он тебе так понравился?  -
подшутил Джофри.
     Румянец смущения на щеках Эдварда перешел в пунцовую краску ярости.
     - А тебе какое дело. Если  уж  спрашивать,  кто  где  был,  то  лучше
отвечай за себя.
     Джофри пропустил этот выпад мимо ушей.
     - Дитя мое, не забывай, что я  твой  опекун.  Ведите  себя  хорошо  и
уделяйте побольше внимания телятам, пока я не вернусь. Мистер  Оленшоу,  я
оставляю их на ваше попечение.
     - Я присмотрю за ними, - пообещал я, не обращая внимания  на  мрачный
взгляд  Эдварда.  -  Главное,  будьте   сами   осторожны   и   обязательно
возвращайтесь.
     - А что может мне помешать?  -  спросил  он,  бросая  один  из  своих
красноречивых взглядов на Джудит, которая только ответила: - Вот ваша еда.
Сначала съешьте пирог, остальное может полежать.
     - Вы в каком направлении? - спросил  я,  стоя  подле  него,  пока  он
пристегивал к седлу сумку с едой.
     - Да, вверх, потом вниз, как Сатана. Не волнуйтесь так. Я еще  приеду
на вашу голову. Хотите что-то передать Мейкерсу  и  его  миссис?  Я  заеду
попрощаться с ними.
     - Нет, - ответил я. - Ничего.
     Он вскочил в седло так  ловко  и  непринужденно,  как  никто  другой.
Лэсси,  его  кобыла,  лоснящаяся  и  игривая  после  недельной  передышки,
вскинула голову и пустилась  вскачь,  высоко  вскидывая  стройные  ноги  и
захватывая удила. Всадник уже снял свою повязку, и его  черные  как  смоль
волосы почти полностью скрывали неровные рубцы, оставшиеся после вышивания
Майка. Они оба - лошадь и седок - смотрелись весьма романтично, и сама  их
экспедиция была просто геройством.
     Джудит, стоя в дверях кухни, сложила руки на груди и не спускала глаз
с удалявшейся фигуры, пока она полностью не скрылась из вида.  И  тут  мне
пришло в голову... Может его насмешливый тон и ее резкость  таили  в  себе
нечто, что они не хотели пока открывать постороннему глазу? И чем больше я
думал об этом, тем вероятнее мне  казалось  это  предположение.  Она  была
цыганкой, но во всем, кроме своего положения в обществе  (а  какое  обычно
любви до этого дело?), - была ему подстать. И я вспомнил  вопрос  Эдварда,
который так и остался без  ответа.  Да,  Джудит  действительно  отлучалась
вчера вечером, как и Джофри. Я обратил на это внимание, потому что, дежуря
возле Диксона, я спустился за его бульоном, и нашел его  в  пустой  кухне,
прикрытым тарелкой.
     И если угроза нападения индейцев минет  нас,  мы  вернемся  к  нашему
обычному образу жизни, частью которой  будут  и  вот  такие  романтические
истории.
     Незадолго до полудня Линда прибежала  на  поле,  где  я  работа.  Она
казалась очень расстроенной. Наспех поприветствовав меня, она спросила:
     - Майк здесь?
     - Он где-то во  дворе.  А  что,  Линда?  Что-то  случилось?  Надеюсь,
близнецы здоровы? Послушай, я как раз  собирался  передохнуть.  Я  провожу
тебя к дому.
     - Ничего серьезного не произошло. Я хотела спросить, есть ли у  Майка
зеленая мазь от ожогов. У меня закончились мои  запасы,  а  этот  негодный
Джеймс вчера вечером опять обжегся.  Эли  поехал  к  Проходу  после  ужина
посмотреть каких-то телят, которые продает Пикл, дети уснули,  и  я  вышла
прогуляться и подышать воздухом. А Джеймс проснулся  и  принялся  за  свое
любимое занятие - засовывать палочки в камин. Тысячу раз  говорила  ему  и
шлепала его, но он все за свое. А вчера он обжег ручки и бросил палочку на
коврик - ту шкур, которую ты подарил мне. И вернувшись,  я  застала  целый
костер, я едва успела убрать все до возвращения Эли, я стараюсь, чтобы  он
поменьше знал.
     Во всем  этом  объяснении  была  какая-то  поспешная  неловкость,  не
вяжущаяся с повседневной ситуации.
     - Почему? - поинтересовался я. - Ты ведь не виновата.
     - Нет, наверное. Даже если бы я и была дома,  он  все  равно  мог  бы
сделать это. Эли и так считает, что я не достаточно  строга  с  детьми.  А
Джеймс вечно такой шалун. Он еще и хитрец. И если  Эли  увидит  ожоги,  он
спросит меня, почему я позволила ребенку безобразничать  и  эта  маленькая
обезьянка тут же выдаст меня: "Мама гулять". И я решила, что  лучше  уж  я
раздобуду это лекарство и быстро залечу рану.
     Дело было не в самом происшествии, и не в том, что она оставила детей
без присмотра, что случалось очень редко, меня  насторожила  скороговорка,
которой она все это рассказывала. Но это было не то  чтобы  подозрение,  а
смутная догадка, которая тотчас же забылась, когда Линда добавила:
     - Я бегала к Люси Стеглс, проведала ее, хотела спросить ничего ли  ей
не нужно. Она уже поправляется, сама кормит малыша.
     К этому времени мы уже вошли во двор, Майк был там. Он сразу же пошел
в дом за лекарством.
     - Где твои негодники? - спросил я.
     - Привязала их как щенят, по-другому никак с ними не справиться.  Эли
поехал на мельницу с телегой, и я успею вернуться  до  его  приезда,  если
потороплюсь. О, спасибо, Майк.  Я  очень  признательна.  До  свидания.  До
свидания, Филипп.
     И она бегом припустила к себе.
     Зайдя в дом, я подумал, что Эли повез груз на  мельницу,  и  если  он
должен  вскоре  вернуться,  значит,  выехал   спозаранку.   Итак,   Джофри
попрощался с Линдой, и она видела, как  он  уносился  вдаль,  голубоглазый
герой в синем одеянии на роскошной  кобыле.  А  она,  размышлял  я,  такая
наивная, что узрела рыцарство даже в откровенных притязаниях моего отца, и
различила доброту в суровом пуританстве Эли. Разве могла ускользнуть от ее
внимания романтическая натура этого неотразимого искателя приключений?
     Следующие два дня  я  много  времени  проводил  с  Диксоном,  который
наконец уже мог медленно  спускаться  вниз  и  сидеть  у  открытого  окна,
залитого солнечным светом зала. Он был интересным собеседником, хотя и  не
слишком жизнерадостным. Набег индейцев на Диксонвиль уничтожил  результаты
всех его трудов. Все погибшие были ему знакомы, он уважал их, многих  даже
любил. И он не мог, как другие, более молодые беглецы, стряхнуть горестные
мысли, причиненные этой трагедией.
     - Будь я моложе,  -  однажды  признался  он,  задумчиво  глядя  вдаль
бесцветными  стариковскими  глазами.  -  Я  бы  верил  в  будущее.   Этого
Беспокойную Луну, как его называют, постигнет та же участь, что  и  короля
Филиппа и Могучий Гром. НЕИЗБЕЖНО. Время индейских вождей миновало. Час их
пробил. И когда с ним и его воинами будет покончено, земля-т