.
     Заклинание, о котором я говорил, было цыганским суеверием,  неохотно,
но все-таки согласился на этот их обряд. Когда мы разметили  площадку  для
фундамента и Энди уже занес лопату,  чтобы  воткнуть  ее  в  землю,  Ральф
схватил его за руку, вырвал инструмент и, осторожно отмеряя шаги, прошел к
центру  участка.  Он  четыре  раза  вонзил  лопату  в  землю   и   вытащил
прямоугольный кусок торфа.
     - Земля эта имеет четыре угла, таким будет дом, стоящий на ней. Земля
сия богата, и богато будет  жилице,  стоящее  на  ней.  Здравие,  счастье,
изобилие и долгие годы да поселятся в этом доме.
     Вспомнив это, я спросил:
     - А ты не можешь заколдовать сердца Пиклов?
     - Магитабель слишком хороший работник - в доме, на поле. Мои чары  не
для таких упорных, - отметил он, будто втолковывая обычную истину.
     - Ладно, бери лошадей, поезжай по поселку, собери все поручения.  Что
касается меня, купи мне приличную покладистую лошадь и не слишком высокую.
     - Куплю самую лучшую, даже если придется отдать всю выручку от шкур.
     - Не  глупи.  Лучше  побереги  свои  денежки,  пока  не  влюбишься  в
чью-нибудь дочку.
     Его белые зубы блеснули:
     - Я уже вышел из  возраста  Саймона.  Чем  одна  баба  отличается  от
другой? Все они одинаковы в темноте. - И оставив меня размышлять над  этой
грубой истиной, он удалился. Следующие несколько дней он был занят  сбором
заказов на соль, ткань, порох, иглы, а также получал послания для друзей в
Салеме и на случай, если представится оказия передать  письма  кораблем  в
Англию, случись в бухте судно,  экипаж  которого  согласится  на  подобное
поручение.
     Саймон в подавленном состоянии молчаливо  присматривал  за  упаковкой
шкур и провизии на дорогу. Ясным осенним утром, когда воздух был  подернут
легкой морозной дымкой, они оправились в путь. Проехали Проход, ведущий из
долины, и исчезли из виду. Внешний мир казался нам столь далеким от Зиона,
что возобновление контактов с ним дало мощный толчок  нашему  воображению.
Странно уже было представлять себе, что живут  люди  в  форте  Аутпосте  и
Санктаурии, и в Нитсхеде, и в  Колумбине,  и  в  Салеме  -  люди,  которые
считали свои крохотные поселения центром вселенной, для  которых  Ральф  и
Саймон будут казаться пришельцами с края  земли.  Столь  же  странно  было
размышлять над зовом крови. Ведь из  всех  обитателей  Зиона  одни  только
цыгане  не  захотели  владеть  собственной  землей  и  снова   отправились
странствовать. Думая об этом, я  заметил  Джудит,  не  спускавшую  глаз  с
братьев, которые удалялись от нас, пересекая мост.
     - И ты хочешь с ними? - полюбопытствовал я.
     Девушка продолжала глядеть на тающие в дымке фигуры, пока они  совсем
не скрылись из виду. Затем, не  поворачивая  голову  в  мою  сторону,  она
сказала:
     - Вы ведь сами знаете, хозяин.
     Из уст Ральфа, Саймона, или даже Энди,  который  перенял  эту  манеру
цыган, слово "хозяин" не  значило  ничего,  не  больше  чем  "Филипп"  или
"Оленшоу" в обращении других  людей,  но  Джудит  произносила  его  редкой
всегда очень покорно. Мне не удалось скрыть своего раздражения:
     - Сотни раз просил тебя не называть меня так.
     Цыганка повернулась ко мне, не отрывая ног от  земли,  казалось,  что
тонкий гибкий стан ее вращался на оси хрупкой талии.
     - Что в этом такого?  Вот  меня  можете  называть  хозяйкой,  сколько
угодно.
     С этими словами она скрылась в  доме,  оставив  меня,  онемевшего  от
удивления.
     Четыре дня спустя я взял ее в свою постель. Это был ужасный, и только
я один знал, насколько неразумный поступок. Я не любил Джудит. Сердце  мое
принадлежало Линде. Ни на мгновение мои чувства к Линде не ослабевали, они
были такой же частью меня самого, как моя больная нога. Я,  конечно,  мог,
что изо всех сил и старался делать, придумывать тысячи  оправданий  своему
безумию, но ничуть не стремился обмануть  самого  себя.  Во-первых,  виной
тому было время года, безумное, как сама  весна,  опасное  своим  буйством
красок,  обреченных  на   скорое   увядание   и   своей   недолговечностью
пробуждающее даже у самых легкомысленных людей мысли о бренности бытия,  о
недолговечности молодости и близости последнего часа. Кроме того, рядом со
мной  была  девушка,  готовая  упасть  в  мои  объятия.  Были   живы   еще
воспоминания о той ночи, когда она спала у меня на плече,  и  о  множестве
других мелких событий, произошедших с того времени?
     Но какое это имеет значение сейчас?  Сейчас,  когда  это  всего  лишь
память о былом: рассказ о прошлом. Знай  я  тогда  то,  что  известно  мне
сегодня, пусть в тысячах темных закоулков моей жизни подстерегали бы  меня
тысячи молодых цыганок, я овладел бы  каждой  из  них,  не  испытав  и  не
позволив себе испытать при этом то рвущее душу, раздирающее,  унизительное
раскаяние, которое я почувствовал в ту ночь, когда понял, что  моя  измена
самому себе может сравниться только с изменой Линде.
     Начнем с того, что я не был вполне трезв. В  столь  часто  цитируемой
Эли догме, наверное, есть немного  здравого  смысла:  "Вино  -  насмешник,
крепкие напитки - безумие". Майк заказал Ральфу новую партию спиртного,  и
как только цыган покинул Зион, принялся опустошать свои заветные запасы. И
я, член совета старейшин, пил с ним, коротая вечера в своей  незавершенной
гостиной, голые стены которой взывали к моему вниманию и заботе о  оме.  И
по мере того, как  я  пил,  раздвигались  и  рушились  серые  стены  моего
скучного быта, и мне снова приходила на ум циничная философия Ральфа: "Все
они одинаковы в темноте". Мог ли оспаривать справедливость этой истины, я,
который не знал, что таит в себе ночь?  Ведь  это  могло  оказаться  сущей
правдой. Тогда я просто даром тратил свою жизнь, расточал силы  и  энергию
ради того же самого, что, правда под другим именем, стучало в  мою  дверь.
Откуда мне было знать? Я подумал о своем отце: интересовали ли  его  имена
девушек? Как бы не так, через  месяц  после  расставания  с  Линдой,  ради
обладания которой он стал пособником смертоубийства, он уже и не припомнил
ее имени. А ведь у него был достаточно богатый опыт, видит Бог.
     Алкоголь ударил мне в голову, и сидя там, я уже начал сомневаться, не
был ли я в действительности юным глупцом, как  часто  называл  меня  отец.
Преследовать чужую жену, мать двух близнецов! Вся  женская  прелесть,  вся
красота была для меня  сосредоточена  в  женщине,  которая  растила  детей
другого мужчины. Близнецы... Это  почему-то  осложняло  дело  еще  больше.
Сыновья Линды издевательски обнажали передо мной свои беззубые рты,  белые
от молока, источаемого грудью той, которую я любил больше жизни.
     Я осушил свой бокал и посмотрел на Майка, не видя его проницательного
добродушного лица, не слыша болтовни, бесконечно  льющейся  с  подвыпивших
уст. И про себя я думал, что должен познать то, что известно  всем  мужам,
всем, кроме меня. Пусть я хром, но в остальном я полноценен и получу  свою
долю. Каждый поэт, каждый шут, даже распутники типа моего отца и набожные,
как Эли, даже бродяги, вроде Ральфа, - все владеют одной тайной.  И  я  не
стану жить как  евнух  только  потому,  что  девушка  в  малиновом  платье
повстречалась мне когда-то в Хантер Вуд. Никогда мне больше не увидеть тот
лес и малиновый наряд, и любовь, которую сулила  та  встреча,  никогда  не
прийдет ко мне. Но я могу взять то, что мне сегодня доступно.
     С этими мыслями я взобрался по винтовой лестнице и остановился  возле
опорной колонны в нерешительности, то ли позвать ее, то ли отправиться  на
поиски самому. В конце прохода было окно, и поскольку не хватило стекол, я
вставил в него чугунную решетку с узором в виде цветка в центре,  лепестки
которого соединяли его с краями. На ночь окно прикрывалось ставнем. Джудит
Свистун стояла у окна, дергая ставень.
     - Заело, - сказала она, не поворачивая головы.
     Я,  прихрамывая  и  покачиваясь,  преодолел  расстояние  между  нами,
некоторое время не отрывая взгляда от усыпанного  звездами  ночного  неба,
рассеченного узором решетки. Я обнял девушку за гибкую талию, и в нос  мне
ударило запахом сушеного сена, исходящим от ее густых жгуче черных волос.
     - Оставь это, - сказал я и увлек Джудит за собой в спальню.


     Подобно затишью после горячечного бреда, разум вернулся  ко  мне.  Ты
была прекрасна, Джудит, прекрасна и добра, и любой мужчина был бы  опьянен
тобою. Но я не любой мужчина. Я человек, идущий четким курсом  и  малейшее
отклонение от  него  влечет  скорбное  повторение  уже  пройденного  пути,
позорное возвращение с радостных тропинок, по которым доводится блуждать в
поисках выхода.
     Я приобрел опыт, и испытанное мною облегчение  напоминало  облегчение
от плевка. С Линдой это было бы таинством. С Джудит при всей ее  прелести,
доброте  и  терпимости  к  моей  неуклюжести,  это   было   бессмысленной,
механической уступкой самому  примитивному  земному  инстинкту,  подобному
совокуплению животных, находящихся на грани вымирания.  Слезы  от  горя  и
слезы от ветра - это почти одно и то же, не  считая  тех  чувств,  которые
придают им смысл. Чем одна влага отличается от  другой,  если  отсутствует
разница ощущений, которые составляют их значение? Без этого  чувства  я  с
тем же успехом мог бы сплюнуть.
     И это невозможно было скрыть. Джудит все поняла.  Она  несколько  раз
вздохнула и безмолвно выскользнула из комнаты. Мне пришло  в  голову,  что
это и был самый приятный момент.  Ее  необъяснимая  привязанность  ко  мне
теперь уступит место презрению, и она выйдет за Джейка  или  какого-нибудь
другого парня, и исполнит то, что предназначено ей природой  и  предписано
судьбой. Я  вспомнил  о  любовницах  своего  отца,  деревенских  девушках,
которые  впоследствии   выдавались   замуж   за   сговорчивых   простаков,
привлеченных  парочкой  золотых  монет,  призванных  искупить   отсутствие
невинности невесты. Я  должен  позаботиться,  чтобы  Джудит,  сделав  свой
выбор, не осталась с пустыми руками.
     И наконец, я заснул. Я проснулся в своей огромной кровати, солнце уже
залило светом пол моей комнаты веселыми лучами.
     Из кухни доносился звон посуды и голоса  Энди  и  Майка,  обсуждавших
свои обычные утренние дела. Я должен  был  спуститься  и  принять  из  рук
женщины, с которой хотел разделить самое сокровенное в своей жизни,  блюдо
с горячими шкварками и жареным картофелем. Это был  очередной  день  нашей
жизни, простой обычный день.
     Я помылся, неспеша  оделся,  намеренно  и  вместе  с  тем  безуспешно
пытаясь оттянуть как можно дальше момент, когда мне придется спуститься  и
предстать  перед  Джудит.  В  конце  концов  все  мои  приготовления  были
завершены, но не переставая колебаться, я настежь отворил окно, подтолкнул
к нему один из тяжелых стульев и  присел  поближе  к  подоконнику,  чтобы,
облокотившись на него, вдыхать  пронзительно  сладкий  осенний  аромат.  Я
знал, что я глупец: но глядя сквозь листву  деревьев  у  реки  и  думая  о
Линде, уже проснувшейся и хлопочущей в своем маленьком  домике,  я  звоном
кухонной утвари снова был возвращен к мыслям о женщине в моей кухне. И тут
я понял, что  я  распутник.  Все  зло  в  мире  происходит  от  глупцов  и
распутников, и я со вздохом причислил себя к их компании.
     Все же не было смысла  оставаться  еще  дольше  в  спальне,  и  тяжко
вздохнув, я спустился в залитую солнцем кухню в  мучительном  предвкушении
пытки утренней трапезы. Джудит склонилась над печью, но  при  стуке  моего
железного башмака девушка выпрямилась и откинула со лба непослушную  прядь
жгучих волос. Я ведь подобрался, чтобы взглянуть ей в  лицо,  и  сразу  же
понял, насколько это глупо, так как она обратилась  ко  мне  с  выражением
лица и спокойно спросила:
     - Ваши шкварки уже как прутики. Мне  показалось,  что  вы  давно  уже
встали. Может, приготовить другие?
     - Да  нет,  я  и  так  съем  с  удовольствием,  -  успокоил  ее  я  и
сосредоточился на своем испорченном завтраке.
     Я был необычайно рад появлению Майка.
     - Прекрасное утро, - весело сообщил он. -  Вы  не  думаете,  что  нам
лучше было бы свезти зерно на мельницу к Хэри, пока не развезло дорогу?
     - Именно это мы и сделаем после завтрака, - согласился я. - Где Энди?
     В ответ донесся шорох ног о  решетку  для  обуви  у  входа,  и  Энди,
перенявший у Свистунов их манеру обращения ко мне, вошел с мрачным видом и
сказал:
     - Хозяин, у нас не достает двух свиней. Они были в загоне на  откорме
и исчезли.
     - Ты закрывал калитку, когда заходил туда в последний раз?
     - Да. Более того, она и сейчас  заперта.  Только  они  не  вырвались,
выломав дверь. Их забрали. И не хищник это. Кто-то с руками и ногами.
     Я отложил в сторону нож.
     - Похоже, что так. Но кто мог это сделать? Мне  страшно  представить,
что их просто украли. И даже понятия не имею, как это можно выяснить.  Все
свиньи одинаковы.
     - Только не Толстуха. Ее я узнаю, где бы она ни была.  К  ней  только
подойди с палочкой в руке, она  подбежит  сразу  и  подставит  вам  спинку
почесать. По правде говоря, я не очень-то хотел убивать ее, хоть она и  не
дает хороших выводков. Все равно, если уж ее нужно было съесть, это должны
были сделать мы сами. Я только вот поем, возьму палочку и пройдусь по всем
свинарникам этого благословенного селения. Я буду кликать ее и  показывать
трость. И заберу первую же свинью, которая  подставит  свою  спину,  да  и
соседку прихвачу в придачу.
     - Так нельзя, Энди, - возразил  я,  кусая  большой  палец  -  вредная
привычка, с детства прорывавшаяся  у  меня,  когда  я  задумывался.  -  Ты
вызовешь  только  бурю  негодования,  если  вот  так  всех   без   разбора
подозревать.
     - А я обделаю все  ловко,  -  не  смутился  Энди.  -  Я  просто  буду
похаживать так и незаметно напевать:  "Прийди  ко  мне  Толстуха,  моя  ты
душка".
     Мы расхохотались; его тревога была искренней, но  идея  обделать  все
что угодно незаметно всегда потешала нас. Однако потеря свиней была  делом
серьезным. И не столько из-за ценности самих животных, хотя  их  в  долине
явно не хватало, а еще и потому, что факт свидетельствовал:
     - Нужно выяснить, ничего ли не пропало у других. Мы с  Майком  поедем
на мельницу сегодня утром и по дороге будем заглядывать во все дома.
     Нагрузив телегу, мы тронулись в путь. Я невольно всматривался в  лица
людей, к которым я обращался со словами. "У меня сегодня ночью пропали две
свиньи", и сам  ненавидел  себя  за  то,  что  испытующе  высматривал,  не
изменится ли выражение лица моих  собеседников.  Но  ничего  подобного  не
происходило, то есть никто не выглядел виновным, некоторые  даже  выражали
сочувствие. Приехав к Картерам,  мы  увидели  Мэри  Картер,  успокаивавшую
юного Джонни, у которого пропал щенок.
     -  Говорю  ему,  вернется  собака,   -   произнесла   она,   поднимая
встревоженное лицо. - Ему всего ведь год,  видите  ли,  еще  глупенький  и
часто убегает.
     - Я хочу, чтобы он пришел. Где мой Пушок? - упрямо твердил ребенок  с
чисто детской несговорчивостью.
     - Когда он исчез? - поинтересовался я у Мэри.
     - Сегодня утром. Он всегда спал во дворе. Думаю его  кто-то  спугнул,
он порвал цепь и сбежал. - При этом Джонни заголосил еще громче. -  Но  он
вернется. Послушай, мамочка еще покличет. Пушок, Пуши, Пуши!..
     Ответа не последовало, только эхо ее голоса отдалось в лесу за домом.
     - Еще что-нибудь пропало? - спросил я.
     - Нет, - удивилась женщина. - А что?
     - Мы недосчитались пары свиней.
     - Муж ни о чем таком не говорил за завтраком, - ответила Мэри, в этот
момент ребенок снова потянул ее за юбку, и она отвлеклась от нас, выбросив
из головы наших исчезнувших свиней. Женщина сказала малышу:
     - Ладно, крошка. Пойдем, поищем Пушка вместе.
     Мне вовсе не нравился напрашивающийся сам собой  вывод.  Пропали  две
свиньи, сбежала несмышленая молодая собачка - какая тут связь?  Я  щелкнул
поводьями о спины лошадей и поспешил к  дому  Ломаксов.  При  стуке  колес
нашей повозки в  кухонном  окне  появились  лица  двух  женщин,  обе  были
заплаканы и опухли от  слез.  Наверняка,  ни  одной  из  них  не  хотелось
предстать перед нами в таком виде, так как прошло немало  времени,  прежде
чем Эдит, младшая девушка, отворила дверь и глухим голосом произнесла:
     - Доброе утро.
     - Доброе утро, - ответил я. - Дядя или отец дома?
     - А вы разве не встретили их? Они уехали. Дядя Оливер просто взбешен.
Адам убили. Ей горло перерезали.
     Голос ее становился все выше и выше, пока не перешел  в  вой,  и  она
зарыдала, закрыв лицо передником.
     - Адам? - озадаченно переспросил я. - Кто это?
     Она опустила фартук и посмотрела на меня с выражением лица, близким к
ненависти.
     - Адам - это наша собака... Конечно, имя не для женского полу, но  мы
ее так назвали еще до того, как она принесла щенков. А теперь ее нет.
     Маленький чертенок страха встрепенулся во мне и выкрикнул: "Ну, я  же
говорил".
     - Мне очень жаль, - бессмысленно проговорил я.
     - Кому-то  тоже  придется  здорово  пожалеть,  -  яростно  пригрозила
девочка. - Дядя Оливер взял с собой ружье... если он найдет того, кто  это
сделал... Я развернул телегу.
     - Ну, раз уж мы так далеко заехали, давай оставим  все-таки  зерно  у
Хэри, а я пойду к Эли. Не нравится мне все это, Майк.
     - Вы о чем-то догадываетесь? - спросил Майк,  мусоля  жалкие  остатки
своего уха.
     - Индейцы?
     - Хм. Хорошенькая идея, не правда ли?
     Мельница Хэри стояла на самом  западном  конце  реки.  Прямо  за  ней
начинались горы, и стремнина неслась с  силой  вполне  достаточной,  чтобы
вращать колесо. Отъехав от дома Ломакса, мы последовали вдоль берега реки,
где груженые телеги проложили хорошо протоптанную дорогу. Мельница еще  не
показалась на горизонте, а дом Ломакса еще не скрылся из виду,  как  из-за
поворота прямо на нас выскочила женщина, только резкий скачок моих лошадей
помог избежать столкновения. Она упала на колени где-то в футе от передних
колес, и не успел я усмирить лошадей, как Майк был уже на  земле,  помогая
несчастной встать. Это была Ханна Райт - дочь квакера, которая вышла замуж
за Хэрри еще во время путешествия,  возле  Форта  Аутпоста.  Она  отчаянно
вырывалась из рук Майка и издавала вопли, которые вернули меня в то  утро,
когда казнили Шеда и какая-то женщина из толпы взвыла при виде веревки  на
его шее. В них были те же ужас и безумие.
     Я сидел, не в состоянии ничего предпринять, кроме как крепко  держать
поводья,  так  как   лошади   бесновались   от   душераздирающего   крика,
раздающегося прямо под их носом. Животные метались из стороны в сторону.
     - Придержи ее немного. Я отъеду за поворот и  вернусь,  -  крикнул  я
Майку.
     Свобода движения, растворяющиеся  в  воздухе  крики,  тяжесть  телеги
успокоительно подействовали на лошадей, и как только появилась возможность
сделать остановку, я слез и закрутил поводья  за  ветвь  придорожной  ивы.
Затем быстро, насколько только мог, я побежал обратно. Майк  все  еще  изо
всех  сил  старался  удержать  женщину,  которая   продолжала   вопить   и
сопротивляться.
     - Она сошла с ума. Ни одного слова толком не  говорит,  -  задыхаясь,
пояснил Майк.
     - Ну, - начал я. - Ты же врач. Что нужно делать в таких случаях?
     - Плеснуть холодной воды - это может помочь.
     Шляпой я набрал воды из реки и плеснул Ханне  в  лицо.  Она  замерла,
прекратила визжать, обвела нас безумным взглядом и сказала:
     - Хэрри погиб.
     - Утонул? - спросил я, думая о мельнице и предполагая,  что  его  еще
можно спасти.
     - Нет, зарезали его. Как свинью. О, Боже! О, Боже!
     Это  восклицание,  полное  отчаяния  и  безысходности  было  страшнее
воплей. Она руками закрыла залитое слезами  горя  лицо,  и  слезы  потекли
сквозь пальцы.
     - Правильно, - ска