вопрос Натаниэля, Эли  подъехал  и  остановил  свою
кибитку позади моей, ослабил  постромки  в  упряжке,  и,  обойдя  лошадей,
обратился к Натаниэлю через плечо:
     - Мистер Горе, завтра Божий день, как вы смотрите,  если  мы  устроим
привал у подножия этой горы и проведем службу в той церкви?
     - Прекрасная идея, Эли, и кроме того, больше  такого  случая  нам  не
представится... - Тут он осекся и перевел взгляд на меня. -  Филипп,  твои
глаза моложе моих, посмотри-ка вон туда, что ты видишь?
     Следуя направлению его указательного пальца и мгновенье  помедлив,  я
сказал:
     - Похоже на человека, направляющегося к нам,  он  спотыкается,  снова
идет. Вот он упал. Что это может быть?
     - Сейчас узнаем, - сказал Натаниэль и быстро спустился с горы.
     Я последовал за ним, вприпрыжку нагоняя его, когда начинал отставать.
Человек  поднялся  на  ноги  и  пошел  навстречу  нам,  останавливаясь   и
спотыкаясь так часто, будто поднялся со смертного  одра,  чтобы  совершить
этот путь.  Когда  между  нами  оставалось  каких-то  двадцать  ярдов,  мы
заметили  бледность  его  лица,  блестящие  капельки  пота  на   лбу.   Он
остановился и поднял руку. До нас доносился только  звук  его  голоса,  но
слов мы не слышали и сделали несколько шагов вперед, чтобы разобрать,  что
он кричал, но он махнул  рукой,  которая  бессильно  упала,  как  мешок  с
опилками, и снова послышались слабые звуки. Теперь я разобрал слова.
     - Я хочу предупредить. В деревне опасная болезнь.
     Натаниэль посмотрел на меня. Мы одновременно сделали шаг назад, будто
нас оттянули веревкой, затем снова подались вперед, как  бы  желая  скрыть
наше отступление.
     - Вижу, бедняга, - сказал Натаниэль. - Что это? Много больных?
     Человек приложил руку к горлу:
     - Что-то с горлом, - он говорил с большим трудом. -  Меня  прихватило
утром. У нас это все лето.
     Не справившись с напряжением, он покачнулся и упал ничком на землю. Я
сделал шаг по направлению к больному, но Натаниэль схватил меня за рукав.
     - Подожди, - сказал он. - Мы должны  подумать  о  других.  Это  нужно
обсудить.
     Мы снова  взглянули  на  распростертое  перед  нами  тело,  и  затем,
повинуясь общему порыву, начали снимать верхнюю одежду. Натаниэль набросил
наши пальто на лежащего, стараясь держаться на расстоянии. И повернувшись,
мы побежали - если только можно говорить о беге,  имея  в  виду  калеку  и
старика - вверх по крутому склону, назад к остальным. На гору были подняты
еще две повозки, еще две, скрипя, преодолевали восхождение.
     - Отдай приказ о привале, прямо здесь на вершине, Эли,  затем  я  жду
тебя. Ты, Филипп, приведи  Ломакса  и  Пикла,  а  я  схожу  за  Крейном  и
Томаксом. Мы проведем собрание под тем красным кустом. И найди себе другое
пальто.
     Через  пятнадцать  минут  мы  семером  уже  сидели  на  корточках   в
кустарнике, слушая обстоятельную речь Натаниэля.
     - Первое, что нам предстоит решить, - сказал он, - это - имеем ли  мы
право принимать решение. В каком-то смысле мы отвечаем за остальных,  и  я
не сомневаюсь, что любое принятое нами решение, не вызовет возражений с их
стороны. Но возьмем ли мы на себя всю ответственность, или представим  это
на суд людей?
     - Но вы еще сказали, в чем состоит дело, - спокойно заметил Крейн.
     - Форт Аутпост поражен страшной болезнью. Мы с  Филиппом  только  что
говорили с одним жителем, который сам серьезно болен. Мы не приближались и
не прикасались к нему.  Перед  нами  стоит  вопрос  -  направимся  ли  мы,
некоторые из нас, я хотел сказать,  в  селение,  чтобы  оказать  посильную
помощь, или же оставим их самих бороться с эпидемией, проследовав  дальше,
будто наш путь никогда не пролегал мимо их селения. И следует ли  нам  как
старшим, как свободным землепашцам советоваться  с  мужской  частью  нашей
компании?
     Это было довольно  сложно  решить.  Сидя  там,  скорчившись  в  нашем
довольно ненадежном укрытии от  ветра,  порывы  которого  налетали  каждую
минуту, мы стояли перед проблемой, которую  решало  человечество  с  самой
зари свои истории. Дают ли  возраст  и  деньги  право  человеку  управлять
своими ближними, или же в вопросах, от которых зависит общее благо, каждое
мнение должно приниматься в  расчет?  Небольшое  количество  руководителей
обеспечивало  быстроту  принятия  решения,  многочисленность   обсуждающих
грозила промедлением и неудобствами... Но  это  было  неизбежно,  если  мы
хотели избежать тирании. Хотя могу поклясться, что среди нас семерых  было
несколько тиранов, и в тот момент, когда мы стремились сделать все от  нас
зависящее, чтобы принять правильное решение, я задавался вопросом:  почему
Мэтью Томас должен иметь больший вес, чем Энди,  например?  Он  ничего  не
привнес в наше общее дело, кроме собственной персоны, так же как  и  Энди.
Томас так же находился на содержании Натаниэля, как Энди на моем.
     Я полагал, что все остальные были того же мнения. Наверное, я слишком
поспешно делал выводы и мыслил довольно поверхностно. Как бы там ни  было,
я заговорил первым.
     - Каждый мужчина, - сказал я, поражаясь  звуку  собственного  голоса,
нарушившего тишину, - рискует своей жизнью. Поэтому каждый должен  принять
участие в принятии решения.
     Мэтью Томас посмотрел на меня так, будто  мои  слова  прозвучали  как
богохульство.
     - Рискуют такше каштая женщина и  каштый  ребенок.  Мы  старшины,  мы
отвечаем перед Богом. Что мы решим, то будет хорошо для них, не так ли?
     В блеске его глаз  не  было  никакой  симпатии  ко  мне,  и  я  сразу
догадался, о чем он подумал. Я не был старшим, я должен был  относиться  к
"ним".
     - Когда дал нам эту ответственность? - спросил я  и  пожалел,  что  в
голосе моем прозвучали теплые нотки, но не стал гасить их. -  Мистер  Горе
несомненный  лидер  нашей  компании.  Он  собрал  нас   вместе,   он   все
организовал. Кто-то вложил в общее дело свои деньги, кто-то свой труд. Это
дает равное право всем мужчинам высказать свое мнение. Но в  конце  концов
не нам решать. Все зависит от того, что скажет мистер Горе.
     - Зачем, посффоль спросить, ты вообще говорил?
     - Просто  размышлял  вслух,  -  ответил  я  в  ожидании,  что  кто-то
подхватит разговор.
     - И тут  мы  подошли  к  решающему  моменту,  -  спокойно  проговорил
Натаниэль. -  Вопрос,  который  Филипп  задал  -  о  том,  кто  облек  нас
ответственностью, должен задать каждый сам себе и ответить на него со всей
серьезностью. Ответ следующий: "никто". Но мы будем просить о  том,  чтобы
нас облекли доверием и не будем больше терять времени. Там умирают люди.
     Итак, все мужчины были созваны, и вопрос лидерства, ответственности и
власти начал решаться очень серьезно  и  самым  примитивным  способом.  По
какой-то причине, наверное, потому  что  в  совете  под  кустом  принимало
участие семь человек, число старших было ограничено семью. Поэтому  каждый
участник голосования получил по семь жердочек, каждую из которых он должен
бы положить к ногам или дать в руки тем семи лидерам, на которых  пал  его
выбор.  Все  решения  избранников  отныне  становились  окончательными   и
принимали силу закона для нас - тех, кто оставил все законы далеко позади.
Но было оговорено, что в вопросах, подобных тому, который мы  должны  были
решить, и другие имели право высказать свое мнение.
     Как только началось голосование, я отступил в сторону  от  самозваных
лидеров, чтобы у них не создавалось впечатление, что я пытаюсь  влиять  на
ход голосования. Но Энди подошел ко мне, пытаясь засунуть мне в  руку  все
семь своих палочек.
     - Глупый, - сказал я. - Так нельзя. Ты должен дать по  одной  каждому
старшине. Ну, давай, начни с мистера Горе.
     - Возьмите одну сами, иначе я не шелохнусь, - настаивал он.
     Я опустил палочку в свой карман. И сразу же Ральф и  Саймон  Свистуны
ткнули в меня своими палочками, после чего я оставил  безнадежные  попытки
сопротивления и с серьезным видом  принял  этот  знак  уважения  также  от
Майка, Исаака Картера, Тима Денди и Хэрри  Райта,  Вильяма  Ломакса,  всех
мужчин семейства Пиклов, от молодого Джейка Крейна и Амоса Битона. Всего я
получил тринадцать голосов, большинство  из  которых  были  молодые  люди.
Затем, к моему изумлению, Эли направился ко мне и отдал мне свою последнюю
палочку, а Натаниэль, державший перевернутую шляпу, полную  ощетинившимися
жердочками, нырнул в карман и протянул мне одну из  своих  собственных.  И
тогда я понял, что нужен ему. Это доставило мне несказанное удовольствие.
     Все двадцать два человека проголосовали  за  Натаниэля,  который  был
одновременно счастлив и удивлен  этим  неизбежным  исходом,  будто  ожидал
совершенно противоположного результата. Двадцать человек проголосовали  за
Эли, по  пятнадцать  за  Оливера  Ломакса  и  меня,  Файнеас  Пикл  набрал
четырнадцать голосов, Мэтью Томас двенадцать, Джакоб Крейн десять. По сути
дела, совет состоял из тех  же  самых  людей,  которые  сидели  недавно  в
кустарнике и решили организовать голосование! Похоже было, что  мы  просто
потеряли добрую часть нашего драгоценного времени.
     Как  только  были   подведены   результаты   голосования,   Натаниэль
взгромоздился  на  заднюю  скамью  последней  повозки  и,  стоя   там,   с
кастрюлями, позвякивавшими под его ногами, между  ветчиной,  завернутой  в
кусок муслина, болтавшийся по одну сторону его  головы,  и  пучками  сухой
травы, по  другую,  обратился  к  собравшимся  перед  ним  людям  с  самой
трогательной речью, какая когда-либо была произнесена. Он  описал  болезнь
по тем признакам, которые нам довелось наблюдать у человека, вышедшего нам
навстречу, не забыв упомянуть о несобранном урожае.  Вопрос  заключался  в
следующем: должны ли мы отправиться туда,  где  нас,  вероятно,  поджидает
опасность, или же стоит проехать мимо, оставив  пострадавших  на  произвол
судьбы?
     - Я далек от того, чтобы уговаривать вас совершить действие,  которое
может отнять у вас драгоценное время, а то и стоить вам жизни,  но  считаю
своим долгом отметить: то, что постигло этих людей сегодня,  завтра  может
произойти и с нами. В настоящее время они находятся  в  конце  того  пути,
который мы преодолеваем. В следующем году, будь на то воля Божья, мы будем
в том месте, которое уже сегодня нарекли Зионом. И на нас может обрушиться
эпидемия, и те  кто  будет  проезжать  на  запад  мимо  нашего  поселения,
остановятся и будут решать, как мы это делаем сейчас, оказывать нам помощь
или же следовать дальше. Хотите ли вы голосовать лично, или же  оставляете
принять решение совету, который сами избрали? Это первый вопрос.
     И произошло нечто странное. Все время, пока Натаниэль произносил свою
речь, женщины разводил костры, ставили на них казаны и кастрюли. В воздухе
носились  ароматы  съестного  -  жареной  свинины,  булькающей   похлебки,
солонины, тушеной  на  острых  жердочках.  И  пока  Натаниэль  говорил,  я
заметил, что внимание людей начало ослабевать.  Наступали  сумерки.  Почти
весь день все работали, шагали и теперь устали и проголодались.  Зачем  же
тогда совет, как не  принимать  решения,  чтобы  дать  возможность  другим
спокойно насладиться ужином? Крик "Пусть совет решает!" был единодушным, и
к тому моменту как Натаниэль  спустился  с  повозки,  поблизости  остались
только члены  совета.  Решение,  которое  мы  должны  были  принять,  было
вопросом жизни и смерти, но... их ждал ужин!
     - Ну, произнес Натаниэль. - Что будем делать?
     Я знал, что хотел делать Натаниэль, это явно следовало из  его  речи,
но он сам отсек последние, сказав:
     - Я думаю, что нам надо спуститься, и сделать все от нас зависящее. Я
сам пойду.
     - Вы не могли бы предоставить это более молодым и менее  необходимым?
- спросил Файнеас Пикл.
     Кстати, когда  Натаниэль  упомянул  болезнь  горла,  я  заметил,  как
побледнели лица Пикла и Крейна.
     - Возможно это то же самое, что охватило  Салем  два  года  назад,  -
продолжил Пикл. - Это не лазарет  на  одном  из  островов  бухты,  погибло
двадцать человек. В лазарет мы отправляли всех пострадавших и тех,  кто  с
ними контактировал. Вернуться удалось немногим, мистер Горе.
     - Ну, если больше никто не идет, я пойду сам. В конце  концов  я  уже
приближался к этому человеку, когда еще не знал, в чем дело.
     Мне ничего не оставалось делать как сказать:
     - И я тоже был рядом, я пойду с Натаниэлем. - И произнеся это, я  уже
не мог не добавить: - А лучше я пойду один и посмотрю, что там такое.
     - Мы идем вместе, - отрезал Натаниэль.
     - Но мы все зависим от вас, мистер Горе, - не унимался Пикл.  -  Если
уж надо, чтобы кто-нибудь из нас  рисковал  жизнью,  то  пусть  это  будет
кто-то  другой.  И  неизвестно,  может  тот,  которого  вы  встретили,   -
единственный, оставшийся в живых.  В  этом  случае  мы  рискуем  погибнуть
совершенно бесполезно.
     - Видите ли, это может быть наказанием за  прегрешения,  -  подхватил
Мэтью Томас. - И тех, кому удалось спастись от Содома и  Гоморы,  постигла
бы та же участь, что и жителей долины. Лучше не вмешиваться, я так считаю.
     Я осмелился возразить.
     - Если вы уж собрались цитировать Писание, то вспомните,  что  добрый
самаритянин не стал тратить времени на то, чтобы выяснить, ПОЧЕМУ  человек
был ранен и гол.
     - Не надо больше, - перебил  Эли.  -  Те,  кто  за  то,  чтобы  идти,
поднимите руку.
     Он взметнул руку вверх, еще даже не завершив  фразы,  Я  поднял  руку
тоже, Натаниэль высоко вытянул вверх свою во  всю  длину,  Крейн  и  Пикл,
немного нерешительно,  подняли  руки,  будто  это  им  стоило  невероятных
усилий.
     Натаниэль не стал терять времени.
     - Филипп, пойдешь  со  мной?  Ладно,  мы  с  Филиппом  пойдем  и  все
разузнаем, ты,  Эли,  оставайся  здесь  и  объясни  всем,  что  нам  нужны
добровольцы. Возьми троих и после ужина взберитесь на вершину холма,  если
вы нам понадобитесь, мы помашем вам фонарем - вот  так.  -  И  он  покачал
рукой справа налево, медленно, три раза повторяя движение. -  Может,  наша
помощь уже и не понадобится. Тогда мы задержимся внизу на несколько  дней,
чтобы избежать заражения наших людей. А животным не помешает за это  время
отдохнуть.
     - Но я пойду с вами, - заявил Эли. - Мистер  Томас  и  мистер  Ломакс
могут выполнить ваши указания за меня.
     - Я хочу, чтобы ты остался, Эли.  По  крайней  мере,  пока  не  будет
разбит лагерь, понятно? Одно неосторожное слово может вызвать панику.
     К этому времени уже опустились  сумерки,  и  пока  мы  подобрали  два
подходящих фонаря, искали уксус для  дезинфекции  и  еще  кое-какие  вещи,
которые могли бы пригодиться, стало уже почти совсем темно.  Эли  проводил
нас до вершины холма и перед расставанием схватил нас за руки.
     - Да поможет вам Бог! - просто сказал он.
     На полпути вниз мы замедлили шаг, ища глазами  упавшего  человека,  и
тут позади послышался шум, и, повернувшись, мы  увидели  высокого  квакера
Крейна, чьи очертания постепенно вырисовывались в темноте.
     - Я не мог позволить вам одним взять на себя этот риск, - пояснил он,
приноравливаясь к нашему шагу, но  уже  через  полминуты  позади  раздался
топот, сопровождавшийся словами:
     - Ну вот, здрасте, ваша честь, что это вы себе надумали? Разве вам не
пригодится такой доктор как я?
     Когда мы с Натаниэлем собирались в путь, у меня мелькнула мысль,  что
надо бы взять Майка, но жалость, которая и толкнула  меня  в  добровольцы,
стала причиной серьезной ошибки, когда-либо  совершенной  мной.  Выражения
лица Пикла, его переглядывания с Крейном, воспоминания о вспышке в  Салеме
заставили меня задрожать от страха, как осенний лист. Я был уверен, что мы
с Натаниэлем идем прямо навстречу своей гибели, и утешало меня  лишь,  что
Линда остается в безопасности. Ее муж был с  ней,  Майк  тоже  рядом.  Моя
смерть, которую мое  проклятое  воображение  рисовало  мне  в  тот  момент
страшными картинами удушья, будет значить для нее не  более,  чем  падение
листа с дерева.
     Я сказал:
     - Мы считали, что ты должен подождать, Майк. Мы ведь еще не знаем,  в
чем дело.
     - И кому же лучше знать, скажите-ка?
     В  этот  момент  мы  наконец  натолкнулись  на  человека,  о  котором
рассказывали собранию два часа тому  назад.  Он  перевернулся,  наполовину
подмяв под себя наши пальто, и подставив тело леденящему вечернему  ветру.
Но он еще дышал. Майк резко остановился, склонившись над больным, и  после
этого уже и речи быть не могло о том, чтобы отправить его обратно.
     Крейн согнул свое стройное  тело  и  с  неожиданной  силой  перекинул
больного через плечо. На полпути  к  селению  ношу  принял  у  него  Майк,
раскачиваясь как медведь на своих коротких кривых ногах и тяжело  дыша.  Я
предложил свою помощь, но Майк отрезал: "Справлюсь сам". У подножья  холма
текла небольшая речушка, через жнее был перекинут мост, достаточно широкий
только для двоих, идущих вряд, и с хлипкими перилами по одну  сторону.  Мы
пересекли мост и через несколько шагов были уже в селении, остановившись у
первого дома, который попался нам на пути. Не было нужды открывать  дверь:
она была уже приотворена. От сильного толчка она  со  скрежетом  и  визгом
подалась,  и  наружу  выскочили  два  довольно  взрослых  поросенка.   Они
натолкнулись на нас, едва не сбив нас с ног.
     Натаниэль один за другим зажег фонари. Майк положил свою ношу у стены
слева от двери, и мы не двигались до тех пор, пока огонь не охватил фитили
фонарей и не осветил все помещение. В комнате стояло нестерпимое зловоние,
не предвещавшее ничего хорошего.
     Полагаю, что в сознании каждого человека есть нечто вроде подвала,  в
котором хранятся запретные вещи - все, что не хочется  вспоминать,  о  чем
запрещаешь  себе  думать.  Там  во  всем  своем  ужасе  хранятся  запертые
человеческой волей, но все еще живые и способные шевелиться  воспоминания.
Мой  подвал  переполнен,  он  страшен,  так  как  меня   отличает   острая
наблюдательность и хорошая память. Но мало что преследует меня так живо  и
угнетающе, как память об этой комнате, где на одеялах,  кое-как  брошенных
на  голый  пол,  лежали  останки  трех  человек,   обглоданные   свиньями.
Разъяренный индеец мог обезобразить  богоугодный  лик,  но  это  ничто  по
сравнению с разорением, нанесенным голодной свиньей.
     Открыв обе двери и осмотрев кладовые в задней части дома, заглянув  в
крошечную комнатушку наверху у лестницы и не обнаружив при этом ни  одного
человека, ни живого ни мертвого, мы услышали первые  слова,  произнесенные
за все это время. Это был голос Натаниэля:
     - Здесь уже ничем не помочь.
     Крейн  снова  взвалил  на  плечи  свою  ношу,  и  мы  покинули   дом,
предусмотрительно закрыв за собой двери.
     Еще два дома, похожие на могилы.  В  одном  из  них  мы  нашли  тело,
завернутое в простыню, готовое к погребению, которое так и не  состоялось,
а на покрытых тканью ногах умершего лежала женщина, которая, должно  быть,
ухаживала за больным. Она умерла день или два тому назад, не больше. Миска
с водой, расческа, венок, лежащий на столе, говорили о том, какова была ее
скорбная обязанность.
     Четвертый дом был чистым и  пустым,  в  очаге  вяло  тлели  несколько
бревен. Очевидно, это было жилище того,  кто  вышел  предупредить  нас,  и
здесь мы дали Майку возможность положить больного на  кровать  и  заняться
уходом, насколько это было в его силах. Мы же тем временем продолжили  наш
путь.
     Недуг со всей силой обрушился на прибрежный  поселок.  Дом  за  домом
таили в себе только пустоту и смерть, но когда мы  добрались  до  островка
земли между рекой и пахотой, обнаружили людей,  которых  болезнь  настигла
несколько позже и поразила не столь сильно. Они были  еще  живы.  В  одном
домике горел свет, и мы направились туда. Женщина  с  изможденным  бледным
лицом и неподвижным взглядом лунатика варила в желтой