Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
то мой старый знакомец. Если не ошибаюсь, ему уже стукнуло семьдесят
пять. Росту в нем маловато, маловато жира, маловато волос, маловато зубов
и совсем уж мало охоты работать. Единственное, чего ему не занимать стать
- это усов: желтовато-седые и длинные, они свисают книзу, и, по-моему,
Пужес весьма ими гордится, потому что не упускает случая погладить их с
плутовским видом.
- Поглядеть на меня, Эмманюэль, - говаривал он мне при встречах в
Мальжаке, - так я мужичонка вовсе негодный, а на деле-то я всех вокруг
пальца обвел. Во-первых, моя баба загнулась. В одночасье. А была змея
змеей, сам знаешь. Потом стукнуло мне шестьдесят пять, и стали мне
выплачивать пенсию как земледельцу, а я недолго думая взял да и продал
ферму, а что за нее выручил - обратил в ренту и катаю себе в Ла-Рок
получать денежки и тут и там - словом, живу, можно сказать, у государства
за пазухой. И палец о палец не ударяю. Вот уже десять лет. А до смерти мне
еще далеко. Помру я, скажем, годочков эдак в девяносто. Стало быть, еще
лет пятнадцать мне радоваться да радоваться жизни! А раскошеливаются пусть
другие!
Я частенько встречал в Мальжаке и самого Пужеса, и его усы, потому
что каждый день, в любую погоду, даже по снегу, он проделывал на
велосипеде пятнадцать километров, отделяющие Ла-Рок от Мальжака, чтобы
пропустить пару стаканчиков белого винца в бистро, которое Аделаида на
склоне лет открыла по соседству со своей бакалейной лавчонкой. Два стакана
- ни больше ни меньше. За один платил он сам. Другой ему подносила
Аделаида, неизменно щедрая к своим старым клиентам. Пужес и тут своего не
упускал. Бесплатное винцо он мог потягивать чуть ли не часами.
- Как же так вышло, - негромко спросил Пужес, подергивая кончики
своих длинных усов и хитро поглядывая на меня, - как же так вышло, что ты
не посчитал мой голос?
- А я тебя не заметил, - объяснил я с усмешкой. - Видно, ты руку
поднял не очень высоко. В другой раз действуй посмелее.
- Но все-таки, - сказал он, отводя меня в сторонку, - я голосовал
"за". Ты это попомни, Эмманюэль, я голосовал "за". Не по нраву мне то, что
тут делается.
Но уверен - навлекать на себя неприятности ему тоже не по нраву.
- Ты, верно, скучаешь без своих велосипедных прогулок в Мальжак? Да и
двух стаканчиков хорошего винца тебе тоже, думаю, не хватает, - вежливо
заметил я.
Он посмотрел на меня, покачивая головой.
- По прогулкам-то скучать не приходится, Эмманюэль. Хочешь верь,
хочешь нет, а я каждый день на велосипеде по шоссе гоняю. Да только
ехать-то некуда, негде посидеть, передохнуть. Конечно, в замке вино есть,
но от этих гадов разве дождешься - наперстка не поднесут! - продолжал
Пужес, еле сдерживая злобу.
- Послушай, - сказал я ему, переходя на диалект. - Уж коли теперь
дорогу расчистили, отчего бы тебе не сгонять разок-другой до Мальвиля? Для
тебято уж Мену не пожалеет стаканчика нашего красного, а оно не уступит
белому Аделаиды.
- Отчего же! - ответил он, не скрывая граничащего с нахальством
торжества при мысли о бесплатном угощении. - Спасибо за ласку, Эмманюэль.
А я никому словечка не скажу, теперь много таких развелось, что рады
случаю поживиться на чужой счет!
При этих словах он дружески похлопал меня по плечу, улыбнулся и
подмигнул, подергав себя за кончики усов - как бы заранее таким образом
расплатившись со мной за все вино, что он из нас вытянет. И мы расстались
весьма довольные друг другом: онпотому, что нашел еще одного благодетеля,
а я - потому, что мне удалось установить постоянную тайную связь с
Ла-Роком.
Раздача продуктов в лавке Лануая близилась к концу. Получив свою долю
хлеба и масла, люди чуть не бегом бросались домой, точно боялись, что в
последнюю минуту у них отберут их долю.
- А теперь, - сказал я Лануаю, - не тяни, разделывай тушу.
- С мясом так быстро не управишься, - возразил Лануай.
- Так или иначе, приступай к делу.
Он поглядел на меня - славный парень, такой силач и такой робкий, -
потом снял с крюка половину телячьей туши, бросил на прилавок и начал
точить нож. В лавке остались только Марсель, Тома да Кати с девочкой,
которую она держала за руку. Жаке, покончив с раздачей хлеба и масла,
отправился подсобить Колену, который на той же улице, чуть пониже, грузил
на повозку металлические изделия из своей лавки. Фальвины с Мьеттой нигде
не было видно - должно быть, заглянули к кому-то из друзей. А Чернушка, о
которой, как это ни странно, при виде хлеба все забыли, привязанная к
кольцу справа от зеленых ворот, уткнулась мордой в сено, Жаке позаботился
о ней и подбросил ей охапку.
Наконец-то я мог не торопясь разглядеть Кати. Ростом она была повыше
Мьетты и не такая пышная-видно, в Ла-Роке уже успела начитаться женских
журналов с их культом худобы. Как и у сестры, у нее были крупноватые нос и
подбородок, красивые темные, только сильно подведенные глаза,
кровавокрасный рот, а волосы хоть не такие роскошные, зато более
ухоженные. На ней были джинсы в обтяжку, пестрая блузка, широкий пояс с
золотой пряжкой, а в ушах, на шее, на запястьях и пальцах позвякивали
побрякушки. С такой внешностью и в этом наряде она, казалось, сошла с
картинки журнала "Для юных девиц", а ее поза, небрежная, свободная,
непринужденная - ладонью она упиралась в стену лавчонки, живот выдвинут
вперед, вся тяжесть тела перенесена на одно бедро, - была заимствована,
если не ошибаюсь, у манекенщиц из каталога "Редут".
Глаза Кати показались мне не такими кроткими, как у Мьетты, но, как
видно, в них была заложена немалая сексуальная сила, судя по тому, что в
течение всего нескольких минут она заарканила, обработала и полонила Тома,
который стоял перед ней, совершенно оцепенев. По-видимому, Кати в
мгновение ока сделала выбор, едва мы сошли с повозки, и взялась за дело
столь быстро и энергично, что, по моему разумению, у облюбованной ею
жертвы не было надежды на спасение.
- Эмманюэль, - проговорил Марсель, - познакомься с моей внучатой
племянницей.
Я пожал внучатой племяннице руку, сказал ей несколько слов, она мне
что-то ответила и одновременно, вне рамок этого ритуала вежливости,
окинула меня быстрым оценивающим взглядом. Меня изучили, оценили и вынесли
обо мне суждение не с точки зрения нравственных и уж тем более
интеллектуальных достоинств, а только в качестве партнера в том
единственном роде занятий, который представлялся ей важным. Насколько я
понял, оценку я получил хорошую. После этого Кати вновь обратила
прицельный огонь своих взоров на Тома. Во всей этой истории меня поразило
одно - как ошеломляюще быстро, проще сказать нахрапом, она приручила Тома.
Правда и то, что нашу жизнь со времени Происшествия трудно считать
нормальной. Доказательство тому-дележ съестного в Ла-Роке. И еще
доказательство: ни один из нас благоразумно не расставался с ружьем, даже
Колен, а уж ему-то висящее на плече ружье, безусловно, мешало грузить
повозку.
- Ну а ты кто? - спросил я у девочки, которую держала за руку Кати.
Предоставленная самой себе в перекрестном огне взглядов, который велся над
ее головой, она уже давно пристально следила за всеми моими движениями. -
Как тебя зовут?
- Эвелина, - ответила она, не сводя с меня серьезного взгляда
запавших и обведенных темными кругами голубых глаз: они съедали больше
половины ее худенького лица, обрамленного длинными светлыми прямыми
волосами, падавшими чуть ли не до пояса. Подхватив девочку под мышки, я
поднял ее, чтобы поцеловать, она в мгновение ока обвилась вокруг моих
бедер, а худенькими ручонками вокруг моей шеи. Радостно отвечая на мои
поцелуи, она уцепилась за меня с такой силой, что я даже удивился.
- Послушай, - сказал мне Марсель, - если у тебя есть свободная
минута, загляни ко мне в мастерскую, пока эти сволочи не нагрянули.
- С удовольствием, - ответил я. - А вы оба (обратился я к Кати и
Тома) помогите Колену грузить повозку. Ну-ка, Эвелина, пусти меня. Слезай,
- продолжал я, пытаясь расцепить маленькие худые пальцы, а Кати тем
временем, схватив за руку Тома, потащила его за собой вниз по улице.
- Нет, нет, - возразила Эвелина, еще крепче прильнув ко мне. - Отнеси
меня на руках к Марселю.
- Ладно, отнесу, а там ты слезешь?
- Слезу.
- Если ты уступишь этой соплячке, ты еще наплачешься, - сказал
Марсель. - Она живет у меня после взрыва, - добавил он. - Кати взяла ее на
свое попечение. И поверь, иной раз с ней приходится ох как трудно - ведь у
нее астма. Порой такие ночи выпадают, что не приведи господь.
Так, значит, это та самая сиротка, о которой Фюльбер сказал, что,
мол, "никто в Ла-Роке не хочет о ней позаботиться". Вот ведь гнусный тип!
Что ни слово, то вранье, даже без всякой пользы для себя.
Марсель повел меня не в мастерскую, а в крохотную столовую, которая
выходила окном во двор, почти такой же маленький. Я тотчас заметил кусты
сирени. Защищенные с четырех сторон стенами, они порыжели, но не сгорели.
- Видел? - сказал Марсель, и в его черных глазах вспыхнула радость. -
Почки набухли! Ну и молодчина моя сирень. Еще оправится. Садись же,
Эмманюэль.
Я последовал его приглашению. Эвелина тотчас устроилась у моих колен,
крепко сжала руками мои большие пальцы и, повернувшись ко мне спиной,
скрестила их у себя на груди. В такой позе она и затихла.
Усевшись, я стал разглядывать полки над комодом орехового дерева, на
которых Марсель держал свою библиотеку. Тут были только дешевые книжки в
мягких обложках и серийные издания. Первые продавались на всех
перекрестках, да и за вторыми тоже не было нужды заходить в книжный
магазин. Помню, впервые Марсель удивил меня, когда мне было лет
двенадцать. Желая показать моему дяде какую-то книгу, он, прежде чем ее
взять, долго мыл руки мылом под краном в кухне. Правда, ладони его от
этого не стали белее. Широкие, точно дубленые ладони, изрытые черными
ложбинками.
- Не обессудь, угостить мне тебя нечем, бедный мой Эмманюэль, -
сказал Марсель, усаживаясь напротив.
И он грустно покачал головой.
- Видал?
- Видал.
- Хочешь не хочешь, а Фюльберу надо отдать справедливость. Поначалу
от него была польза. Заставил нас похоронить убитых. В некотором роде он
даже поднял наш дух. Но мало-помалу с помощью Армана начал завинчивать
гайки.
- А вы не протестовали?
- Когда мы надумали протестовать, было уже поздно. Вся беда в том,
что вовремя не спохватились. Уж очень красно он говорит, Фюльбер. Сначала
сказал: надо, мол, перетащить в замок все бакалейные запасы, чтобы их не
разграбили, ведь хозяева погибли. Что ж, мысль вроде разумная - так мы и
поступили. Потом то же самое посоветовал насчет мясных продуктов. Потом
говорит: не надо держать дома ружья. А то еще перебьем друг друга. Лучше
снести их в замок. Опять вроде неглупо. В самом деле, для чего ружья
держать, когда дичи не стало? А в один прекрасный день, когда мы
спохватились, то уже все оказалось в замке - и корм для скота, и зерно, и
лошади, и свиньи, и колбаса, и крупа, и ружья. Я уж не говорю о корове,
что ты нам привел. Понятно? А теперь замок каждый день распределяет
продукты между жителями. И доля у всех разная-ясно? Да и день на день тоже
не приходится, все зависит от милости хозяина. Вот чем он нас и держит,
Фюльбер. Размером пайка.
- А при чем здесь Арман?
- Арман - это мирская власть. Террор. Фабрелатр - это соглядатай. К
слову сказать, Фабрелатрто в общем болван, ты и сам, должно быть, заметил.
- А Жозефа?
- Жозефа хозяйство ведет. Ей за пятьдесят. Красотой она не блещет. И
все ж таки она при Фюльбере не только, как говорится, для хозяйственных
надобностей. Живет она в замке с Фюльбером, Арманом и Газелем. Газеля он
собирается назначить твоим викарием, только сначала обработает его как
следует.
- А что за мужик этот Газель?
- Да не мужик он вовсе, а баба! - расхохотался Марсель, и меня
порадовал его смех. Я привык видеть Марселя в его мастерской всегда
веселым: черные глаза так и искрятся, бородавка подрагивает, а богатырские
плечи трясутся от смеха; Марсель старается удержаться, потому что во рту у
него полно гвоздей, которые он вынимает по одному и забивает в подметку.
До чего же ловко он их вколачивает; бьет с непостижимой быстротой и точно
по шляпке - ни одного не погнет.
- Газель, - продолжал он, - вдовец, ему лет пятьдесят. Поглядишь на
него часов в десять утра, когда он наводит порядок у себя дома, животики
надорвешь. На голове чалма, чтобы волосы часом не запылились, и он тебе
скребет, и пол натирает, и мебель полирует, а к чему? - ведь живет-то он в
замке! И еще рад-радешенек - у себя в квартире грязи не разводит.
- А во всем прочем?
- Во всем прочем он мужик невредный, но, что ты будешь делать,
верующий. И на Фюльбера чуть не молится. В общем, если он водворится в
Мальвиле, придется вам ухо востро держать.
Я поглядел на Марселя.
- В Мальвиле он не водворится. В воскресенье вечером меня избрали
аббатом Мальвиля.
Выпустив мои большие пальцы, Эвелина обернулась и испуганно
уставилась на меня, но, как видно выражение моего лица ее успокоило,
потому что она опять устроилась в прежней позе. А Марсель разинул рот,
вытаращил глаза и секунду спустя как расхохочется!
- Ну, ты в своего дядюшку пошел! - еле выговорил он, задыхаясь от
смеха. - Жалость какая, что ты не живешь в Ла-Роке. Ты бы избавил нас от
этого подонка. К слову сказать, - добавил он, сразу посерьезнев, - я уже и
сам обдумывал, что предпринять, если дело до крайности дойдет. Но тут мне
рассчитывать не на кого - только на Пимона. А Пимон на духовную особу руки
не поднимет.
Я молча глядел на него. Ох и тяжка должна быть тирания Фюльбера, если
такому человеку, как Марсель, приходят в голову недобрые мысли!
- Кстати, - продолжал он. - В прошлое воскресенье, когда Фюльбер
уезжал из Мальвиля, дал ты ему хлеба?
- И хлеба, и масла.
- Точно, Жозефа так и говорила. Еще спасибо, что у нее длинный язык.
- Да ведь хлеб предназначался для всех вас.
- Я так и понял!
Он развел руками, показав черные дубленые ладони.
- Вот, - сказал он, - вот до чего мы докатились. Вздумается завтра
Фюльберу, чтобы ты подох, ты и подохнешь. Допустим, отказался ты пойти к
мессе или исповедоваться - готово дело. Паек тебе тут же урежут. Нет, он у
тебя его не отнимет. Он его убавит. Помаленечку. А станешь ворчать - на
дом к тебе заглянет Арман. Ко мне-то, положим, не заглянет, - добавил
Марсель, расправив плечи. - Меня он пока еще побаивается. Этот самый
Арман. Вот из-за этой вот штуковины.
Из переднего кармана кожаного фартука Марсель извлек острый как
бритва нож, которым обрезал подметки. Только на мгновенье, и тут же
спрятал его обратно.
- Послушай, Марсель, - сказал я, помолчав. - Мы с тобой старые
знакомые. Дядю ты хорошо знал и он уважал тебя. Хочешь, переезжай с Кати и
Эвелиной в Мальвиль - мы все будем только рады.
Не оборачиваясь, Эвелина крепче стиснула мои пальцы и с неожиданной
силой прижала мои ладони к своей груди.
- Спасибо тебе, - сказал Марсель, и в его черных глазах блеснула
слеза. - Спасибо. Но я не могу, по двум причинам не могу. Во-первых, есть
декрет Фюльбера.
- Декрет?
- Да, представь, этот тип декреты издает, от своего имени, никого не
спросясь. И читает их нам с церковной кафедры по воскресеньям. Первый
декретя его на память знаю: частная собственность в Ла-Роке упраздняется и
все недвижимое имущество, магазины, съестные припасы и корм для скота,
имеющиеся в наличности в границах города, отходят во владение прихода.
- Не может быть!
- Погоди! Это еще не все. Второй декрет: никто из жителей Ла-Рока не
имеет права покинуть город без разрешения приходского совета. А совет - он
сам его назначил - состоит из Армана, Газеля, Фабрелатра и самого
Фюльбера!
Я был потрясен. До чего же глупо, что я так миндальничал с Фюльбером!
За последние три четверти часа я насмотрелся и наслушался такого, что
теперь был твердо убежден: если отношения с Мальвилем испортятся, у режима
Фюльбера найдется не много защитников.
- Сам понимаешь, - продолжал Марсель, - приходский совет нипочем мне
не даст разрешения уехать. Без сапожника не обойдешься. Особливо в
нынешние времена.
- К черту Фюльбера и его декреты, - взорвался я. - Пошли, Марсель,
заберем тебя и твои пожитки и увезем в Мальвиль!
Но Марсель грустно покачал головой.
- Нет. Не могу. И открою тебе самую главную причину. Не могу я
бросить своих земляков. Чего там, сам знаю, храбростью они не блещут. И
все же без меня тут станет еще хуже. Мы с Пимоном хотя бы малость
попридерживаем этих господ. Да и Пимона я не могу оставить. Это было бы
настоящее свинство. Но вот если ты решил взять с собой Кати и Эвелину, -
продолжал Марсель, - я не против. Фюльбер уже давно подъезжает к Кати,
хочет, чтобы она, мол, вела хозяйство у него в замке. Сам понимаешь, какое
это хозяйство! А тут еще и Арман вокруг нее увивается.
Высвободив пальцы из рук Эвелины, я повернул ее лицом к себе и
положил ладонь ей на плечо.
- Эвелина! Язык за зубами держать умеешь?
- Умею.
- Тогда вот что - будешь делать все, что тебе прикажет Кати. И никому
ни слова - ясно?
- Да, - произнесла она торжественно, словно невеста перед алтарем,
дающая согласие на брак.
Выражение ее больших голубых глаз, которые кажутся еще больше от
темных кругов, залегших под ними, и насмешило и растрогало меня; крепко
стиснув ее руки, чтобы она вновь не уцепилась за меня, я наклонился к ней
и поцеловал в обе щеки.
- Значит, я на тебя рассчитываю, - сказал я вставая.
В эту минуту с улицы раздались крики, потом топот бегущих ног, в нашу
комнатушку, запыхавшись, ворвалась Кати и еще с порога крикнула мне:
- Скорее! Арман с Коленом сейчас подерутся!
И исчезла. Я рванулся к выходу, но, увидев, что Марсель поспешил за
мной, обернулся в дверях.
- Раз уж ты решил остаться здесь, - сказал я ему на местном диалекте,
- лучше не вмешивайся, а постереги-ка девочку, чтобы она не путалась у
меня под ногами.
Когда я подошел к нашей повозке, положение Армана было самое
плачевное и он орал благим матом. Жаке и Тома завели ему руки за спину
(Тома был вооружен гаечным ключом). А Колен, красный как рак, стоял перед
Арманом, занеся над его головой кусок свинцовой трубы.
- Эй, что тут происходит? - спросил я самым миролюбивым тоном и
протиснулся между Коленом и Арманом.
- Послушайте, вы оба! Отпустите Армана! Пусть объяснит, чего ему
надо.
Тома и Жаке повиновались и, как мне показалось, даже обрадовались
моему вмешательству: они уже давно скрутили Армана и, так как Колен все не
решался его пристукнуть, чувствовали себя довольно глупо.
- Это он, - сказал Арман, тоже с явным облегчением, и указал на
Колена. - Это твой приятель меня оскорбил.
Я взглянул на Армана. Он потолстел с тех пор, как мы не виделись.
Единственный во всем Ла-Роке. Огромный детина, пожалуй, выше даже, чем
Пейсу. По широченным плечам и бычьей шее видно было, что это силач из
силачей. И при этом до Происшествия он по